Леонид Корнюшин - На распутье

• Название: На распутье
• Автор: Леонид Корнюшин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 5-7632-0232-5

Новый роман известного писателя Леонида Корнюшина рассказывает о Смутном времени на Руси в начале XVII века. Одной из центральных фигур романа является Лжедмитрий II.

---

— Жалудки, господин дьяк, — подсказал писец, желая подмазаться к начальнику.

— Уразумел, дурак! Пиши: «Жалудки в луковичном отваре, опять же в аликанте, але в мальвазии, але на медах».

— Про вины да медовухи писать? — спросил другой писец.

— То-то, язык твой помело, кол тебе в глотку! Государю младому не до вин, дурачье вы рязанское! Пиши: «Будут к твоему царскому столу молоко, варенно в горшках, с духу, стомленно и ужаристо, будет також, государь, на столе стоять ведро меда, да не простого, а обварного, и мед тот твоему величеству будет подаваться с огурчиками, этак але в целое, але в полведра, кисель белый». — Опять накинулся на ленивых писцов: — Ахти, черти! Сколько царских кушаний забыли! Пишите: «Тебе, королевское величество, будут подаваться заяц в репе, на меду, лебеди жареные, гусиные и птичьи потроха в соусах, а також, государь, кура в лапше, с пылу верченные ути». Добавь: «Не путайся, государь, похлебок, их у нас пять, царь Иван угощал послов и сам откушивал. Похлебки зело ароматны». Дале пиши: «К твоему, Владислав Жигимонтович, приезду будут готовы охоты в залучших местах России. Где зверинцы лосиные и оленьи, где серны и где медведи и волки, куницы да горностаи, везде то ловчего путь. А ведает всем он, ловчий, с приказом на твоей псарне, Владислав Жигимонтович, будет триста псарей. У двух собак пеший псарь. Собаки ж при царском московском дворце отменны: они, залучшие, сюды свезены из разных стран. Собаки такие: гончие, жабрасты, благородных мясов, борзые чернопеги, рыжи, грудастые волкодавы, псы большеголовые, потешные, меделянские, лайки. При дворце конюшня первейшей резвости, с конями как молнии на всякий выезд: и рыжи, и кауры, и серы в яблоках, и чалы. Сбруя царска: золотом, да серебром, да парчой и бархатом убрана, красоты зело великой, глазам любо».

К Грамотину был вызван дворцовый ловчий, дядя в звериной дохе и таких же сапогах мехом наружу. Это был истинно православный человек и любитель охоты. Псарня московского царского двора превосходила по картинности псарни всех европейских королевских дворов. Ловчий приказ пуще глаза берег для царских выездов со сворней всякое зверье в клетях — медведей, волков, лисиц, вепрей, лосей, оленей, чернух, зайцев, — их выпускали под царскую пулю.

Дворцовый ловчий не мирволил полякам и считал предательством отдавать трон сыну короля-католика. Он не мог спокойно смотреть на наглых, разгуливающих по Кремлю панов, и вчера у него была яростная стычка с полковником Гонсевским, в полном ведении коего теперь, к стыду и позору, находился Кремль. Дело едва не дошло до кровопролития. На псарне Гонсевского охватило раздражение от того, что псари не кланялись ему в пояс, и он придрался, что в клетях не было чисто, что могло разгневать государя Владислава Жигимонтовича.

— Как стоишь перед вельможным паном? — набросился он на старшего ловчего. — Ломай, сукин сын, шапку!

— Русский, да будя тебе, пан полковник, известно, не привык ломать шапки ни перед кем, кроме царя! — отрубил ловчий.

— А вот я тебя, грязный москаль, проучу! — Гонсевский потянул было из-за пояса пистоль, но разом остыл, увидев в руках ловчего острый шкворень.

— Поостерегись, пан, ты не в Кракове! — глядя на шляхтича исподлобья, выговорил ловчий.

— Но-но! — грозно крикнул Грамотин. — Ты, видно, позабыл, что полковник Александр Гонсевский — глава Стрелецкого приказа и имеет чин боярина?

— То срам и стыд.

— Смотри! В клетях чтоб все светилось! Какие у нас самые отменные охотничьи угодья?

— У нас все угодья такие, каких нигде в свете нет, тем паче в Польше.

— Пошел вон, старый дурак!

…Дьяк Иван Грамотен отправился в Думу, где собрались бояре-изменники. Мстиславский был озабочен. Тонкое лицо его морщилось, точно у него болели зубы — продажное дело сильно портил Смоленск, не покорившийся королю и отвергающий указы бояр.

— Готова грамота? — спросил Мстиславский, как только Грамотен вошел в Думную палату.

— Все чин чином, князь, — сказал с почтительностью дьяк, протянув думному голове свиток.

Мстиславский, посмотрев, отдал свиток Салтыкову, заметив:

— Королевичу должно прийтись к сердцу.

