Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

• Название: Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма
• Автор: Георгий Голохвастов
• Издательство: Водолей Publishers
• Жанр: Поэзия
• Год: 2008
• ISBN: 978–5–9796–0122–9

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов (1882–1963) — автор многочисленных стихотворений (прежде всего — в жанре полусонета) и грандиозной поэмы «Гибель Атлантиды» (1938). Чрезвычайно богатое, насыщенное яркими оккультными красками мистическое ощущение допотопной эпохи, визионерски пережитое поэтом, кажется, подводит к пределу творчества в изображении древней жизни атлантов. Современники Голохвастова сравнивали его произведение с лучшими европейскими образцами эпического жанра: «Божественной комедией» Данте, «Освобожденным Иерусалимом» Тассо, «Потерянным Раем» Мильтона. Философско-эзотерический эпос Георгия Голохвастова «Гибель Атлантиды» является выдающимся поэтическим произведением в освещении истинности платоновского предания и Атлантической Традиции, идущей к нам из тьмы тысячелетий.

---

Глава тридцать восьмая

Стоит царевна у стен Зиггурата
В преддверьи первых загадочных врат:
«Прощайте, грезы любви, без возврата.
Прости, царевич, возлюбленный брат!..»
Зловеще-красный, пылает закат,
И близость ночи страшна и понятна.
Дрожат на башнях багровые пятна,
А там, где всходит крутая стезя
Ведущих к небу вечернему лестниц,
Прозрачный сумрак ложится, скользя,
И тени вьются, как рой провозвестниц
Тех тайн, что мыслью постигнуть нельзя.

Сегодня ночью, под пологом мрака
С небес спустившись в земной свой чертог,
Возляжет с нею для таинства брака,
Как муж на ложе супружеском, — Бог.

Сомнений прежних смиряются звуки…
И с верой в Чудо — былого не жаль.
С молитвой пылкой порывисто руки
Она простерла в небесную даль:

«Приняв покорно свое назначенье,
Любовь плотскую дерзнув превозмочь,
Тебе, Всезрящий, свое отреченье
Несет земли недостойная дочь

Жених, воззвавший невесту из праха,
Меня избравший средь избранных дев,
К Тебе, Незримый, иду я без страха,
Призывно очи и руки воздев.

В палате брачной, за свадебным пиром
Мне место подле Себя уготовь,
Яви мне милость Свою перед миром,
Приняв, как жертву, земную любовь.

Себя из круга живых я изъемлю;
Возьми же тело и душу мою
И, сблизив с Небом родную мне землю,
Причти людей к Своему бытию!..»

И сердце словно уходит из мира.
С минувшим рвется последняя связь
У врат безмолвных, где ирисов вязь
Ласкает взоры эмблемою мира;
К ногам царевны их сыплют жрецы;
Чуть веет амбра курильниц висячих;
Не видя солнца, с восторгом незрячих,
Поют о солнце слепые певцы…

Толпа, ликуя, теснится, и яры
Кимвалов звуки и бубнов удары.
От криков жутко, — уйти бы скорей!..
И жрец-отшельник, согбенный и старый,
Подходит к деве. Он с мягких кудрей
Царевны снял трехвенечной тиары
Земной убор, — и склонился пред ней:
«Гряди, невеста!..» Под клики народа,
Под песнь о счастьи несчастных слепцов,
В тени угрюмой холодного свода
Прошла царевна за сонмом жрецов.

Бегут навстречу без счета ступени.
Вверху — загадкой манят небеса,
Внизу, где вьются смятенные тени,
О счастьи плачут земли голоса.

Слепцы поют, как порою полночной
Хрустальный лотос священной реки,
В мечте о солнце, в мечте непорочной,
Таясь во мраке, свернул лепестки;
А свежим утром, восшедшего Солнца
Встречая гордый и пламенный Лик,
Цветок расцвел и стыдливого донца
Раскрыл несмело безгрешный тайник;
Пленилось Солнце цветка совершенством,
Его коснулось, как легким перстом,
Лучом живым, и в огне золотом
Цветка дыханье томилось блаженством…

Поют слепые, и точно звучат
Обеты неба в их грустном напеве;
И больно сердцу, и радостно деве
У грани новых таинственных врат.

Здесь дым куренья сушеной гвоздики,
Нависший плотной и пряной грядой,
В извивах зыбит светильников блики;
Богато устлан порог резедой.
И муж-затворник, аскет молодой,
Прекрасный, с дивным лицом богомольца,
Ушей царевны касаясь, исторг
Серег тяжелых звенящие кольца…
Толпою новый владеет восторг:
В немолчном крике, в смятении давки,
Краснеют лица, трепещут сердца
И зной по жилам струится, как плавкий
Живой поток огневого свинца.

