Иван Дорба - Под опущенным забралом

• Название: Под опущенным забралом
• Автор: Иван Дорба
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Шпионский детектив
• Год: 1985

В настоящем романе автор продолжает тему работы советской разведки в среде белой эмиграции на Балканах, начатую им в книге «Белые тени», вышедшей в «Молодой гвардии» в 1981 году.

Новый роман состоит из двух частей: «В чертополохе» и «Третья сила» — и посвящен деятельности советских разведчиков в Белграде, Бухаресте, Софии и Берлине в годы второй мировой войны.

---

Брандт захохотал, гестаповец снисходительно улыбнулся, отодвинул стул и уселся, закинув ногу на ногу.

— Хенде хох! Ха-ха-ха! — не унимался Брандт. — Данке шен.

Потом он взялся переводить, но переводил далеко не все. Олег, отлично знавший немецкий язык, мог обдумать каждый вопрос, и эффект неожиданности пропадал. Важны были и их комментарии. Убедительно, по его мнению, прозвучал ответ на вопрос гауптштурмфюрера, почему на его запрос в Перемышль местное СС сообщило, что пассажир под фамилией Чегодов демаркационную линию не пересекал.

— На их месте я так же ответил бы. Эти простаки, которые меня задержали, думали, пока они выпьют по кружке пива, я буду, как тюфяк, стоять и ждать их, и все же не такие круглые идиоты, чтобы сознаться.

— Фи, господин Чекотофф, нашинаете мне гефаллен!

— Нравиться! — подсказал Брандт.

— Йа, наравится. И я хотель с фами поработайте.

— По распоряжению Байдалакова и с разрешения штандартенфюрера Шелленберга меня направили в Витебск.

Брандт перевел.

— Я тоже имейт бефел от СС группенфюрера и генерал-майор полиции Генриха Мюллера работайте на велики Германия, — попытался по-русски объясниться гестаповец, сверля его тяжелым взглядом.

«Настоящий удав, — ежась от подленького страха, думал Олег. — Соглашусь и сегодня же ночью подамся с Иваном и Абрамом из Львова».

— Уничтожать коммунистов? Я согласен. Однако надеюсь, что во Львове меня долго держать не будут. Поймите, господин гауптштурмфюрер, у меня специальное задание по борьбе с партизанами.

— Хорошо, хорошо. Партизан мы вычешем из лесов, как гребнем. Двадцать седьмого августа немецкие войска взяли Днепропетровск, у Великих Лук уничтожена Двадцать вторая Советская армия. Сорок тысяч убитых, тридцать тысяч раненых, взято четыреста орудий. А тридцатого, у Ревеля, затоплено около сорока восьми тысяч брутто тонн транспортных судов. Всего в Северном море затоплено семьдесят тысяч! Переведите все это ему, Вилли, — заговорил по-немецки Энгель и поднял бокал. — За победу! Хайль!

— Красная армия капут? — изобразил радость Чегодов.

— Под Минском и Белостоком двадцать девятого июня были взяты тысячи пленных, три тысячи броневых машин и другая техника, двенадцать составов поездов… — Брандт погрозил потолку пальцем. — Германский вермахт побеждает!

— А каковы немецкие потери? — не выдержал Чегодов.

— Вас загт эр? — спросил Энгель.

— Он спрашивает о потерях немецкой армии.

— Самые незначительные, русские бегут…

— Тогда зачем их убивать?

Брандт сделал вид, что не понял вопроса Олега, и переводить не стал.

Они просидели еще около часа. Гестаповец поглядывал на Олега уже не так настороженно, но время от времени глаза его снова наливались тяжелым подозрением и заставляли ежиться.

«Бежать! Бежать! Скорей бежать!» — твердил про себя Чегодов.

Уже за полночь они вышли на улицу. Ущербная луна нависла над крылатыми ангелами оперного театра. Широкая улица, усаженная деревьями, была пустынна: вступил в силу комендантский час, кругом было безлюдно. У входа в ресторан, на тротуаре, виднелась надпись «Бристоль», машины стояли чуть в стороне. Олег оглянулся, Эрих Энгель спускался по ступенькам, за ним, точно две большие черные тени, следовали его стражи-гестаповцы, рядом, повернувшись к гауптштурмфюреру лицом, спускался, приглаживая свою седую шевелюру, Брандт и что-то объяснял вполголоса. «Неужели будут брать? — пронеслось в мозгу, и рука невольно полезла за пазуху. — Первым застрелю немца, потом эту сволочь и кинусь за тумбу», — и Олег крепко сжал рукоятку пистолета.

— Олег Дмитриевич, господин гауптштурмфюрер любезно согласился нас подвезти. Сегодня вы переночуете у меня, потом перейдете на конспиративную квартиру Вулецка, шестнадцать, отдохнете недельку, познакомитесь с городом и здешней ситуацией, а потом придется поработать в следственной тюрьме на Лонсково. Это будет недолго. В ноябре, сказал фюрер, падет Москва. За усердие получите «Маршбефел», двинетесь прямо в столицу. — И Брандт взял Олега под руку.

