Филипп Соллерс - Казанова Великолепный

• Название: Казанова Великолепный
• Автор: Филипп Соллерс
• Издательство: КоЛибри
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98720-047-6

Дипломат, игрок, шарлатан, светский авантюрист и любимец женщин, Казанова не сходит со сцены уже три столетия. Роль Казановы сыграли десятки известных артистов — от звезды русского немого кино Ивана Мозжухина до Марчелло Мастроянни. О нем пишут пьесы и стихи, называют его именем клубничные пирожные, туалетную воду и мягкую мебель. Миф о Казанове, однако, вытеснил из кадра Казанову подлинного — блестящего писателя, переводчика Гомера, собеседника Вольтера и Екатерины II. Рассказывая захватывающую, полную невероятных перипетий жизнь Казановы, Филипп Соллерс возвращает своему герою его истинный масштаб: этот внешне легкомысленный персонаж, который и по сей день раздражает ревнителей официальной морали, был, оказывается, одной из ключевых фигур своего времени. Великий насмешник и соблазнитель, лихой любовник и государственный ум, Казанова восстанавливает в правах человеческую природу.

---

Чем не Руссо! Не удивительно, что Джакомо встречается церковь, а в ней смиренный монах, который показывает ему прекрасную библиотеку — вот в чем, быть может, заключается истинная жизнь? Стать монахом? Или жениться? В трудную минуту либертина осаждают искушения справа и слева. Подобные вопросы возникают в «Истории моей жизни» не раз. «В моем возрасте, — думает постаревший Казанова, — независимость обращается в разновидность рабства».

«Женись я в свое время на расторопной женщине, которая умела бы так мною руководить, так меня направлять, чтобы я своей подчиненности не замечал, я исправно заботился бы о своем состоянии, у меня были бы дети и я не очутился бы, как ныне, неимущим и неприкаянным».

Дети-то у Казы были, но не он их растил. Впрочем, старый библиотекарь из Дукса тут же спохватывается: «Я вполне счастлив своими воспоминаниями, так что предаваться бесплодным сожалением неразумно». Да, он одинок, у него ничего нет, но с ним его перо.

Стоит Казе потерять уверенность в себе, как он заболевает, но на этот раз его недуг — следствие злого умысла, обдуманной женской мести. Он называет эту особу Ф. Она заманивает его на свидание, выдает себя в темноте за другую, а на другой день присылает письмо:

«Знайте, сударь, что вот уже десять лет я не могу исцелиться от небольшой хвори. Вы достаточно потрудились в эту ночь, чтобы также ее подцепить, посему советую вам незамедлительно принять лекарства. Предупреждаю вас для того, чтобы вы ненароком не передали заразу своей милой, которая по неведению могла бы заразить своего мужа, а там и других; это принесло бы ей несчастье, чего мне не хочется, поскольку она мне никогда никакого зла не причинила».

И хоть Каза ответил восхитительной женщине, словно сошедшей со страниц Лакло, что она заразила вовсе не его, а подосланного лакея, но удар попал в цель. Говорят, болезни такого рода подобны шрамам от боевых ран. Конечно, Казанова вылечился (до СПИДА тогда еще не дожили) и не пошел в монахи. Что до женитьбы, реальной кандидатурой была вдова Дюбуа, которую он называет «моя служанка» и «моя гувернантка»[32]. Но тут, как уже не раз случалось, он великодушно выдает ее за другого (не преминув напоследок, по просьбе бывшей нареченной, сделать ей ребенка).

Швейцария — двуликая страна. С одной стороны, Кальвин, с другой — бани Ла Мат, настоящий притон разврата, где две прислужницы-лесбиянки устраивают представление для Казы и Дюбуа:

«Они принялись повторять вдвоем все то, что я у них на глазах проделывал с Дюбуа. Та изумленно глядела, с каким рвением прислужница, которую я нанял, играла перед подругою роль мужчины. Даже я был удивлен, хотя шесть лет тому назад имел случай зреть яростные и невыразимо прекрасные ласки М.М. и К.К. Я повернулся, и девка, видя мое любопытство, представила моим взорам свой клитор, твердый и необычайной величины. Он походил на большой палец без ногтя и мог удлиняться и укорачиваться. Обладательница сего органа воспылала к моей гувернантке и сказала, что он достаточно крепок и может, ежели моя спутница дозволит, проникнуть в нее, но мне это не показалось забавным».

Что ж, может, в другой раз… Немножко лицемерия походя: «Как ни комично было совокупление этих девиц, оно изрядно разожгло в нас вожделение». Почему «комично»? Какому читателю угождает здесь Каза?

Но Швейцария — это перво-наперво Женева — храм Реформации и Разума. Там протестантские пасторы, которых Каза вводит в краску упреками в том, что они, вслед за Кальвином, считают Папу Антихристом. Тут ученый Галлер и конечно же Вольтер.

Богословам в лице гениальной юной Гедвиги Каза дает урок прикладной метафизики. Вольтера же потчует поэзией. Все это происходит на фоне бесконечной оргии. Всю главу можно бы назвать «Венеция трудами одного-единственного человека берет верх над Женевой». Или так: «Рим под парусом вольнодумства торжествует над протестантизмом». Или же: «Тайны Контрреформации». Игра не устарела — в наши дни она актуальнее, чем кажется.

В Лозанне Каза вдруг предается рассуждениям о красоте и форме (опираясь на «Пир» Платона).

«Ничто из сущего никогда не имело надо мной такой власти, как прекрасное женское или девичье лицо»*.

Он думает о Рафаэле, о портретах Натье. Что же такое красота? «Мы ничего о ней не знаем и знаем все отлично». «Художник, в коем нет искры Божьей, добивается этого звания силой»*.