И вновь навстречу ступени подъема,
Вновь тени в споре с дрожащим огнем.
Двумя жрецами под локти ведома,
Идет царевна заветным путем.

Всё глуше, тише земная тревога;
Тесней и круче святая дорога…
И мы по древним замшенным пластам
Подходим к третьим священным вратам,
Где розы — символ любви благодатной —
Роскошно рдеют на холоде плит.
Анис дымится струей ароматной:
Он души тайным волненьем томит
И трепет крови и пламень ланит
Украдкой будит. Здесь юноша стройный
Царевну встретил. Робея, пред ней
Не мог поднять он несмелых очей.
В нем сил избыток. Соблазн беспокойный
Еще не тронул его чистоты,
И образ женский не налил в мечты
Отравы сладкой любовного зелья.

А лик царевны, как сладостный сон,
Повеял в душу, тревожа, и он
Раскрыл застежку ее ожерелья
В смущеньи явном; на миг огонька
В глазах укрыть не умели ресницы,
Когда движеньем случайным рука
Прекрасной шеи коснулась слегка…
Но беглой вспышкой одной лишь зарницы
Простой души разрешилась гроза:
Боясь обряда смутить благолепье,
Свой долг свершил он, потупив глаза,
И, звякнув, с шеи скользнуло оцепье.

В толпе мятежный порыв торжества…
Но к нам призывы и клики народа,
Как бездны зов, долетают едва.
Пред нами новый подъем перехода,
И громко гимна поем мы слова:

В надежде свершенья
Обетов святых
Сорви украшенья
Цепей золотых!
Их мертвые звенья,
Как узы земли,
Ты в миг откровенья
Растопчешь в пыли.

Завет изначальный
Мерцает вдали,
И свет свой венчальный
Созвездья зажгли.
Чертоги раскрыты,
Жених у Одра…
Гряди же, гряди ты,
Избранница Ра!

Так с песней всходим по плитам истертым.
Уже затихли все звуки земли;
Едва светилен горят фитили…
И небо сине… К воротам четвертым
Невесту-деву жрецы подвели.

Змеится лилий хрустальных гирлянда;
Меж лилий путь прерывается наш;
Внутри сквозных алебастровых чаш
На красном угле дымится лаванда.

Жрецы с последним аккордом псалма
Светильни тушат. Надвинулась тьма.

Лишь мой светильник свой трепет пугливый
Теперь бросает в лазурную ночь.
И отрок чистый, избранник счастливый,
Невесте Божьей подходит помочь:

Ребенка руки так просто раскрыли
Одежду девы, и белый эфод,
Спадая, дрогнул концами воскрылий…
Внизу — я вижу — метнулся народ,
Как всплеск внезапный бунтующих вод…
И грудь царевны, невиннее лилий
И чище снега, при шатком огне
Белеет робко в ночной вышине.

Глава тридцать девятая

И вновь ступени — ступени без счета;
Лишь мой светильник мерцает чуть-чуть.
Еще труднее к Святилищу путь.
Но греза, словно в стремленьи полета,
Несет царевну на крыльях своих,
И льет ей к сердцу мой радостный стих:

Мир — Твой храм утвержденный:
В нем любовь и страх Тебе возданы…
Хвала Тебе, Нерожденный,
Честь Тебе, Самосозданный!

В нашей полночной мольбе,
Владыка Вечности, слава Тебе!

Глаза царевны подъяты с мольбою
К незримой тайне небесных высот…
Как звезды близки! Как чужды забот.
И новый высший рубеж пред собою
Невеста видит. Любви ворожбою
Вздыхает мирра у пятых ворот,
Пленяя сердце в наплывах душистых
Истомной негой; и лотосов чистых
Бесстрастно грезят живые венки,
Цветов холодных раскрыв лепестки.

Встречая деву, два мальчика — служки
Святого храма — застыли у врат;
Волос их русых колечки дрожат.
Змеясь воздушно: так чистые стружки
Свивают в змейки свои завитки.
Когда кидает их врозь друг от дружки
Рубанок острый, срезая с доски.

Глаза малюток лучатся от счастья.
Их щеки рдеют, — так долей участья
В обряде брачном гордятся они;
Склонив колени, тугие запястья
В охвате плотном повыше ступни —
Цепей житейских последние звенья —
Они царевне спешат отстегнуть…
В с новой силой, полна дерзновенья.
Идет царевна восторженно в путь.

Гашу светильник. Чудесными снами
В лазурной выси полна темнота…
Мы всходим, молча. И вот перед нами
Зияют смутно шестые врата.

