Лев Копелев - Утоли моя печали

• Название: Утоли моя печали
• Автор: Лев Копелев
• Жанр: Биографии и Мемуары

Это заключительная книга автобиографической трилогии известного писателя, литературного критика, германиста Льва Копелева, вышедшей на Западе в издательстве «Ардис»: «И сотворил себе кумира», «Хранить вечно» и «Утоли моя печали». В последней описана та самая «шарашка», где вместе работали «зеки» — А. Солженицын, Л. Копелев, Дм. Панин, ставшие прототипами героев романа А. Солженицына «В круге первом».

---

В столовой, за завтраком, узнаём, что уже многие собирают вещи. И дежурный ходит с большими списками…

Значит, отправляют всех! Во всяком случае — большинство.

Знобит от тревожного ожидания.

У выхода из наших юрт стоят и похаживают вертухаи. Следят, чтобы никто не шел дальше уборной. Даже в санчасть не выпускают.

— Если очень больные, доложим дежурному — пошлет лекпома.

У нас окно прямо против ворот в зону шарашки — видно, как туда водят по одному, по два. Понятно, идут оформлять бегунки, сдавать приборы, инструменты.

Кое-кто хитрый по пути забегает к нам.

— Я тут брал (или оставил) книжку, полотенце. — Прощается, успевает сказать: — Там воронков — целая колонна. У дежурняка толстая папка списков… Бывайте, мужики! Авось еще увидимся в Бутырках или на этапе.

Высматриваем, кого ведут. Пытаемся сообразить, есть ли система. Сперва показалось, что увозят только работяг из мастерских и техников из лабораторий. Но вот провели инженера. Еще одного… И двух немцев химиков.

Обед. В столовой пустые места первой смены заполняют за счет других (нас кормили в три смены). Расспрашиваем новых соседей.

Узнаем, что немцев не отправили. Это Евгения Васильевна настояла, чтоб их привели в лабораторию на час закончить обработку керамических деталей.

Перехватив у дверей дежурного, я стал говорить, что у меня в лаборатории незаконченное очень важное исследование. И если я хоть на полчаса не зайду туда, возможна серьезная авария. Но он неумолим.

— Если надо, ваше начальство само скажет. А так я ничего не могу. Нет, и докладывать не буду. Видите сами, что делается.

После обеда вызвали нескольких человек уже из наших юрт, «первокатегорных».

В лаборатории в ящиках моего стола лежали тетради, записные книжки, папки рукописей, конспекты книг и статей, незаконченные работы о «ручных» корнесловиях, связывающих разные языки, статья — попытка осмыслить природу и происхождение национальной вражды, национализма и шовинизма, стихи, заметки, планы… И часть записных книжек Солженицына, которые Гумер еще не успел вынести (он выносил мои «посылки» малыми порциями, чтобы не вздувались карманы). Диссертация Валентины еще и вполовину не готова, накоплены материалы, в которых она сама никогда не разберется. Все это мои трехлетние поиски, сомнения, открытия, горести и радости… да, были и радости! А что ждет там, куда увезут, — в камере, в лагерном бараке?.. Какие радости? Лишняя миска баланды, лишний час кантовки…

Надсадно стараюсь убеждать себя, как уже не раз старался раньше (и ведь умел в самые проклятые часы): «Не смей раскисать! Не жалей ни о чем. Не хнычь».

Лучший способ ободрить себя — ободрять других. Хочешь избавиться от страха, от подлого страха в ожидании беды — шути, остри, хоть по-дурацки, хоть грубо, похабно, но смейся и смеши.

Вижу, что и Сергей поступает так же. В глазах тревожные искры, нет-нет да и дернется щека. Но он с веселой злостью матерно комментирует происходящее, подначивает Семена и других, кто попал на шарашку прямо с Лубянки, из Лефортова. Наставляет, что делать при встрече с урками… Задирает и меня:

— Ну, так как же понимать все это с точки зрения исторической необходимости и диалектического материализма?

Принимаю подачу — начинаю вспоминать грозные события прошлого: Варфоломеевская ночь, Сицилийская вечерня, петровские расправы со стрельцами… И наспех кропаю нечто рифмованное, озаглавленное «Утро стрелецкой казни»:

Пою я день великого смятенья,
Когда свершился беспощадный рок
И разрешились многие сомненья.
Был понедельник. Прозвучал звонок.
И первый закряхтел у вахты воронок.
…Ну что такое ночь Варфоломея?
Что Сицилийская вечерня?.. Пустяки!
Нет слов, чтоб выразить всю силу злой тоски,
Объявшей вдруг трепещущего зека,
Когда во двор, гудя, въезжали воронки,
А мы толпилися, бледнея, холодея,
И, словно кролики пред хищной пастью змея,
Таращились на нос дежурняка,
Уткнувшийся в шуршащие листки.
Мы знали — там судеб неотвратимый ход,
И только ждали — чей черед…

За ужином еще больше пустых мест.

