Михаило Лалич - Облава

• Название: Облава
• Автор: Михаило Лалич
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1969

---

В небе брезжит рассвет, гаснут звезды. Долина под Рогоджей как-то особенно притаилась, и по одному этому чувствуется, что готовится какое-то вероломство. Не слышно больше собачьего лая, лишь колышется пелена тумана, словно под ним ворочается огромное водяное чудовище. Во мгле, где-то на дне долины, около Дервишева ночевья, прозвучало два выстрела — им ответило десять, двадцать винтовок, затрещали пулеметы, ухнули гранаты. «Хитро придумали, — подумал Элмаз Шаман, — разделились на два отряда и пуляют через головы друг друга, как на маневрах, — точно и в самом деле воюют. Досадно, что они все еще принимают нас за детей и рассчитывают после всего, что было, нас обмануть…»

Быстро оборвавшийся, будто отрезанный ножом крик, долетел до его ушей. Старик вздрогнул: он почувствовал, как боль и страх рвутся из этого крика, даже сейчас, когда его нет. «Это уже не игра, — подумал он, — кого-то ранило. Может, случайно, ненароком, или по неосмотрительности — где винтовка, там и шайтан, а он не может не напакостить. Что бы там ни было, но ранило наверняка — знаю я, что такое боль, знаю ее голос».

Перестрелка утихла, со всех сторон слеталось воронье.

— Вот они поднимаются на Орван, — сказал Ибро, внук Элмаза. — Видишь?

— Вижу, что-то чернеет. Много их?

— Нет. Шесть, семь. Вон еще два, больше нет. Наверно, коммунисты, раз их так мало. Несчастные! Куда они против такой силы пошли?

— Ты себя лучше береги и жалей! Нет здесь коммунистов, это придумано для отвода глаз.

— А почему они идут на Орван, а не к нам, если это не коммунисты?

— Чтобы забраться повыше и посмотреть, где мы. Пусть никто не высовывается из кустов.

Взошло солнце, красное и круглое, — никто его и не заметил, все смотрели в долину. Бой утихал, слышались только редкие, беспорядочные выстрелы. Из тумана, точно из гроба, поднялся хриплый крик и замер в вороньем карканье. Шлепнул одиночный выстрел, точно по влажной гнили почерневшего мяса. Ариф Блачанац на Повии подумал: «Добили раненого!» Он ничего не сказал другим, не следовало их преждевременно радовать, но про себя решил: «Верно, итальянец Ахилл в письме не лгал. Если это так, то облава в самом деле на коммунистов, и тогда еще можно не терять надежды. Коммунисты — крепкие ребята, пока их одолеют, сами вымотаются и нас оставят до следующего раза. А до того времени, смотришь, найдется какой-нибудь выход…»

В тишине с Софры прозвучал зов — два голоса, один хриплый и глухой, другой ясный и пронзительный, окликали кого-то по имени. Чазим Чорович, храпевший до сих пор на поваленном стволе дерева, вздрогнул, поднял тяжелую с похмелья голову и поправил на ней свою фуражку. Руки у него замерзли. То, что он увидел, ему не понравилось. Удивившись солнцу, снегу и вольному простору, он подумал: откуда все это? И с трудом вспомнил, как здесь очутился.

— Что-то кричат, — сказал он. — Зовут на переговоры.

— Почему бы им нас звать, если они даже не знают, что мы здесь?

— Кричат Сейдо, такого имени у них нет. Нужно совместно действовать, присоединиться к облаве и знать, где кто находится. Я сейчас отзовусь. — И хотел было уже крикнуть.

— Ничего не понимаешь, так уж лучше молчи!

— Это ты мне? Как ты смеешь!

— Да, да, тебе! Они кричат не Сейдо, а Сенё или Селё. Это кто-нибудь из ихних, либо условный сигнал для дозорных. А если ты хочешь быть с ними заодно, ступай к ним и там отзывайся за милую душу, но не здесь! Я не хочу, чтобы ты открывал наши позиции, не хочу терять людей. Не верю я им нисколечко и не желаю иметь с ними ничего общего — не надо мне ни облавы, ни содружества. И тебе я тоже не верю! Если придется туго, ты со своей фуражкой в кусты, как это было в Зуквице, а я защищаю семью, детей защищаю! Чтобы не остались от детей одни косточки в пепле, мелкие, желтые, обгоревшие, как ягнячьи.

Уставились друг на друга, впились глазами, не могут оторвать взгляда. Скрипят зубами, губы и щеки дергаются — молча осыпают друг друга отборной бранью, состязаясь в силе ненависти. Кажется им, будто они начали враждовать задолго до того, как встретились и познакомились: исконная, унаследованная от многих поколений предков ненависть поставила их друг против друга и сделала так, чтобы всем с первого взгляда их разность была видна, поэтому один огромный русый, вялый и неповоротливый, другой — маленький, смуглый и юркий. Чазим смотрит на свой сжатый кулак и думает: «Хвачу-ка я его этой кувалдой и вобью в землю по шею!» Ариф непроизвольно поднимает штык итальянского карабина: «Была не была, вспорю брюхо этому пьяному медведю!»

