Иван Бойко - Смотрю, слушаю...

• Название: Смотрю, слушаю...
• Автор: Иван Бойко
• Издательство: Краснодарское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1978

В книгу Ивана Бойко вошли разножанровые произведения — повесть, рассказы, лирические миниатюры. Но объединяет их главная тема — проблемы нравственности. Много внимания писатель уделяет вопросам верности родине, жизненной справедливости, товарищеской чуткости.

---

— Главный строитель Труболета, — сказал Михаил Потапович с улыбкой, и эти слова пришлись мне по душе. Но молодой человек никак на них не прореагировал, все так же смотрел с удивительным своим достоинством и поразительно удивительным вниманием, от которого у него так же прекрасно расширялись и лучились васильковые его глаза.

— Вот он какой, главный строитель Труболета! А почему же не укладываетесь в сроки, товарищ строитель?

Он и на мои слова никак не прореагировал, а смотрел все с тем же разительно голубым достоинством, освещавшим его и нас.

— Я здесь всего полтора месяца. И монтаж мы уже заканчиваем:

— Да, он молодец, — сказал Михаил Потапович. Директор кивал, подтверждая: да, мол, этот не подводит. Молодой человек продолжал:

— Затянул генподрядчик. Мы наверстываем.

Ковыльно-белый и сухой директор и оживившийся Михаил Потапович кивали, а я как-то вдруг полюбил васильковоглазого строителя.

— А генподрядчик кто?

Он навел на меня глаза:

— МСО. МСО делала фундамент под завод.

— А! Карнаухов! — воскликнул я. «Ну, я так и знал!» — Юлий Феоктистович! Мой давний приятель!

— Да, ваш давний приятель, — все с тем же достоинством сказал молодой человек, и я видел, по его расширившимся, прямо смотревшим глазам, что он читал мои очерки и статьи об Отрадненской межколхозной строительной организации. — На полгода затянули сроки, а как сделали? — И он показал на фундамент: — Агрегат совершенно не центруется.

В нескольких местах многие части агрегата на метр-полтора свисали с фундамента, в других — на метр-полтора простирался гуляющий фундамент.

— Как так можно делать?

— Так они нам и склад сделали без вентилятора! — выкрикнула среди женщин Пащенчиха.

— Да цыть ты, ну тебя! — одернули, ее товарки. — Слушай ото!

Но Преграденская никого не хотела понимать. Преграденская кричала, размахивая руками:

— Протяни их за все! А за вентилятор — в первую очередь!

— Подожди ты со своим вентилятором! — накричал на нее грозный, с дремучими зарослями на руках и широкой груди шофер, вылезший из грозного, неизвестной мне марки самосвала, ставшего напротив. Он прикурил у кого-то и, пользуясь заминкой, продолжал грозно: — Зима на носу, овчарников черт-ма, старые град разрушил, мастерские вон не готовы, негде будет поставить, магазина нет, а ей вентилятор! Приделать бы его тебе…

На такую деликатность Преграденская нисколько не обиделась, напротив, была даже счастлива от такого внимания к ней и ликующе отплатила шоферу той же монетой:

— Тебе бы его поставить, чтоб оборачивался скорее от комбайна! — И, получив одобрение засмеявшихся подруг, крикнула, напористо-счастливая: — Вентилятор — главное! Никого не слушай, только меня!

— Ты смотри! — поразился шофер.

— А вот и смотри! — крикнула Пащенчиха.

Я спросил, обращаясь к директору и инженеру:

— Как же у вас так получается, земляки? Склад приняли негодным… фундамент…

— А что делать? — сказал Михаил Потапович, став опять как бурак, и перемялся по-гусиному. Директор глянул на фундамент страдающе; мелко, загнанно кивал: да, такая, мол, петрушка. — Производство не остановишь!

— Но вы же заказчики!

Директор вздохнул и кивал сухим ковылем:

— Мы! мы! А что мы сделаем?

— Требуйте, чтобы строили, как надо!

— Правильно! Пусть требуют! — кричала Пащенчиха, выступая, но ее опять одернули:

— Слушай!

— А мы и не принимаем, — сказал Михаил Потапович, скользнув глазами в землю. — Мы требуем!

Директор загнанно кивал, ковыльно блеская белыми своими волосами и бровями. И вдруг сказал:

— Тут такая петрушка: мы еще ничего не приняли!

— Не приняли, а… — Я растерянно показал в сторону склада. И показал на завод: — И вот…

— А что делать? — говорил красный Михаил Потапович. — Ячмень подошел, его куда-то надо было девать! Овес подошел, его тоже куда-то надо было девать! Вот-вот пшеница пойдет, ее тоже куда-то надо девать!

Директор, кивая, разжал губы:

— В прошлом году у нас несколько тонн унесло в яр. — И показал на ерик под Иногородней и на яр. — В прошлом году тоже град был. Такая петрушка. У нас каждый год град.

Михаил Потапович мотнул толстой своей рукой на агрегат:

— И по гранулам план! Мы, конечно, требуем, чтоб переделали. Но надо уже давать гранулы!