Наконец — отбой! В ту ночь многих донимала бессонница. Некоторые кричали со сна.

На следующий день опять выпускали из юрты только в столовую и в уборную. От нас вызвали еще несколько человек. На их места привели из других юрт.

На третье утро во время поверки дежурный сказал:

— После завтрака — выход на работу. Нормальный.

Из четырехсот зеков, работавших на шарашке в начале декабря (весной было более пятисот), осталось примерно 70. И трое дворников в лагере. Но акустическая не потеряла ни одного заключенного.

Мы понимали — нас отстоял Антон.

Валентина светилась улыбками, глаза были влажными.

— Я так переживала, так переживала, беспокоилась — неужели больше никогда не увижу…

Я был растроган, хотя догадывался, что ее волнение и радость в наибольшей мере относились к Сергею. Уже с первых дней она издали влюбленно глядела на него, краснела, когда он приближался, восхищалась его шутками. Он замечал это, красовался, поглядывал задумчиво, многозначительно и говорил то с томными гортанными переливами, то величаво рокоча… Но слишком приближаться не хотел. Незадолго до этого прекратилась его короткая бурная связь с Евгенией Васильевной.

— Страху-то бывало больше, чем удовольствия. Это тебе пофартило целыми часами вдвоем со своей, да еще и в секретной заначке: по закону изнутри заперты… А мне как? Урывай минутки в темном углу. Каждого шороха пугайся. Так можно импотентом стать.

Своего прикрепленного Сергей называл «Ванька-Ключник». Тот чаще других отпирал сейф, доставая наши записи, чертежи, рабочие книги. Молоденький техник-лейтенант Иван Яковлевич, студент последнего курса вечернего отделения института связи, невысокий, щуплый, но жилистый и подвижный, глядел на все большими мальчишескими глазами, с жадным любопытством. Сергей быстро приручил его. Позднее он даже пересылал через него письма семье. Ваня был комсомольцем, непоколебимо убежденным в правильности линии партии, в гениальности великого Сталина. Не слишком умный, малообразованный, он по душевному складу был добряком, не приспособленным к ненависти и подозрительности. И хотя старался проявлять бдительность, но к Сергею и ко мне привязался с ребячьей доверчивостью. По вечерам он подсаживался к нам поговорить о международной политике, об истории, о войне. Мои взгляды были ему ближе и понятнее, чем ирония и прямые насмешки Сергея, но в нас обоих его соблазнительно привлекало совершенно необычное для него критическое отношение к газетам, к официальной пропаганде, независимость в суждениях, вольность речи, не похожей на казенный жаргон, к которому он привык. Иногда он все же решался «давать отпор». Когда в разговоре о Демьяне Бедном я заметил, что тот еще перед войной жестоко запивал, Ваня вспылил:

— Этого не может быть! Старейший член партии! Личный товарищ Ленина и Сталина! Это настоящая вражеская выдумка! Никогда не поверю!

После этого он некоторое время дулся. Но потом опять, как ни в чем не бывало, поговорив по делу, — он стал бригадиром артикулянтов, — начинал спрашивать:

— А вы раньше слыхали насчет того, что у немцев чуть-чуть не было атомной бомбы?.. А как вы думаете, американцы серьезно готовят бактериологическую войну? Вот ведь, сначала колорадских жуков понапускали, а теперь есть данные — готовят крыс, зараженных чумой… Ну вот, как, по-вашему, надо отвечать на такое?.. А что вы думаете, если вдруг война начнется, гедээровские немцы нам в спину не ударят?

После двухдневной разлуки он встретил нас ликующе, едва не обнимал и Сергея и меня. Его радость была неподдельна и бескорыстна. Он еще не помышлял о диссертациях. Сергей-то хоть учил его, но я-то ему был зачем?

Антон Михайлович поздоровался приветливей, чем бывало все последнее время:

— Ну, что ж, ряды поредели, однако наступление продолжается! Меньше числом, но лучше качеством… Из нашей лаборатории никто не убыл. Теперь вы можете работать спокойно и продуктивно… Ну, о сроках можно лишь гадать. Вы кофе не употребляете? В подобных случаях самое подходящее — кофейная гуща. Из нее можно получить данные более достоверные, чем из любых слухов. Но сегодня можете работать спокойно. А что наступит в необозримом будущем, узнаем своевременно, в надлежащие сроки… План диссертации Валентины Ивановны утвержден. