Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

• Название: Колымский котлован. Из записок гидростроителя
• Автор: Леонид Кокоулин
• Издательство: Профиздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Большая трудовая жизнь автора нашла правдивое отражение в первой крупной его книге. В ней в художественной форме рассказывается о первопроходцах сибирской тайги, строителях линии электропередачи на Алдане, самой северной в нашей стране ГЭС — Колымской. Поэтично изображая трудовые будни людей, автор вместе с тем ставит злободневные вопросы организации труда, методов управления.

За книгу «Колымский котлован» Леонид Кокоулин удостоен премии Всесоюзного конкурса ВЦСПС и СП СССР на лучшее произведение художественной прозы о современном советском рабочем классе.

---

Мне представилось, как водохранилище в тысячи кубических километров в бурном потоке устремляется в эти трещины, размывает и уносит плотину. Жутко. И тут же промелькнули накрепко засевшие цифры. Плотина, эдакий слоеный пирог, вмещает в себя 825 тысяч кубометров грунта, скалы — 212 тысяч, бетона — 103 тысячи, суглинка — один миллион 270 тысяч, каменной наброски — девять миллионов 340 тысяч, мелких фильтров — 360 тысяч кубометров! И вот этот пирог высотой в сто тридцать метров в одно мгновение может поглотить вода…

— Но ведь есть плотины с защитным экраном. Они почти исключают возможности зависания ядра, — неуверенно говорю я.

— Конечно, — подтверждает Старшинов. — Плотина с экраном легче приспосабливается и к возведению очередями, что делает более гибкой организацию работ.

— Где-то я читал о том, что противофильтрационные устройства делаются из металла.

— Это наиболее старый, редко применяемый теперь метод. Вот в начале двадцатого века в США в плотинах Лоуэр Отэй и Усть-Кэньон, высотой около сорока метров, были применены стальные клепаные диафрагмы, облицованные бетоном. В дальнейшем стальные диафрагмы применялись для невысоких земляных плотин. Но в нашем сооружении металлические диафрагмы неприменимы. Любопытно, что думали на этот счет лет сорок назад. У меня есть журналы, если интересуешься, зайдем, покажу.

В квартире Старшинова не по-холостяцки уютно. Каленое солнце целиком стояло в окне. Окна не раскрывали — наваливался комар. Я знал, что жена Старшинова в Ленинграде — поехала навестить сына, но заведенный ею порядок хозяин оберегал и поддерживал. Я снял сапоги у дверей и прошлепал по чистому полу до стула цвета сосновой коры. Пол приятно холодил ноги.

Георгий Петрович вымыл руки, достал с полки папку и со скрупулезной педантичностью разложил на столе пожелтевшие от времени журналы.

— Прошу, — показал он на стул. — Пока готовлю чай — полистай. Только, пожалуйста, осторожнее. Бумага ломкая. Может, руки помоешь? Есть горячая вода, — извиняющимся голосом предложил он.

Старшинов бренчит на кухне посудой, шумит вода из крана. Я сижу за полированным столом и листаю журнал. Грубая, плохого качества бумага потрескалась и поблекла, будто вымытая дождями. Листки на уголках износились, а на сгибах подклеены полосками, тоже побуревшими от времени.

Когда берешь в руки бумагу, ставшую историей, всегда невольно испытываешь волнение. Не знаю, кто как, а я всегда.

И вот передо мной журналы «Колыма» за 1936 год. Много снимков: долина реки Среднекан, «Котел» — место первой ГЭС на Колыме — и большая, с выкладками статья «Гидроэнергетические ресурсы реки Колымы». Здорово!

— Ну, как? — с полотенцем в руках заглядывает ко мне через плечо Старшинов. — Интересно? Учти: это летопись, оставленная первыми энергетиками. Многое сделано до нас руками замечательных людей, забывать их усилия и подвиги мы не вправе. Я каждый раз ими восхищаюсь, поражаюсь. И сейчас замираю от прикосновения к прошлому. И сердце мое наполняется дивом давно совершенного. Далекие тридцатые годы. Одинокая палатка с дымом над полотнищем… Дырки штолен в крутых берегах реки. Изъезженные колесами и тачками покота и склонившиеся над образцами геологи и гидротехники…

Старшинов вдохновенно читает, а я слушаю.

Оказывается, еще сорок лет назад было избрано наиболее целесообразное место для створа, то самое, где сейчас строим гидроэлектростанцию. Как тяжко было в тех условиях вести изыскания, выкраивать средства для работы экспедиций, как слабо были они оборудованы технически. Но сколько расчетов, цифр, умных, обоснованных аргументов.

— Теперь трудно кого-либо удивить цифрой, — говорит Старшинов. Но исследования тех времен, их верные прогнозы поразительны!

Георгий Петрович спохватывается и идет на кухню. Вскоре он возвращается. По левую руку от меня ставит кипящий чайник и приносит в серенькой вазочке сахар.

— Когда бывает дома Людмила Гурьевна, мы обычно пьем чай на кухне, хоть и тесно, но уютнее.

Я беру ложкой похожий на черемуховую муку чай, кладу ему и себе по столовой ложке на стакан. Старшинов подливает кипятку. Пахнет прижженной корочкой и переспелой полынью.