— Да по всему план! — вдруг энергично сказал ковыльно-белый директор. — И по гранулам. И по шерсти. И по пшенице. И по ячменю.

— А они этим и пользуются, строители, что у нас план! — сказал возбужденный Михаил Потапович, и в ту же секунду над Казачьей, над которой планерно кружили коршуны, платочком распустилось взвившееся свистящее облачко. И такие же платочки почти разом раскрылись по всей степи за Урупом: чуть ближе Удобной (там, я знал, строится крупнейший комплекс по откорму крупного рогатого скота), где-то над Передовой (там строятся комплексы по откорму овец), около Спокойной. И тотчас, как проснувшийся и вспомнивший, что у него бездна дел, богатырь, завздыхал, раздышиваясь и откашливаясь от заспанной устали, пневматический молот: «Уф-фу! Ух! План! Фу, план, план, план!» Поднявшиеся в степи свистки слились в один, волнующий, будоражащий, подстегивающий, тягостно-тревожный свист и потом растворились, стаяли в голубом просторе над Предгорьем вместе с пропавшими облачками. Пневматический молот, откашлявшись и отфыркавшись, разошелся во всю мощь и сотрясал вокруг все, добивая до снеговых гор и до Эльбруса: «В пух! В трах! Все! Все! Все — план!» Коршуны над Казачьей упруго развернулись в дрожащей сини: один, сложив крылья, камнем пошел вниз — либо на подворье Липченка, либо на подворье Швеца; другой как бы нехотя, но хозяйственно отрулил в сторону кладбища и тут же сорвался в яростное пике; третий надменно кружил над стройкой Труболета и накренивался то на левое крыло, то на правое, высматривая что-то. Труболетовцы широким веером расходились по своим рабочим местам — лезли на леса, садились в кабины, спрыгивали в траншеи, плевали на руки и брали лопаты, ключи, баранки, рычаги, опускали черные очки в предохранительных масках перед газосварочной вспышкой. Преграденская оглядывалась, кричала:

— Ванюшка! Вентилятор — главное!

21

И уже все делали прежнее свое дело, изредка поднимая улыбки, подмигивая. Надел парусиновые рукавицы и стал привинчивать какую-то рейку на «космическом» агрегате и голубоглазый главный строитель Труболета. Я сказал в предчувствии новых перипетий и забот, которые уже фактически навалились на меня:

— Да, дорогие земляки, тут нельзя не вмешаться!

— Главное — нам бы подстанцию! — воскликнул Михаил Потапович и, как бы стесняясь за свое разочарование во мне, переминался уже от нетерпения. — Мы где только не были! Всюду поотказывали…

Ковыльно-белый и гибкий директор только кивал: «Да, главное — подстанция!»

— Кто поедет со мной?

— Да все равно, — сказал Михаил Потапович, страшно желая ехать и действовать. Но, глянув в сторону разъярившегося в своей работе пневматического молота, куда подъехал грузовик с прицепом; полным свай, засуетился и покраснел от досады: — Нет, наверное, езжайте вы, Алексей Алексеевич. Мне надо проследить. Ну, ни пуха! — сказал он, сжав кулак у мясистой своей груди, и, смешно мотыляясь по-гусиному, побежал к машине с прицепом, что-то крича и показывая толстыми своими руками распрямившемуся на подножке мозглявому водителю в пилотке и красной майке.

Директор мелко и светло кивал, искрясь улыбкой и поглядывая в окошко «Москвича», который проворно и легко взмывал по катавалам, на подъем Ставропольского плато, в объезд Майского (как мы когда-то ходили в школу с Любой Сгарской, когда хотели побыть одни). И вдруг, перестав кивать, сказал неожиданно и вдохновенно:

— Давайте я отсюда покажу вам Труболет, каким он будет. Отсюда все так видно. Раз такая петрушка.

Мальчонкой я и сам любовался с этого возвышения, на которое мы поднялись, перспективой родины, когда пас овец с дядей Федей и его напарниками и когда пас телят с Захаркой Калужным: отсюда Приурупье видно до самых снеговых гор как на ладони. Сгорбленный от давней работы за рулем, молчаливый водитель остановил машину, не дожидаясь приказа. Алексей Алексеевич так и сверкал вдохновением — откуда оно у него и бралось! — перед открывшейся картиной родной сторонушки. Я никогда не устаю смотреть с горы на свою родину; и она всегда разная, как море. Теперь она была видна километров на пятьдесят и больше — в голубой, дымке июльского марева, и Уруп блескал на ней чуть ли не до Эльбруса и чуть видных над голубой дымкой снеговых гор, и рафинадно искрились и вспыхивали а зеленой опушке садов родные станицы — Отрадная, Удобная, Передовая… Дальше и правей — Спокойная, Надежная, Бесстрашная… Еще правее, уже как смотреть на Армавир, — Веселый, Дружелюбный, Бесскорбная… Да, сколько раз я смотрю с горы на свою родину с такими чудными, единственными в мире названиями хуторов и станиц и никогда не уставу смотреть!