Цветами яблонь, как снегом наносным,
Весь пол усыпан, и ладаном росным
Насыщен воздух. И здесь из теней
Навстречу нам, отделясь от камней,
Шатнулась в черной одежде старуха,
Как мрачный призрак полночного духа…
Узнала дева — и кинулась к ней.

Как мил ей облик их старенькой няни,
Пестуньи доброй младенческих лет!
Пахнул ей в душу на жертвенной грани
Всех былей детства последний привет.

Сошлись… приникли… И скрыли потемки
Прощальных ласк торопливый обмен;
Слова угасли в безмолвии стен…
Лишь голос хриплый и старчески-ломкий
Читал заклятье от вражьих измен,
И глух во мраке был шепот негромкий:

Непитой водой родника-студенца
Я деву-невесту кроплю для венца,
С сердечной руки, как с кропила,
Во здравие духа, в румянец лица…
В заклятии — крепость и сила.

Я ее сберегу;
Я зарок свой кладу
На скорбь и беду,
На погибель врагу:
Человеку черному,
Духу нелюдимому,
Тоске гробовой.
И слову заговорному
Остаться нерушимому
На век вековой.

Истай! Рассейся! Иссохни щепкой!
Мое слово — крепко!

Мое слово — печать,
Как броня на груди:
Ее не сломать.
Сгинь, пропади
Дух — убийца и тать!

А ты, Земля-Мать,
Вещая, темная,
Мощь подъяремная, —
Тебе — исполать!

Ты зарок мой храни
И дитя соблюди
На все дни
Впереди…

С добрым человеком
Палаты — ей дом,
И ложе — пухом…

Век веком!
Дух духом!
Суд судом!

Враждой и силой звучал заговор:
В нем был невнятный для праздного слуха,
Но мне понятный правдивый укор…
И бросил я повелительный взор:
Не время медлить. Довольно. Старуха
У чресл невинных царевны должна
Широкий пояс развить по обряду.
Мой гнев почуяв, послушная взгляду,
Очнулась сразу и смолкла она.
В ее движеньях — порывистость муки,
В лице — недвижность безмерной тоски;
Волос упавших седые клоки
Смешались дико. В сознаньи разлуки,
Так смысл ужасен последних услуг:
Дрожат сухие неверные руки,
Костлявым пальцам мешает испуг.

Она не может нащупать начала
Повитой ткани. Глаза ей застлала
Слеза, окутав всё в дымку одну.
Когда же вдруг пелена покрывала,
Округлых бедер раскрыв белизну,
Скатилась на пол, — лицом в пелену
Со стоном жалким старуха упала…
Дрожат — я вижу — царевны уста…
Но строго ждут нас немые врата,
И мы проходим под сводом портала.
Жрецы остались пред входом внизу, —
Вдвоем темнеем теперь в вышине мы…
Земля и небо торжественно немы,
Лишь я скрываю на сердце грозу.

Врата Завета… Здесь тысячелетья
Незримо вьются. Сгорая до дна,
Без масла гаснут лампады… Одна
Померкла с треском… другая… и третья.
Кругом темнеет… Царевна бледна…

И чудно — к мигу великой развязки —
Весь мир объемлет великий покой,
Когда, касаясь последней повязки,
Снимаю к тайнам привыкшей рукой
С ложесн невинных я девства завесу,
Покров стыда, целомудрия щит…
Фитиль последней лампады трещит;
Чуть звездный трепет скользит по отвесу
Священных лестниц беззвучно-пустых;
И лишь пред входом в Святая Святых
Блистает тускло чеканный треножник:
На нем в тяжелом чугунном котле
Дурманно тлеет на красной золе
Растенье Солнца — простой подорожник.

Струею тонкой в лазоревой мгле
Дымок восходит, прозрачный и синий;
И светлой тайной, виденьем Земле,
Белеет очерк божественных линий:
Царит, безгрешен и девственно-строг,
Завета чистый нестыдный залог…
Раскрыл я двери. Отмечен порог
Венком из нежных цветов померанца;
Ковром их свежесть ложится у ног, —
Цветы повсюду… Не светлый ли Бог,
Жених прекрасный, отправил посланца
Любви приветом украсить чертог?..
И залил нежно зарею румянца
Лицо царевны стыдливый ожог…

Во мне же сердце стеснилось до боли:
«Что ночь сулит ей?.. Что там — впереди?..»
С трудом лишь, страшным усилием воли
Невольный трепет смиряя в груди,
Себя принудил сказать я: «Войди!..»
Она вступила, и с мукой душевной
Я дверь глухую закрыл за царевной.

Назад, к земле, за ступенью ступень,
Сходил я тихо от башни до башни;
И шел, отныне мой спутник всегдашний,
Бессмертья призрак за мною, как тень.
Простым и ясным был день мой вчерашний…
Но что откроет мне завтрашний день?..

Глава сороковая