— Вот и сбывается то, что было когда-то лишь в дерзких мечтах. Помню, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году группа инженеров с Вилюйской ГЭС приезжала сюда, на Колыму, детально знакомилась с районом работ, и всех очень интересовали местные материалы, и все пришли к единому мнению: пригоден и суглинок для экрана плотины, и песок для бетона.

Долго мы еще говорим. Я прихлебываю чай. Старшиновский стакан стынет.

Ночным притихшим поселком иду домой. Еще лишь пятый час, а раннее северное солнце уже встает. Золотит заснеженные купола гор. По зеленому морю болотины алюминиевые вагоны — общежития. В осенних красках оседают прибрежные горы, на их фоне встают пятиэтажные дома. На спуске к реке, на большой террасе левого берега, высятся скелеты металлоконструкций. Скоро они оденутся в бетон и превратятся в базу стройиндустрии. А ниже по реке, откуда убегают моторные лодки и катера, на берегу, словно прошитом дратвой, уложены трубы водоснабжения и канализации. Я поднимаюсь по трубе и иду мимо столовой, почты, магазинов, мимо комбината бытового обслуживания, стадиона. Поселок спит. Не спит ночная смена. Словно батальон солдат, выстраиваются железобетонные сваи — закладывают фундаменты под здания новой школы, деткомбината, клуба, магазинов. Работают копры, буровые станки. А несколько поодаль башенные краны складывают из крупных блоков пятиэтажные дома.

Вздрагивает земля, да так, что дребезжат испуганно окна в домах. Это ведут отпалку грунта в карьерах. Громыхают кузовами большегрузные самосвалы. И видно, как на террасе горы клюют тяжелый грунт экскаваторы. Поселок не спит.

Старшинов

Поселок не спит. Работает. Работает. Живет. Еще в позапозапрошлом году эту лесистую террасу перечеркнула просека. А мы подошли к берегу на водомете и по этой просеке, утопая в болотине, поднялись на второй уступ террасы. Тогда еще Старшинов сказал:

— Похлебаем этот кисель. Знаешь, какая здесь геология? Плывун. По всему берегу. На таком построишь дома. Оглянешься, а они ползут и валятся в реку.

Я живо представил.

— Веселенькое дело.

Помню, Старшинов взял меня за плечо и как-то по-особенному — заглянул в лицо. Высветлился изнутри, что ли.

— Антон, Антон, сколько же мы вместе соли съели. Помнишь, всякое ведь было. Но ты представь вот. Это не громкие слова. Ты же знаешь, я их не люблю. И все же представь — стоим мы сейчас с тобой на этом диком берегу, а сколько людей дерзало вступить в единоборство с этой дикостью, с этой оглашенной рекой, и это выпало на нашу долю. Ты понимаешь, Антон, о чем я говорю?

И тут, как это иногда бывает, когда открываешь человека, когда не суетен и не только слушаешь, но и слышишь и видишь. Я открыл для себя Старшинова Георгия Петровича. Вот и сейчас, поднимаясь по трубе, всматриваясь в как бы заново увиденный поселок, я вспомнил его слова, то время и оглянулся. Надо же, какое совпадение — за мной торопливо шагал Старшинов с удочками на плече, в руке болталась снизка хариусов.

— Ну, брат, ты и шпаришь, — задыхаясь, прокричал Старшинов и потряс рыбешкой: — Видал… ушица какая?

Я подождал Георгия Петровича.

— Малявки, — подзадорил я Старшинова.

— Эти-то малявки? Хочешь, спустимся к реке, — и побрякал котелком, — уху сотворим. Одному как-то не то. Пошли, а?..

И вот мы сидим у костерка у Колымы, как когда-то сидели у Ангары, у Вилюя.

…Бежит себе река, течет праздно, погруженная в раздумья. Пока она делает свое дело, мы — свое. Ухают гулко взрывы в ночи, и эхо вянет в распадках, ворочаются на крутом прибрежном уступе трудяги БелАЗы, экскаваторы, и их вздохи тонут где-то под лобастым обрывом.

А мы вспоминаем минувшие дни и думаем о будущем. Мы еще не знаем, каков норов у Колымы, какой сюрприз она может преподнести, но характер свой она уже проявила: ее только затронули, потеснили чуть-чуть, и она тут же возмутилась. Не всякая река так чувствительна и капризна, как Колыма. Другая течет себе ровно, спокойно, и только в последний момент, в перекрытии, окажет сопротивление. А Колыма строптива: то вдруг потемнеет, взбугрится на три метра в час, станет коричневою, то разольется обидой лиловою, и только слышно, как в ночи взахлеб рассказывает легенды. И мы со Старшиновым слушаем ее и строим прогнозы битв. Время идет. Вот и не заметили, как задымилась изморозь на висках. Я подливаю из котелка в кружки крепко заваренный чай.

— А знаешь, меня ведь из отпуска отозвали. Юрьев приказал. — Старшинов прикурил от веточки. — Значит, отпуску каюк. Досадно было, но и приятно, что в тебе есть нужда. Значит, ты человек, нужный делу. А кости отогреть на Южном берегу можно и в другой раз.