IV

В это время Васо Остоич, по прозванию Качак, с товарищами из землянки на Поман-воде остановились пятьюстами метрами ниже, чтобы перевести дух. Идут они к Софре — надо идти быстро, а быстро не получается. В задержке виноват Байо Баничич: вместо того чтобы намочить новые опанки из яловой кожи, как это сделали другие, он положил их на поленницу, опанки заскорузли, и он едва натянул их на ноги, а теперь они скользят, и он то и дело падает. Ему помогают, подхватывают, когда он падает, поднимают, и все устали до смерти от этой нервотрепки, а больше всех сам Байо. Качак лопается от злости и рычит про себя: «Диво дивное — что за человек, боится воды, сырости, всего, что мокро, — видно, болезнь какая-то! Словно родился на чердаке и рос на чердаках и вообще жил в стране, где никогда дождей не бывает. Воображает, что сахарный, боится растаять, если росинка на него упадет. Нечего было тогда идти в партию, и, во всяком случае, не сюда — у нас нет ни чердаков, ни подходящих сушилок. Куда только не забросила людей эта сволочная война и смута, и кого только с кем не спарила! То и дело задерживаемся. Таким черепашьим шагом никогда не дойдем…»

Призывы с Софры отвлекли его от этих мыслей.

— Это они, — сказал Байо. — Четники. Зовут Сенё, а у нас нет никакого Сенё.

— Никакого не Сенё, а Селё, — возразил Момо Магич, чтобы хоть как-нибудь отомстить ему за то, что он падает.

Качак вздрогнул и остановился:

— Ты уверен, что зовут Селё?

— Есть уши? — сказал Момо, срывая зло и на нем. — Включи и слушай!

— Зовут Селё, — подтвердил Видо Паромщик. — Вот и сейчас. Насмехаются над каким-то селянином.

— Я и есть Селё, — усмехнувшись, промолвил Качак. — Наверху наши, а не четники. Пробился Видрич, жив он. Пошли скорее, пока их не отогнали!

Воодушевленный надеждой, Байо Баничич прошел шагов десять один, без посторонней помощи, не упав и даже не поскользнувшись. Товарищи, у которых и без того было немало забот, не прочь были избавиться хотя бы от одной и потому тотчас скинули его со счета, решив, что наконец-то опанки у него отсырели и он сможет идти самостоятельно. И больше уж не оглядывались на него, словно боялись сглазить или обидеть, и скоро о нем позабыли. Выйдя на поляну, они, вместо того чтобы ее обойти, как того требовали строгие правила предосторожности Байо Баничича, в спешке двинулись напрямик по открытому месту. В лесу над ними двигалась часть рассеянного отряда Филиппа Бекича; жандарм Петар Ашич собрал их у села и снова повел в бой. Захваченный одной лишь мыслью собрать как можно больше беглецов, он больше не удивлялся тому, что на каждой полянке натыкался на уклонившуюся в сторону группу, и теперь ни на секунду не усомнился, что это очередная компания родичей и соседей, которые пытаются словчить и дождаться окончания стычки, чтобы потом появиться живыми и здоровыми, да еще расхваливать друг друга. И он окликнул их, как окликал и других:

— Кто внизу?

— Третий взвод, — ни минуты не колеблясь, рявкнул Гавро Бекич.

— Телячий, а не третий. Что, сберегли свои задницы?

— И вы про свои не забыли. Всяк свою бережет, как умеет.

— Погоди, мы еще потом поговорим об этом. Есть ли еще там кто?

— Есть двое-трое, отстали, вот жду их.

— Поскорей собирай всех, и пошли! Просто позор, со стыда можно сгореть!

— Пусть сгорают французы! — И Гавро замахал рукой, словно звал кого-то сверху.

Выражение «пусть сгорают со стыда французы» было последней крылатой фразой четников, которой они защищались от обвинений коммунистов в нейтралитете: почему четникам должно быть стыдно за то, что они тихо-мирно сидят под оккупантами и сотрудничают с сильными — ведь с ними сотрудничают и французы, и бельгийцы, и голландцы; вся Европа кланяется и прислуживает и ни чуточки этого не стыдится…

Гавро Бекич услышал это выражение за два дня до того, как выпал снег, и сейчас оно ему пришлось кстати, чтобы, как это любят крестьяне, вывернуть на свой лад господские выдумки и увертки. Подождав, пока Ашич повернулся к ним спиной, они свернули в сторону, оставили поляну и быстро зашагали прямо к Рогодже, отказавшись от Софры и Видрича на ней: хорошо им наверху, да с двумя пулеметами, да когда там Слобо, Шако, Зачанин, Вуле Маркетич…