Ингер Эдельфельдт - Удивительный хамелеон (Рассказы)

• Название: Удивительный хамелеон (Рассказы)
• Автор: Ингер Эдельфельдт
• Издательство: Текст
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2001
• ISBN: 5-7516-0269-2

Ингер Эдельфельдт, известная шведская писательница и художница, родилась в Стокгольме. Она — автор нескольких романов и сборников рассказов, очень популярных в скандинавских странах. Ингер Эдельфельдт неоднократно удостаивалась различных литературных наград.

Сборник рассказов «Удивительный хамелеон» (1995) получил персональную премию Ивара Лу-Юхансона, литературную премию газеты «Гётерборгс-постен» и премию Карла Венберга.

---

— Такая мерзость, что лучше не рассказывать. А ты вообще спала?

— Я все время думаю про Змеюку. А вдруг она лежит там в обмороке.

— Хочешь, пойдем посмотрим, — предложила Элиф.

На улице было прохладно; ласковый ветерок дул им в лицо. Пахло сиренью, невинностью и чистой надеждой.

— Мне плохо, голова раскалывается, — сказала Элиф. — А вдруг она до сих пор там и сейчас не спит?

На детской площадке, окруженной живой изгородью из колючих кустов шиповника, было тихо и пустынно. Был ли там кто-то?

Нет, в домике зияла пустота. На стене светились те же самые неразбочивые граффити. На песке в песочнице было полно следов, как будто старуха плясала там в своих золотых туфлях. Несколько темных пятен крови осталось на деревяшке песочницы. На ветке повис маленький кусочек оловянной фольги.

Элиф легла на деревянную скамейку.

— Мне так хреново, — снова сказала она. — Я чуть-чуть полежу. — Она закрыла глаза.

Лейла на осмелилась возразить. Она посмотрела на домик. Его пустота манила, как открытый колодец. Она не могла ничего с собой поделать и проползла вовнутрь. Там было прохладно и сыро, от песка веяло ледяной старостью. Там тоже валялся обрывок фольги. Мелкая монетка за переправу. Ей не хотелось прикасаться к ней.

Лейла съежилась в комочек. В окошко было видно, как утренние лучи высвечивают в песочнице утоптанный песок. Птицы чирикали все усерднее, словно их щебет был неотделим от нарастающего света. Свет был по-детски свежим, будто полагал, что может все отмыть, излечить все своим целительным бальзамом.

Лейла прошептала:

— Защити меня, Господи Иисусе, от змеиного укуса.

Она почувствовала, как голову облегает бабкина шапка.

Она вздрогнула, сжала руки и про себя взмолилась: «Боже милостивый, только бы она на нас не сердилась, только бы она не пострадала из-за нас».

Тишина, и больше ничего. Сырость и прохлада песка просочились сквозь легинсы. Здесь она и будет сидеть. Вход охраняет призрак. Время остановилось.

Внезапно снаружи послышались звуки, неразборчивое бормотание, какое-то заклинание. Поначалу она не поняла, откуда они доносятся. Вся дрожа, она выглянула из домика.

Элиф спала на скамейке, голый живот выглядывал из-под коротенькой кофточки. Ее ботинки на платформе, как якоря, погрузились в песок, рука свисала вниз. Она разговаривала во сне на своем родном языке. Нахмурив брови, она повторяла одно и то же.

Лейла смотрела на нее и слушала.

— Yalan soylemiyorum, — говорила Элиф. — Yalan soylemiyorum.

Она казалась сердитой, а может, огорченной. Когда Лейла наклонилась, чтобы заглянуть ей в лицо, Элиф вздрогнула и проснулась.

— Вот черт, — сказала она. — Мне так фигово.

Она села. Потом улеглась опять.

Послышались шаги; кто-то поднимался на гору. Лейла не решалась посмотреть, кто это. Может быть, это два типа, которые всю ночь пьянствовали и так и не смогли найти себе девчонку. А теперь искали, кого бы изнасиловать. Она села на корточки и прижала палец к губам. Элиф лежала как ни в чем не бывало, ей не хотелось никуда идти. Шаги приближались; послышались голоса: обычный разговор между мужчиной и женщиной.

Они прошли мимо.

— Элиф? — позвала Лейла. — Может, пойдем? А то кто-нибудь придет. Нам нельзя оставаться здесь одним.

— Я знаю приемы айкидо, — пробормотала Элиф.

— Хорошо, но все равно пойдем. Я не хочу оставаться здесь одна.

— Но я же с тобой. — Элиф закрыла глаза. Подводка синими пятнами размазалась вокруг глаз. На ноздре у нее была маленькая родинка.

Все-таки с Элиф лучше не ссориться. Сидеть здесь, рядом с нею — это честь, доверие. «Элиф, это было, когда мы с тобой вышли погулять ночью», можно было бы сказать потом при случае. И знать, что ты видела гордого воина спящим.

— Элиф, ты простудишься. — Она нежно потормошила ее. — Надо идти.

— Да-да-да. — Та поднялась и встала.

Они оставили позади знаки Змеюки; ее дом и ее танцплощадку, ее следы и два поблескивающих кусочка фольги.