К подъезду подкатил черный «хорьх», один из стражей подбежал к машине, отворил заднюю дверцу. Первым влез Энгель, за ним Брандт. Огромный гестаповец сделал жест, приглашая сесть замешкавшегося Чегодова, который в удобный для него момент так и не решился стрелять: «Их четверо, не успею».

Энгель откинулся на широкое сиденье. Брандт пристроился бочком в почтительной позе, спиной к Чегодову. Машина плавно покатила по безлюдным улицам, подрагивая на неровной брусчатке.

Скоро остановились у какого-то подъезда на углу улицы Коперника и широкого проспекта Льва Сапеги.

Чегодов услышал, как Брандт шепнул ему, указывая на серое здание:

— Следственная тюрьма…

Энгель милостиво протянул Чегодову руку и покровительственно потрепал по плечу:

— Альзо, ауф видерзеен! Хенде хох! Не бойтесь гестапо, аллее вирт ин орднуг зейн, всио будет карашо. — И вышел из машины. За ним последовали его подручные.

— Айн момент! — остановил его Брандт, выскочил следом и, сняв шляпу, начал о чем-то униженно просить. Немец выслушал его, стоя вполоборота, и стал отвечать, отчеканивая каждую фразу.

«Я уже сказал, — напрягая слух, переводил про себя Олег. — Надо с этими большевиками покончить. Сначала с этим «не помнящим родства», полагаю, его зовут Остапенко и с этим адвокатом Ничепуро. Надо их «расколоть», а потом можете ехать! Мы сначала проверим этого вашего друга, а потом подсадим к Ничепуре».

Брандт дождался, пока гестаповец скроется в подъезде, надел шляпу, уселся молча в машину, буркнул шоферу свой адрес.

А у Чегодова душа пела от радости: «Не взяли меня! Завтра исчезну из Львова. Куда? Дернула же меня нелегкая связаться с этой сволочью. И как может Брандт, полковник русской армии, стать немецким холуем! А Вюрглер? Байдалаков? Ширинкина? Веселая, милая гимназисточка, когда-то в меня влюбленная, приходила ко мне по вечерам и читала «Анну Снегину», «Черного человека» или «Капитанов» Гумилева. Неужто Ара сейчас будет у немцев «подсадной уткой»? Завтра надо уходить. Эх, Ара, Ара!»

Брандт так же молча вышел из машины, молча поднялся по лестнице и, когда за ними захлопнулась дверь, разразился бранью.

— Сволочь! Немецкая свинья, поганый юберменш! Погоди, дай только срок, мы вам покажем! — и он погрозил кулаком в окно. Потом обернулся к Чегодову: — Устраивайтесь в кабинете. — Подошел к письменному столу и демонстративно принялся выгребать из центрального ящика бумаги и складывать в портфель и вдруг со вздохом облегчения крикнул: — Черт побери, вот он, аусвайс, значит, украли только пропуск в ресторан! Слава тебе Господи! — И он перекрестился. — Просить у этого гада ничего не придется, обойдусь без пропуска! Слава тебе Господи! — И опять перекрестился.

— Чего вы так боитесь? — Чегодов стоял за его спиной.

— Вас, Олег Дмитриевич, били в советской тюрьме?

— Нет, не били. Я сам дрался, за это меня посадили в карцер, — и он рассказал о драке в камере.

— А меня эсэсовцы били, и вас будут бить, унижать ваше достоинство, а вы будете терпеть, как терпел я, ради будущей России, ради торжества «солидаризма»… ради себя, чтобы остаться человеком, обрести родину…

— И занять пост бургомистра? — усмехнулся Чегодов. — Ничего вы им не покажете! Не верите вы ни в будущее новой России, ни в «солидаризм», просто приспосабливаетесь. Дядя фашист свергнет большевиков и вас посадит на власть! Кто кивает на американцев да англичан, кто на Гитлера, а кто на русский народ…

Брандт выпучил глаза на Чегодова. Наступила томительная пауза. «Ничего он уже мне не сделает», — подумал Олег.

— Садись! — усаживаясь в кресло и указывая на другое, со странным выражением лица произнес Брандт. — И послушай! Подсадили меня в камеру к большевику, организовавшему партизанский отряд. Выдал его один тип. Сперва его уговаривали, сулили свободу, потом, изголодавшегося, униженного, усадили за стол, угостили завтраком, дали крепкую сигарету. Он, пьяный от еды и курева, что-то выболтал. И тогда они принялись за допрос с битьем. Особо опасных и сильных обычно пытают систематически. Голодный паек, ни минуты покоя, строгий режим, допросы, пытки. Время и система ломают здоровье, психику, волю, человек понимает, что у него уже нет никаких шансов, если даже все расскажет, его все равно убьют. Дело уже идет не о жизни и смерти, а о той тайне, которую следует хранить в свой предсмертный час. И тут его поджидает последнее, может быть, самое страшное искушение — ласковое участие сокамерника, яд его слов, притупляющих ум и расслабляющих волю. И наступает какой-то момент, подобно провалу памяти у пьяного, и он пробалтывается…

— Значит, таким манером вы отнимаете тайны у большевиков? — насмешливо спросил Олег.