Соломон Перел - Гитлерюнге Соломон

• Название: Гитлерюнге Соломон
• Автор: Соломон Перел
• Издательство: Книжники
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9953-04140-2

На страницах книги Соломона Перела оживают трагические эпизоды Второй мировой войны. Более 40 лет ждал автор, чтобы поведать свою историю читателям. Молодой человек, вынужденный по воле обстоятельств скрывать свое истинное происхождение, следует заповеди своей матери: «Ты должен жить!» Он проходит множество физических и моральных испытаний для того, чтобы выстоять. Книга посвящена жертвам Холокоста и является уникальным свидетельством эпохи.

---

Без указания, как само собой разумеющееся, все восторженно запели. Я знал песни «На лугу растет цветочек, он зовется Эрика», «Лореляй» и напевал их про себя. Вдруг я прервался, навострил уши, так как услышал песню, которую до сих пор не знал:

Евреи едут туда-сюда,
Идут через Красное море.
Они переходят Красное море.
Евреи идут.

Волны бьют,
И мир будет спокоен тогда,
Мир будет спокоен,
Когда волны их накроют.

Вот как, не прощают они Господу того, что Он посуху вывел Своих детей из Египта, а не потопил. Когда мы подошли к столовой, запели новую песню. Я слушал ужасные слова: «И если с ножа кровь евреев струится, то нам снова хорошо». Пели это, садясь за богато накрытый стол. Смогу ли я хоть что-нибудь проглотить? Нечто страшное было в этом пении, какая-то варварская бесчеловечная оргия.

Стук их подбитых гвоздями сапог был далеко слышен. Миллионы людей в ужасе спасались от них бегством, они предвещали разрушение, верные своим словам: «Мы будем маршировать дальше, пока не превратим все в руины. Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир!»

Маршируя под эти возгласы, мы дошли до столовой. Огромный зал с акустикой как в соборе был гордостью школы. Вмещал он до сотни учащихся. На стенах были изображены герои-викинги, свастики, оружие, цветы и плуги. Мне бросилось в глаза, что никто не садится. У столов все стояли как вкопанные, направив взгляд на маленькие хоры под высоким потолком. Там восседал комендант и говорил в микрофон. Он сделал торжественное лицо и ждал, пока стихнет шепот. Какое же тут произойдет священнодействие? Я настроился повторять жесты и каждое движение губ.

Наступила гробовая тишина. Комендант взял слово. Акустика усиливала его голос. Я постарался сконцентрироваться и понять сказанное им. Песня о крови евреев, которая струится с ножа, еще звучала в моих ушах. Я уловил несколько слов: «чистота расы», «быть сильным», «право на жизнь»… ну да, весь стандартный нацистский словарь. В тот момент я еще не знал, что в последующие три года те же формулы мне придется учить самому и обучать им других. Свою речь он закончил пожеланием хорошего аппетита. Мы начали есть. Нам принесли горячий овощной суп, булочки, сыр, искусственный мед. На десерт был чай.

Герхард сел рядом со мной и заговорил первым. Он едва мог скрыть свое любопытство и сказал так громко, что другие услышали: «Ну, рассказывай! Как там война?»

У меня было желание ответить: «Пошел к черту и оставь меня в покое!» — так я утомился. Но стал, конечно, рассказывать о боях и жизни солдат, воюющих против «еврейского большевизма». Никогда мне так хорошо не удавалось сочинять сказки, как в тот раз. Своими историями я их очаровал. Характеристика, выданная мне командиром «прославленной 12-й танковой дивизии», подтверждало правдивость моих слов. Преувеличений я избегал — знал, что они и без того высоко почитают героя войны.

Еще час после окончания трапезы я сидел в группе, которая собралась вокруг меня. Я отвечал на вопросы, детально описывая продвижение дивизии. У них просто отвисла челюсть. При том что они были неглупыми и не особенно наивными, их набирали из хорошо образованной городской молодежи, им так промывали мозги, так отравляли идеологией, что любовь к Отечеству превратили в фанатизм. Из них делали преданных последователей Адольфа Гитлера, душой и телом верных его фальшивым пророчествам. Из этих молодых людей вытравили всякий критический дух. Они следовали принципу «Фюрер приказал — мы исполняем!». Национал-социалистическая политика требовала безоговорочного послушания власти, любые дискуссии исключались, выбора не было. Большинство не выражало своего мнения. Множество маленьких и больших фюреров принимало решения, а подчиненные беспрекословно их выполняли.

Разговор иссяк, а я в результате хорошо разрядился. Мы разошлись по комнатам, хотя в тот вечер намечалось какое-то мероприятие, а также должно было состояться собрание в учебном зале. «Опа, Шлоймеле! — подумал я. — Тебе не будет здесь скучно».

