Исаак Гольдберг - Гармонист

• Название: Гармонист
• Автор: Исаак Гольдберг
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1934

Журнал «Будущая Сибирь», №4, 1934 г.

---

— А, товарищек! — обратился он к Никону. — Не хочешь ли сыграть на моей? Я ведь на твоей играл!

Все обернулись в сторону Никона. Зонов кивнул ему головой и поддержал Баева:

— Поиграй-ка! Покажи свой талант! Помню, кипел ты со своей музыкой.

— Я какой музыкант?! — спрятав глаза от всех этих чужих ему сейчас людей, попробовал Никон отказаться. Но Баев с одной стороны, а Зонов с другой насели на него, и он нерешительно принял от гармониста его прекрасную трехрядку. Шахтеры, с любопытством наблюдавшие за Никоном, стали подзадоривать его:

— А ну, парень, докажи Баеву! Переплюнь его!..

— Вроде соревнования!..

Зонов, расхохотавшись, подхватил последнее выражение:

— Соревнование!.. Верно! Попробуй хоть здесь посоревноваться! Авось, научишься этому делу!

Гармонь сверкала лаком и блестящей отделкой. Ее меха поблескивали нарядно и от нее пахло как-то особенно хорошо. «Заграничной работы» — подумал Никон. Играть на таком инструменте было очень приятно. Но робость сковала пальцы Никона и он с трудом пробежал ими по ладам.

— Не робей! — подстрекнули его. — Докажи!

Он почувствовал насмешку и решительно отодвинул от себя гармонь.

— Я хуже Баева играю... Куда уж мне!

— Ну, ну! — покачал головой Зонов. — Ты и тут сдаешь? А я-то думал, что тебе на работе только туго!

Никон порывисто шагнул от стола. У Баева озорно сверкнули глаза:

— Посиди, товарищек! Куда тебе торопиться?!.

Не отвечая никому ни слова, Никон торопливо вышел из комнаты. Он услыхал за собою взрыв громкого хохота. Уши и щеки его вспыхнули горячим румянцем.

Насмешливые слова Зонова громко и неотвязно звучали в ушах.

21

С соседнего рудника ждали приезда бригады, которая недавно вызвала на соревнование лучших забойщиков шахты.

На всех видных местах, в клубе, в раскомандировочной, у входа в шахту и возле бараков появились плакаты. Шахтеры зашевелились. По забоям стали организовываться постоянные бригады. Зонов с партийцами и членами шахткома собирали лучших шахтеров, вели с ними беседы, горячились, доказывали. В шестнадцатом забое тоже заволновались. Два шахтера, всегда молчаливые и тихие, неожиданно для Никона горячо заговорили однажды после окончания работы.

— Надо бы нам Владимирским доказать!

— Неужель мы хуже их?

— Если дружно взяться, в два счета докажем!

— Дружно и надо... Коли которые не подкачают...

Никон почувствовал, что это касается его, что это его имеют в виду, говоря о тех, кто могут подкачать. Он поглядел на разговаривающих и угрюмо проговорил:

— Каждый работает столько, сколько может... Через силу разве можно заставлять?

— Кто же через силу заставляет? — живо подхватил откатчик, низкорослый, кривоногий шахтер. — Говорится об том, чтобы работа на совесть была. Ну, а некоторые и не в полную силу работают. Об этих ты как думаешь?

— Об этих, — вмешался другой, — думать можно одно: с ленцой ребята, и все!

— На полную силу надо, вот! — повторил за своим товарищем откатчик.

Никон постарался замять разговор и отошел от шахтеров.

Ожидание бригады с Владимировского рудника, наконец, затронуло и его. За выработкой каждого шахтера следили все товарищи и каждый промах ставился нерадивым и отстающим рабочим на вид. Несколько раз забойщик выговаривал Никону за его неряшливую и медленную работу. Несколько раз пришлось Никону выслушать упреки товарищей.

— Ты пойми, Старухин, — заметил забойщик Петров накануне того дня, когда должны были приехать с Владимировского рудника, — ты пойми такое дело: соцсоревнование идет! Никуда от него не уйдешь! Потому все мы в нем участвуем, и промашка каждого, это убыток всем!.. Пойми!

Никон понимал. Он не мог этого не понять: и прежде, и особенно теперь об этом ему говорили часто и упорно. Но ему казалось, что от него требуют непомерной работы, и он таил в себе обиду на этих навязчивых и напористых людей.

Но еще большая обида в эти дни жила в нем от встречи с неизвестно откуда взявшимся Баевым. Шахтер, посрамивший игрою на гармони, нанес ему жестокий удар. До встречи с Баевым Никон лелеял в своей душе уверенность, что как бы к нему ни относились за его поведение на работе, но стоит ему заиграть, как все будет забыто, все будет прощено. Не даром же его на Владимировском руднике ласково звали артистом!

