Михаило Лалич - Облава

• Название: Облава
• Автор: Михаило Лалич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1969

---

У подножья Софры все еще стреляют, сверху никто не отвечает. Чаще всего выстрелы одиночные: расстреливают пни, которые кажутся подозрительными, призраков, которые из-за них выглядывают. Со страхом ступают облавщики по земле, на каждом шагу им чудятся землянки, и они криком стараются прикрыть страх и вселить его в своих врагов. Иногда заговорит сразу с десяток винтовок, словно и в самом деле что-то обнаружили, взяли на прицел и уничтожили. Поднимается травля.

— Вон он, вон рыщет. Ну вот и допрыгался!

Другие из оврага спрашивают:

— Что, пристукнули?

— Сейчас, сейчас, не торопись! В ушах зазвенит, когда заденем. Вот перебью хребет, не придет больше на ум резать провода!..

— Смотри лучше: следы показывают, что они двинулись туда.

— Ну теперь ему родной матери не видать.

— Все врут, — сказал Видо. — Шумят для виду.

— Плохо, что следы.

— Они сейчас перемешались, не поймешь, где наши, где ихние. А кричат и шумят потому, что думают, мы разбрелись.

— Так мы и в самом деле разбрелись — на три стороны!

— Соединимся, наши будут ждать.

— Не уверен, разумно ли это?

— И я не уверен. Самое разумное — пусть будет, как будет!

Пока в долинах горных ущелий Уки и Поман-воды перекликаются и дерут глотки крикуны — одни, чтобы отличиться, другие, чтобы открыть коммунистам, в каком направлении они идут, — небольшие группы молча расходятся в засады. Поднялись на Рогоджу, подошли вплотную к позициям мусульман, засели в кустах и ждут. Одну из таких групп Видо заметил, прежде чем она вошла в укрытие. Он подал знак Байо не выходить на полянку и вернулся к нему. Их выдала закачавшаяся ветка, а может быть, увидели так и окликнули:

— Эй, кто там?

— Второй взвод, — сказал Видо, чтобы выиграть время.

— Чего ж убегаете, коли второй?

— Не знаем, кто вы такие?

— Врешь, мать твою коммунистическую так!.. Сейчас узнаешь… — крикнул кто-то и выстрелил.

Открыли стрельбу и другие, посрезали у них над головами ветки и принялись сзывать на помощь разбредшихся товарищей:

— Сюда, братцы, здесь они, мы их нашли. Давай быстрей, кто хочет нынче оскоромить винтовку, тут они!

— Погоди, Коминтерн поганый, не удирай, все равно некуда.

— Бей их, чтоб ни семени, ни племени не осталось!

— Где они?

— За березы спрятались.

Видо и Байо, сделав по три выстрела, чтобы задержать облавщиков, молча свернули направо, на голую седловину между Седларацем и Повией. Мусульмане с Седлараца и Повии дали предупреждающий залп — не приближайся, мол, кому жизнь дорога. Укрывшись за мелкий кустарник, они окинули друг друга взглядом — бледные, усталые, затравленные, — и сердце каждого облилось кровью.

Преследователи набрели на следы, которые оставил Качак с товарищами, видно было, как они их разглядывают и кричат:

— Где они?

— Пошли наверх к братьям туркам.

— Чего же вы их пропустили?

— А коли они такие прыткие? У страха ноги длинные!

— Пускай себе идут! Там их тоже поджидают.

От этих слов, от прозвучавшего в них вероломства Байо стало зябко и страшно: заодно действуют. Православный бог примирился с аллахом, а Юзбашич — с капабандами, объединил их черный интернационал, от которого теперь не скроешься. Видрич это предвидел, а Качак, он и все остальные полагали, что после рождественской резни объединение невозможно. Значит, возможно! Возможно же, что среди зимы так невпопад выкатило такое дурацкое солнце… Да и тот мусульманин, бог знает с какой целью пропустил Васо Качака с товарищами. Может, повел их в какую-нибудь лощину, где засела засада, чтобы ни один не снес головы. А если не перебил первых, то раскаялся и ждет других! Турки народ продувной, испокон веку держали сторону сильного и голосовали за правительство — им ни в чем нельзя верить…

— Пошли, — сказал Видо. — Сам можешь или давай понесу?

— Погоди, надо сжечь книгу личных дел.

— Можно и наверху сжечь, если понадобится.

— Уже понадобилось, хуже некуда. Не хочу больше дрожать из-за нее.

Руки у него тряслись от усталости, спешки и волнения, поэтому все не клеилось. Байо попытался было поджечь книгу целиком, но она не загоралась. Наконец, успокоившись, он стал вырывать страницу за страницей, Видо ему помог, и они быстро с этим покончили.