В комнате я сел за письменный стол и открыл тетради. В первый раз за день у меня была возможность отдохнуть на своей кровати. К счастью, в тот вечер мою группу освободили от дежурства.

На втором этаже одна группа готовила плакаты и транспаранты для шествия, которое должно было сопровождаться школьным оркестром и двигаться по улицам города, предупреждая население о возможных бомбардировках. От жителей требовалось очистить подвалы и оборудовать их всем необходимым для чрезвычайной ситуации: огнетушителями и сумками «первой помощи».

Я пошел в читальный зал. В газетах меня особенно интересовали сводки с фронта. Я натолкнулся на многочисленные некрологи под изображением креста, обрамленные черным. Я не нашел там ничего, кроме пустых фраз: «За фюрера, народ и родину пали на полях сражений. Скорбят оставшиеся в живых». Получалось, что на фронте все обстоит наилучшим образом, враг отступает, неся тяжелые потери. Цитировались избранные места из последней речи Гитлера: в истерическом ослеплении он утверждал, что вермахт без проблем оккупировал Голландию, Бельгию, Норвегию и другие европейские страны. «Даже Сталинград наш и нашим останется!»…

Само собой разумеется, были изображены тысячи восторженно приветствующих его немцев. Через три дня по всей Германии прошли дни скорби — 6-я армия под предводительством генерал-фельдмаршала Паулюса разгромлена Красной армией.

Ошарашила меня маленькая статья на последней странице газеты о плане переселения евреев на Мадагаскар[16], дабы «очистить» Европу. Примечательно, что победе русских в Сталинграде я не радовался, да и план тот не очень меня волновал. Возник своего рода компромисс, равновесие между Юппом и Соломоном, и так сложилась новая личность, равнодушная к собственным внутренним конфликтам. Я попытался не думать о важности мадагаскарского проекта. У меня было полное ощущение того, что меня это не касается и не имеет никакого отношения к моей личности. Я не мог, да и не хотел думать о том, что и мои родители попадут в группу переселенцев.

Тайны разрушенной души до сих пор совершенно непостижимы. По-прежнему я непоколебимо верил в своего ангела-хранителя. Хотя не раз предпринимал попытку восстать против него. Для меня он не был богом какой-то определенной религии, а моим личным богом, и я в него верил. Ни в коем случае не хотел я оспаривать ни одно из его требований ко мне.

Мое внимание привлек ежемесячный журнал «Фанфары», выходивший специально для гитлерюгенда, великолепно изданный и прекрасно иллюстрированный. Я стал его листать. Издавал его местный отдел пропаганды. Между информацией о школьном оркестре и о мастерских воспитанникам предлагалось написать на фронт письма, адресованные солдатам, поддержать их морально, призывая к любви к Отечеству и вере в окончательную победу.

Мне захотелось написать в мою прежнюю часть гауптману фон Мюнхов, получить известие от бывших сослуживцев, узнать, кто погиб на полях сражений. Была потребность каким-либо образом поддерживать с ними связь, хотя они и были моими смертельными врагами, а все же я разделял свою судьбу с ними. Меня связывали с ними их постоянная забота о моем благополучии и общая опасность навечно быть погребенным в чужой земле.

Помню, как они старались раздобыть лекарство от мучившей меня боли в колене. Ни таблетки Хайнца, ни другие лекарства не помогали. Но один простой солдат избавил меня, наконец, от страданий. Он нарезал березовых веток и выгнал из них сок. Я натер им колено, и боли исчезли, как будто их и не было. Не уверен, что именно «березовая вода» принесла мне избавление. Но отрадно сознавать, что чужого человека тронула судьба брошенного мальчика. И все же из-за смертельной опасности, неизменно меня преследовавшей, эти маленькие проявления внимания были словно лучи солнца, падавшие в разделяющую нас бездну. Я ненавидел этот режим и полностью его отвергал, сохраняя симпатию к помогавшим мне людям. С одной стороны, я горячо молился о спасении моей семьи, моих единоверцев и о скорейшем поражении тех, кому предназначено было стать их врагами. С другой — испытывал к последним какую-то странную привязанность.

Когда я вернулся в свою комнату, Герхард уже лежал в постели с книгой. Несколько минут спустя и я улегся в кровать. Я глубоко дышал. Не знаю, что меня побудило задать ему вежливый вопрос:

— Откуда ты?

— Совсем близко отсюда, из Пайне.

Его ответ настолько меня взволновал, что я спрыгнул с кровати и уже готов было в восторге закричать: «Какой невероятный случай, я тоже из Пайне!» И тем самым приговорил бы себя к смерти. Но я проговорился лишь однажды, растерявшись, и с тех пор запретил себе любое спонтанное проявление чувств. Преодолев себя, я спросил: