Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

• Название: Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма
• Автор: Георгий Голохвастов
• Издательство: Водолей Publishers
• Жанр: Поэзия
• Год: 2008
• ISBN: 978–5–9796–0122–9

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов (1882–1963) — автор многочисленных стихотворений (прежде всего — в жанре полусонета) и грандиозной поэмы «Гибель Атлантиды» (1938). Чрезвычайно богатое, насыщенное яркими оккультными красками мистическое ощущение допотопной эпохи, визионерски пережитое поэтом, кажется, подводит к пределу творчества в изображении древней жизни атлантов. Современники Голохвастова сравнивали его произведение с лучшими европейскими образцами эпического жанра: «Божественной комедией» Данте, «Освобожденным Иерусалимом» Тассо, «Потерянным Раем» Мильтона. Философско-эзотерический эпос Георгия Голохвастова «Гибель Атлантиды» является выдающимся поэтическим произведением в освещении истинности платоновского предания и Атлантической Традиции, идущей к нам из тьмы тысячелетий.

---

Из Гёте («Кто дни вернет мне золотые…»)

Кто дни вернет мне золотые:
Мечты, бунтующую кровь,
Порывы дерзостно-святые
И безоглядную любовь.
Всё погубило время злое,
Остыла кровь, в душе разлад…
О, кто мне возвратит былое
И кто мне юность даст назад…

«Опять отлетных журавлей…»

Опять отлетных журавлей
Маячит в небе треугольник,
И вновь на сердце тяжелей:
Когда ж пущусь и я, невольник,
В свой путь на зов родных полей.

«Мир и жизнь в дарах не скупы…»

Мир и жизнь в дарах не скупы:
Солнце, море, красок смена,
В розах дол и скал уступы,
Песни, ласки, кубков пена.

Но безумьем пышут грозы
Битв кровавых. Люди глупы.
В царстве роз скрипят обозы
С грузом мертвых. Трупы… трупы…

И в дыханьи каждой розы.
Как ползучая измена,
Дышит веяньем угрозы
Тошно-сладкий запах тлена.

Из Жана Ришпена («Когда пора надежд признаньем завершилась…»)

Когда пора надежд признаньем завершилась,
Я первый поцелуй сорвал — любви печать:
Ты — не умела отказать,
Но мне ответить не решилась.

У роковой черты последнего предела
Разлуки поцелуй похитил я, как тать:
Ты — не решилась отказать,
Но мне ответить не умела.

«Слышен осени шелест в затишьи долин…»

Слышен осени шелест в затишьи долин;
Лес пылает недужным румянцем,
Вьются призрачно нити седых паутин,
Листья кружатся бредовым танцем.

В бледном небе еще солнце ярко блестит,
Но уж холоден воздух хрустальный,
И природа о лете сгоревшем грустит,
Чуя трепет, предсмертный… прощальный.

Умирает природа. Но как хороша
Эта смерть с ее светлой печалью:
Умереть бы теперь, чтоб смещалась душа
С бесконечной прозрачною далью.

С немецкого («При дороге цветок отцветающий…»)

При дороге цветок отцветающий,
Эхо песни, в лесу потонувшее,
Легкий пар, в чистом воздухе тающий,
Это — ты, мое счастье минувшее.

Дня весеннего блеск потухающий,
Дуновение ветра уснувшее,
Ропот волн, вдалеке затихающий, —
Шлют привет тебе, счастье минувшее.

Во ржи

Прохладным утром, близ реки,
Идем мы рожью колосистой.
Росой увлажены душистой,
Во ржи синеют васильки.

И мягкой синью глубоки
Твои глаза в игре лучистой…
Прохладным утром, близ реки,
Идем мы рожью колосистой.

Я слышу дрожь твоей руки,
Как весть любви, по-детски чистой,
И тает тучкой золотистой
В душе последний след тоски
Прохладным утром, близ реки.

«Река приносит, близясь устью…»

Река приносит, близясь устью,
Все воды морю в дар живой:
Так, долгий путь кончая свой,
Пора душе, омытой грустью,
С душою слиться мировой.

Всенощная

В сгущающейся мгле задумчивого часа,
Затерян средь толпы, внимаю в забытьи
Я мирным возгласам старинной ектеньи,
Рыданью дискантов и мягким вздохам баса.

Навис кадильный дым; огни иконостаса
Мерцают сквозь его топазные струи.
Развеялись, ушли тревожных дум рои,
На сердце тишина пред кротким Ликом Спаса.