Вместо того чтобы направиться в чащу на Повии, Байо увлек Видо в седловину в сторону Седлараца. Ободранные колени жгло, руки мерзли. Наконец они доползли до горы, проскользнули в неглубокий овражек, напоминавший корыто, и заспешили к лесу. Обольстила их надежда, заложила им уши — не услышали они криков заметивших их мусульманских дозорных. Так и налетели на Чазима Чоровича с пятьюдесятью людьми из Торова. Винтовки нацелены, все готово, Чазим поднялся и крикнул:

— Вы куда, коммунисты?

— Хотим пройти, — сказал Видо и обернулся к Байо: — Буду стрелять, не теряйся.

— С винтовкой ходу нет. Где двое других?

— Позади, сейчас подойдут, — сказал Видо, пытаясь выгадать время. — А что будет с нами, если мы сдадим оружие?

— Видно будет. Как решат итальянские власти. Всех не убивают, кое-кто остается…

Видо не слышит его, не до того ему, — глазами, ушами, всем своим существом ищет он слабое звено в цепи. Почуяв по какому-то неуловимому признаку, что Байо приготовился, и, услышав его выстрел, Видо выстрелил и сам. Небо потемнело от выстрелов, и он увидел, что лежит на земле. «Не на земле, а на снегу — в него можно нырнуть, как в воду. Чуть трудней и больно, но все-таки можно — главное, не оставаться на одном месте. Но где же Байо? Не видно нигде. Прошел, верно, вперед. Я сейчас тоже…»

Он вскочил и побежал с клубком боли в животе, прямо на залегшую в лесу цепь. Кто-то бежал впереди него; Видо сначала показалось, что это Байо. «Нет, на нем белая феска, бежит, видно, за Байо», — подумал Видо, вытащил пистолет и выстрелил ему в спину. Человек споткнулся, качнулся вправо, влево и упал ему под ноги. На бегу пришлось переступить через него, и Видо почему-то показалось, что это заняло много времени и он потерял следы Байо. «Бог с ними, со следами, — заметил он про себя, — встретимся после — на той стороне…»

Байо лежал изрешеченный пулями. Лежал на заснеженной поляне, а ему казалось, будто он лежит у стены. Ничего не болело, только чуть помутилось сознание, словно белый мячик мельтешит перед глазами. «Я ударил в стену, теперь все! Раз стреляют, значит, я проделал брешь. Стена падает! Она не из камня, она мягкая, сырая, точно земля. И все не так трудно, как я полагал, а следовало бы об этом знать. Заваливает. Ничего, пусть, только бы упала…»

Чазим Чорович встал над ним, раскорячив ноги. Холодный, презрительный взгляд Байо не понравился ему, и одним движением ноги он повернул его ничком. Потом расстегнул у него на спине ранец поглядеть, что в нем есть, и вытащил книгу. До сих пор Чазим чувствовал себя полным победителем, но когда он прикоснулся к гладкой плотной бумаге, испещренной множеством букв, странное сомнение начало подтачивать его радость. «Перебьем и закопаем их всех, а эти книги, это чертово семя, останутся, и снова породят таких же выродков. Потому все печатное надо запретить и сжечь! И хорошо бы выпить кофе, настоящего, потом ракии и закусить чтоб принесли, а то брожу голодный по горам да переступаю от холода с ноги на ногу! Как-никак я офицер, прирожденный офицер и начальник, а наши вшивые поганцы знать ничего не знают. Не знают и никогда не узнают. Нет удачи тому, кто здесь родился! Надо было моей матери выбрать другое место, где меня родить, в Германию, скажем, поехала бы или хотя бы в Италию, и там меня родила, чтоб и мне улыбнулось счастье».

III

И другим, в других местах, не улыбнулось счастье. Ни Петару Ашичу, что лежит на носилках, ни Мило Доламичу, что передает сейчас письмо Бекича Рико Гиздичу, ни самому Гиздичу, который сейчас думает о встрече с Шаманом и Чоровичем, ни старому Элмазу Шаману, который подавлен прошлым и напуган тем, что проглядывает из мутного будущего. Всем нехорошо, куда только глаз достанет. Но и там, куда не достанет, где из затененной теснины выходит на освещенное солнцем плоскогорье Грабеж итальянский батальон дивизии «Венеция», тоже радости не больше. Солдаты идут по три в ряд, обувь жмет, снаряжение тянет к земле. Холодный воздух насыщен страхом — чем больше его вдыхаешь, тем труднее дышать. Солдаты боятся снега, он глубокий и становится все глубже, и нет ему конца; боятся нагромождения горных хребтов, где подстерегают засады, ловушки и неожиданности. Угрожающе смотрит на них чужая земля, этот мусульманский восток с таинственными болезнями, с головорезами-четниками и партизанами, которые после того, как их зарежут, превращаются в вампиров, земля, где не смолкает стрельба и куда они идут ни сном ни духом не виноватые, несчастные, безвольные и незадачливые, с тех пор как оставили за спиной море, и даже задолго до того.