Секс подобен живописи: все, что берешь силой, фальшиво, а наспех и вовсе ничего не получится.

Итак, Каза прибывает в Женеву и останавливается в трактире «Весы». Сердце его учащенно бьется, ведь именно в этой комнате он провел когда-то свою последнюю ночь с Генриеттой. Он подходит к окну и видит надпись, прочерченную бриллиантом по стеклу: «Ты забудешь и Генриетту». Каза комментирует просто: «Волосы зашевелились у меня на голове». У него они шевелятся редко. Но долой суеверия, нанесем визит Вольтеру.

В Женеве у господина де Вольтера дурная репутация. Его едкий юмор раздражает швейцарцев. Актеры, играющие в его пьесах, им недовольны: Вольтер упрекает их в том, что у них скверное произношение, и смеются они не так, как надо, и плачут лишь для вида. Словом, он «дерзок, груб, невыносим». Мудрый Галлер говорит Казанове, что издали Вольтер величественней, чем вблизи, и, когда Вольтер расхваливает Галлера Казанове, Джакомо замечает, что великий ученый не столь снисходителен к Вольтеру. «Что ж, — пожимает плечами Вольтер, — возможно, мы оба с ним заблуждаемся».

У себя дома Вольтер всегда попадает в точку, все смеются в ответ на его шутки, в его распоряжении целый двор почитателей. Где он только не побывал, ему шлют письма со всех концов Европы. Представляясь Вольтеру, когда тот выходит из-за стола, Каза говорит, что числит себя «его учеником вот уже двадцать лет». Прекрасно, отвечает Вольтер, продолжайте им оставаться еще двадцать лет и не забудьте прислать мне жалованье.

С этой минуты они ведут диалог (а Каза великий мастер писать диалоги). Дискуссия касается в основном литературы. Джакомо извлекает свое любимое оружие — «Неистового Роланда» Ариосто. Он хочет дать понять Вольтеру (а также нам, гипотетическим читателям будущего), что величайший прозаик современности в поэзии не достигает великих образцов прошлого: Гомера, Данте. Автор «Эдипа» не любит ни «Божественной комедии», ни Шекспира. И напрасно. Поэзия, дорогой мэтр, это необязательно трагедия в общепринятом смысле слова, это не версификация, не остроумие — это прежде всего страсть, воодушевление, любовь, короче, нечто чисто физическое. Доказательство? Послушайте двадцать третью песнь «Роланда», я вам ее прочитаю — под конец я всегда плачу. Хочу вам также напомнить, что Папа Лев X когда-то решил отлучить от церкви всех, кто не любит Ариосто.

Словом, Каза похваляется тем, что расширил вкусы Вольтера, и не только из «патриотических» соображений. Он всячески превозносит вдохновение и пламень, и нам понятно почему. По сути, как почти всегда, он опережает время.

Другая дискуссия с философом, чей авторитет вскоре станет непререкаемым (Руссо не в счет, Каза побывал у него вместе с госпожой д’Юрфе, и тот показался ему мрачным, неловким), касается политики. Тон становится более желчным. Нужно ли критиковать правительство Венеции? Нет, заявляет Каза, к нашему великому изумлению (и надо признаться, мы его одобряем). Вольтер: «Можно ли избавить человечество от суеверий, от этого „хищника“, который его пожирает?» Казанова: «Вам никогда не удастся уничтожить суеверия, они неизбежны, а может, и необходимы, это утверждает философия, прошедшая испытание будуаром». Вольтер говорит, что народ, избавленный от суеверий, может удариться в философию. Возможно, отвечает Каза, но тогда он выйдет из повиновения (подразумевается: все постигнут тайное тайных секса). Суверенитет народа, кажущийся справедливым и желанным, на самом деле может оказаться всего лишь демагогической иллюзией, которую распространяют дурные философы, а стало быть, еще одним клерикальным обманом. Ваша главная страсть, говорит Каза Вольтеру, — любовь к человечеству, эта страсть ослепляет вас (на самом деле Вольтер куда более пессимистичен, и Каза борется здесь скорее с последующим «вольтерьянством»). Бойтесь оказаться Дон Кихотом навыворот, абсолютизация разума может обернуться безумством. Вы говорите, что правительство Светлейшей Республики — деспотия. Но я, Каза, в свое время «перегнул палку». И та степень свободы, какую допускает Венеция, — самый приемлемый вариант при аристократическом правлении.

Мы видим, какой путь проделал Каза с тех пор, как пустился в странствия по Европе (Франция, Голландия, Германия, Швейцария). Он держится начеку (чуя также последующее развитие событий, а именно победу морали руссоизма и возврат ханжества). Он, сбежавший из тюрьмы, осужденный за атеизм, предвидит, каковы будут грядущие два века. Осуществление желаний имеет свои резоны, и разум должен эти резоны понять. Ариосто помог мне освободиться, а вы, уверены ли вы, что, не признавая Ариосто, вы не лишаете себя свободы? Каза очень изящно излагает все это автору «Девственницы», произведения, конечно, забавного, но которое все же не идет ни в какое сравнение ни с «Одиссеей», ни с «Гамлетом». Точка зрения Джакомо тем более интересна, что, как легко догадаться, он отнюдь не принадлежит к числу восторженных поклонников Жанны д’Арк. Ну ладно, ограничимся одним — докажем Вольтеру, что мы можем прочитать ему наизусть все произведения Горация. Принц де Линь отмечал: никто не знает классиков так хорошо, как Казанова. Пожалуй, если и было время, когда именно из-за этого Каза производил впечатление отсталого (или вышедшего из моды), в наши дни вдруг, причем по той же самой причине, он оказался даже в авангарде.