Они шли домой. Солнце било в глаза. Чувствовалось, что теперь-то сон должен прийти.

— А что за мерзость тебе приснилась? — спросила Лейла.

Элиф пожала плечами и выпрямилась. К ней вновь вернулась ее привычная гордость, в глазах блеснул панцирь мрачной иронии. Она откинула волосы назад.

— Я уже забыла, — решительно сказала она.

Но Лейла не чувствовала себя разочарованной или обиженной. Беспокойное чувство в животе прошло. Кошмары Змеюки отступили.

Они шли домой, к остальным, в жилище для человека.

Они прокрались на свои места.

* * *

В человеческой постели, приготовленной заботливой мамой, Лейла лежала беззаботная, позабывшая о злых силах, недавно пробудившихся в ней.

Она почти уснула, и где-то на грани между сном и реальностью, где мы забываем свои имена, мелькнула еще одна мысль: «Змеюка, наверное, тоже спит, засыпает в той же самой тьме…

А что, если мои сны коснутся ее снов?» В глубине бесконечной тьмы сновидений, которая, возможно, одна для людей и гор, для росянки и тапира; для красавицы и чудовища.

Тьма кроется позади зеркального отражения.

Любит ли она всех нас?

Перевод О. Анисимовой

Серебро

Теперь меня зовут Серебро. Много чего произошло. Я уже не боюсь остаться одной. Случилось Преображение.

На самом деле я, наверное, должна бы стать несчастной. Некоторые сочли бы это вполне естественным. Когда что-то случается, предполагается, что это вызовет определенную предсказуемую реакцию и человек будет несчастным. Многие скажут, что это закон природы. А может, эти законы выдумали люди и решили им следовать? Кто знает, каковы законы на самом деле? «Счастье», «несчастье» — что это такое?

Я переехала, несмотря на протест домашних. Это было правильное решение. Теперь я могу спокойно думать, и мысли слетаются ко мне, как птицы к дереву. Сейчас лето, и здесь в сарае не очень холодно. Я тут все расчистила — потратила неделю, но теперь здесь можно жить. Тут довольно скромно, но я не имею ничего против скромности. Я вообще хотела бы жить в гроте на берегу или в белой комнате с большим окном, выходящим на море.

Долгое лето впереди совсем не пугает, даже наоборот. Я думаю, после Преображения мне вообще никогда не будет страшно.

Я уверена, почти все, кто считает себя «несчастными», могли бы стать «счастливыми», как только решились бы на это. Все, что нужно сделать, — это понять, как ты видишь, направить свое Око так, чтобы увидеть прекрасное или, по крайней мере, завораживающее во всем. Око ведь никто не может отнять, даже если человека лишат зрения — тогда можно смотреть вовнутрь, и откроется внутреннее Око. Таким образом можно обрести силы и пережить почти все. Стоит только подумать о людях, которые сохраняют достоинство и любовь к жизни при самых чудовищных обстоятельствах, например в концлагере. Возможно, они смотрели на все этим самым Оком.

И может быть, это то же Око, которое прозревает у осужденных на смерть, и тогда им все вдруг начинает казаться головокружительно красивым. Или это происходит потому, что они вдруг понимают необъяснимость происходящего, или шок сдвигает привычное мироощущение?

Некоторые, конечно, сталкиваясь с осознанием загадочности мира, предпочитают обратиться в религию. Они не в силах справиться с такой полной свободой. И обращаются к Богу за объяснениями.

Но можно ли вообще думать самостоятельно, будучи запрограммированным с паролем «Бог»? Можно ли быть взрослым?

Уж лучше жить с вечным сознанием Загадочности, Необъяснимости.

А что, если эта Загадочность и есть Бог?

Да, тогда, наверное, надо жить в Боге, никогда не определяя этого состояния.

Всегда жить с Оком. Наверное, это то самое Око, которым видит человек, оставшись один в незнакомом месте, единственное, что у него никто не отнимет, — это можно сделать, только лишив человека жизни.

Но неизвестно, ведь, может, и сама смерть — лишь совершенное, безграничное Око.

* * *

Сегодня я решила покрасить велосипед. В мастерской обнаружила несколько баллонов-аэрозолей с серебряной краской — мой отец находит странное удовольствие в том, чтобы собирать машины из старых железок, и ржавчину он закрашивает краской.

Как-то раз мне приснился кошмарный сон, будто отец подарил мне на день рождения машину. Она была собрана из нашего мертвого золотистого ретривера по кличке Гекко, двух детских колясок пятидесятых годов и «альфа-ромео». Внутри машины все булькало и громыхало. «Ну что, поехали», — сказал отец.

Помню, что после этого сна я еще несколько дней была просто вне себя, но теперь меня это скорее забавляет.

Я уже установила велосипед, чтобы обрызгать его краской, как вдруг поняла, что ничего интересного или необычного в том, чтобы перекрасить велосипед, нет. Тем более что и погода наконец установилась ясная и безветренная. Мне вдруг страшно захотелось прокатиться на велосипеде куда-нибудь; я приготовила кофе, бутерброды и сложила их в корзину на багажнике, туда же положила бинокль и два баллона с краской, которые собиралась по дороге завезти обратно в мастерскую.