Мне ясно слышится призыв издалека:
«Придите все ко мне, чья ноша здесь тяжка,
И бремя легкое вас научу подъять Я».

Благословенье шлет простертая рука
С кровавой язвою позорного распятья…
И ясен жизни смысл. И сладостна тоска.

«В обрядном пламени дотла…»

В обрядном пламени дотла,
Курясь, истаяла смола,
Лишь дышит дым благоуханный:
Поэт угас, но стих чеканный
Звенит, как Вечному хвала.

Неизбежная встреча

Почти бегом, слуга купца
Вернулся с площади Багдада;
Дрожит, как лист; в чертах лица
Следы душевного разлада
И страх тупой в блужданьи взгляда.

«Сейчас, в базарной толкотне,
Я встретил Смерть… И по спине
Озноб прошел, как от мороза:
В ее оскале мертвом мне
В тот миг почудилась угроза.

О, господин, спаси меня!
Будь благ, не выдай грозной каре, —
Ссуди мне доброго коня:
Я ускачу и к склону дня
От Смерти утаюсь в Самарре». —

Оседлан конь. Тайком, как вор,
В глухой проулок за ограду
Слуга провел коня по саду,
Вскочил, и вмиг во весь опор
Скакун помчался по Багдаду.

Едва в пыли исчез беглец, —
Взяла хозяина досада:
— «Взгляну на Смерть!» — решил купец
И из конца прошел в конец
По пыльной площади Багдада.

Толпа сновала. Слитный гул
Гудел торговою заботой;
Кипела жизнь… Вдруг сзади кто-то
Купца невежливо толкнул:
Он обернулся с неохотой.

И что ж? Явилась Смерть ему,
С косой в руке, без покрывала.
— «Скажи, — спросил он, — почему
Угрозой мертвого оскала
Ты моего слугу стращала?»

— «Стращала?! Нет! — в ответ она. —
Я лишь была удивлена,
Что он в Багдаде на базаре,
Когда нам встреча суждена
Сегодня под вечер… в Самарре».

Тао

«На днях, заворожен дремотною волшбою,
Себя увидел я лазурным мотыльком:
То я на солнце млел, то реял над цветком,
То незабудкою прельщался голубою.

Всецело был сроднен я с новою судьбою,
И так был мой удел мне близок и знаком,
Что я совсем забыл о жребии людском…
Но вдруг, преобразясь, стал вновь самим собою.

И вот томится ум загадкою двойной:
Тогда ли, человек, я верил в сон ночной,
Что был я бабочкой с ее коротким веком,

Теперь ли, под листком забывшись на весу,
Я грежу, мотылек, что стал я человеком?..»
Так говорил друзьям великий Чуанг-Тсу.

Апостол

Вечный Рим, словно кровью, закатом окрашен.
Жертвы жаждущий крест угрожающе страшен;
Жены плачут, мужи обуяны тоской.
Но торжественно старец, без страха и скорби,
Светлый символ креста знаменует рукой,
С тихим шепотом: — «urbi et orbi». —

«Свод листвы роскошней малахита…»

Свод листвы роскошней малахита,
Ярче бронзы светится кора,
А трава богаче перевита,
Чем узор молельного ковра.

Это — храм. В его тиши охранной —
Близ Творца творение и тварь:
Каждый странник может невозбранно
Здесь воздвигнуть свой простой алтарь.

И, забыв, как праздную тревогу,
Вечный спор о Ликах Божества,
Своему Неведомому Богу
Принести бесстрашные слова.

С немецкого («Угрюмый человек с всегда печальным взором…»)

«Угрюмый человек с всегда печальным взором, —
Ромашки в тишине шептали мне, — постой,
Бродя, как тень, в тенях, играющих узором,
Ты насмерть топчешь нас в ковре травы густой».

О, нет, не пощажу. Вам буду мстить всегда я,
Чтоб, лживые цветы, страдали вы, как я:
По вашим лепесткам о счастьи мне гадая,
Беспечно солгала мне милая моя.

На мотив индусской поэзии

Скупо в сердце мне блеск свой усталый
Клонит солнце… вчерашнего дня.
И мой пыл — пустоцвет одичалый
Прежних роз, обольщавших меня.

Вновь любить, чтоб, не зная забвенья,
Лишь страдать, — я уже не могу:
Я теперь полюблю для мгновенья,
Опалю… обожгусь… и бегу.

Ты, последний, мне страстностью встречной
Отвечавший, как эхо средь скал, —
Ты мне крикнул: «Не будь бессердечной!»
Ах, возлюбленный! Если б ты знал…

«Устав гореть во мраке этом…»