А теперь, когда появился Баев, дело менялось. Красоваться Никону нечем было: кто же его назовет артистом и похвалит его игру, когда тут рядом имеется такой превосходный гармонист, настоящий артист?!

Гнетущие размышления Никона были еще больше встревожены Зоновым. Ударник поймал его, прижал в угол и, насмешливо поблескивая глазами, пристал:

— Что, парень, видал Баева? Понимаешь, какие настоящие шахтеры бывают?! Он тебе и первый забойщик, и он же замечательный гармонист! Как это по твоему выходит? Раскусить ты такое можешь?.. Ну, говори!

Никону не хотелось разговаривать и он норовил убежать от Зонова. Но тот не отставал:

— Вот теперь у нас на шахте подъем, соревнование развертываем. Погляди, как Баев красоваться станет!..

Никона внезапно охватила злоба. Он рванулся к Зонову и раздраженно сказал:

— Накрасуется он! Опять, что ли, к Покойнику на выпивку пойдет!

Зонов укоризненно покачал головой:

— Дурак ты, дурак! Да ведь Покойник Баеву дядя родной... А ты думал, он к нему ради водки пошел!.. Вроде тебя, думал, он? Не надейся, он и выпьет в меру, и погуляет в охотку, но зато и на работе не сдаст!.. А тебе я скажу вот что: догоняй Баева! Попробуй. Он сам говорит, что у тебя на игру способность большая. Вот ты и посоревнуйся с ним. Да только не по одной гармони, это у нас, брат, не пройдет! но и в забое!.. Идет?

— Мне трудно за им... — угрюмо проговорил Никон.

— Трудно!.. Да если бы легко было, так каждый идиот мог бы в такое соревнованье вступить... Потому что трудно, потому и соревнуйся!..

— Не знаю...

22

С Владимировского рудника приехало пятеро. Среди них — Востреньких, Полторы-ноги и Милитина.

Никон, узнав о приезде своих знакомых, испугался. Сразу представилось ему, как проведают они о его позоре, о том, что нашелся здесь гармонист, который лучше его, и ему захотелось спрятаться, избежать как-нибудь встречи с ними, особенно с Востреньких и Милитиной.

Но спрятаться не удалось.

В тот же день Никон столкнулся с Востреньких. Комсомолец приветливо поздоровался с ним:

— Здорово, Старухин! Как живешь, как дышишь?

— Живу...

— Поигрываешь? А как работа?

— Работа что? работаю помаленьку...

— А я думал, что ты в ударниках теперь.

Никону показалось что Востреньких насмехается над ним, и он обиделся.

— Не всем же в ударниках... Которые и в умных ходят.

— Но, но! — погрозил пальцем Востреньких, — шутишь! Оставь, не подходящее это дело. Рассказывай лучше, как дела.

— Рассказывать нечего... Дела, как сажа бела.

— Значит, зря сюда перебрался?

— Почему зря? — уклончиво ответил Никон. — Не худо мне здесь...

— Знаешь, зачем мы сюда приехали?

— Знаю.

— Будем, значит, соревноваться?

— Собираются тут которые...

— А ты?

Никон поморщился.

— Неужто всем в это соревнование путаться! Хватит и других!..

Сбоку поглядев на него, Востреньких укоризненно заметил:

— Еще ты, Старухин, не обломался?.. А Завьялова мне все твердила, что ты непременно теперь в ударниках ходишь. Спорить со мной хотела! Ты знаешь, она ведь тоже сюда командирована...

— Знаю...

— Да ты что, — рассердился Востреньких, — этак со мною разговариваешь, точно милость мне какую оказываешь? Ты уж лучше прямо скажи, что тебе неохота, я и перестану!

— Нет, я ничего... — стал оправдываться Никон. — Я ничего. Я рад со знакомым встретиться.

— Вижу я, как ты рад!.. Ну, пока. Увидимся еще. Ты с Завьяловой повидайся, она хотела...

Никону стало неловко после этого разговора. Он сам сознавал, что разговаривал с Востреньких неладно, не так, как нужно было.

Но во время разговора боялся он выдать себя, боялся, что заметит Востреньких его смущение, и потому грубил.

О Милитине, расставшись с комсомольцем, Никон вспомнил с неожиданной теплотой: — «Ишь ты! спорить хотела за меня!» Но и тут охватило его смятение при мысли, что девушка зря надеялась на его ударничество.

Поэтому, встретившись вечером возле клуба с Милитиной, он решил было говорить с ней так же хмуро и угрюмо, как и с Востреньких, но девушка сразу обезоружила его.

— Никша! — радостно кинулась она к нему, и в голосе ее дрожала ласка, теплая и непритворная. — Ты пошто же это похудел? Здравствуй!