— Молодцами, дьяки! — воссиял Салтыков.

Федор Шереметев и Иван Романов также одобрили. Салтыков сказал:

— Слать немедля гонца к королю. Он должен знать, как мы тут за него радеем.

В палату вошел, в новом полукафтанье, с напомаженной рыжеватой бородкой, пан Гонсевский, милостиво кивнул боярам.

Андрей Голицын, вскочив с лавки, гневно обернулся к Гонсевскому:

— Вы что себе, паны, позволяете? От вас большая кривда делается.

Мстиславский гневно взглянул на него.

— А ты, князь Федор Иваныч, промысли не только о своей выгоде, а о России. Мы Владислава-королевича позвали в государи, а где он? Ответь, пан Гонсевский: где королевич? Его нету в Москве, вы его не пускаете. Не от его имени к нам идут листы, а от имени короля. Худородных людей равняют с нами, большими людьми.

Гонсевский запомнил эти слова и с этого часа возненавидел Голицына.

— Ты, Голицын, не позорь нас перед великим королем! — наливаясь кровью, крикнул Басманов.

— Теперь не время нам впадать в ругань, — примиряюще перебил его Воротынский.

— Надо добиться от патриарха благословения на присягу народа королю Сигизмунду, — изрек Мстиславский. — Пускай идут к нему Салтыков с Андроновым.

Те воротились ни с чем. Гермоген, не дослушав их, выставил вон.

На другой день к Гермогену отправились Мстиславский с Салтыковым.

Патриарх трапезничал: ел квас с черным хлебом.

— Владыко! По велению больших бояр и с твоего согласия надобно послать к королю Сигизмунду известие, что Москва готова присягнуть ему, — сказал Мстиславский, боясь смотреть в сверкающие глаза патриарха, — пока королевич Владислав зело юн.

Гермоген заявил им:

— Сигизмунду не быть на московском троне! — и растворил двери. — Уйдите вон, королевские верники! Продались! — загремел он. — Теперь уж Жигимонт бросил игру с королевичем и требует престола себе! Вы с чем, христопродавцы, явились ко мне? — Гермоген был страшен в эту минуту. — Хотите, чтобы Православная церковь подпала под папскую латынь? Захотели в цари басурмана — врага России?

Салтыков потянул из ножен саблю, выкрикнул угрожающе:

— Я сейчас отрублю тебе голову, старый дурак!

Гермоген, спокойный, несгибаемый, стоял перед ними, глаза его горели, как уголья.

— Будьте вы, изменники, прокляты! Я созову торговых и иных людей, гостей по сотням к себе в соборную церковь. Пущай они скажут свое слово.

На следующее утро в Успенский собор повалил валом созванный патриархом народ.

Гермоген говорил гневно:

— Христиане! Люди православные, гости и посадские! Бояре постыдно, по наущению диавола и их крестного отца, врага России гетмана Жолкевского, теперь уже требуют отдать трон и государство не под Владислава, а под короля Сигизмунда, а посулы его вам всем известны: он хочет окатоличить Русь, истребить нашу веру и государство. Быть тому или не быть? Вы должны здесь пред святым алтарем, пред образом Пречистой Пресветлой Богородицы ответить: целовать ли королю крест?

— Не быть тому! — закричали. — Не быть Москве под ляхами!

— Мы унию бояр-изменников не признаем! — заявил купец в лисьей дохе от имени торговых людей. — Мы Россию под пяту королю не отдадим — то наше, владыко, крепкое слово, и на том мы целуем крест.

Салтыков, багровый, осатанелый, пропихнулся к патриарху.

— Ты ответишь за бунт пред великим королем!

Но Гермоген был не из тех, кто мог испугаться. Он выговорил с несгибаемым непреклонством:

— Изыди, бес, беспутный изменник!

VIII

В Гурьяновом кабаке, крепко запертом на две завалки, при занавешенных окошках — горело лишь две жировых плошки — сидели торговые люди, сотенные, приставы и дети боярские. Купец из Замоскворечья басовито прогудел:

— А куды нам, сиротам, детца? Либо идти под ляшского короля, либо бить челом Димитрию, будь он неладен!

— «Бить челом Димитрию»! Чего ты городишь? Нам доподлинно известно, какой он «царь» — бродяга и жид!

— Кто бы он ни был, истинный Димитрий или же самозванец, но, кромя него, у нас нету знамени.

В кабак с черного хода влез, проведенный Улитой, человек в косматой звериной дохе. Когда же он сбросил мех, то пред сидевшими предстал князь Дмитрий Пожарский. Он опирался на суковатую ореховую палку. Сюда привели князя верные люди, он знал, что здесь решалось.

— Вы, стало быть, собираетесь посылать к вору гонца? — спросил он, глядя на купца в енотовой шубе.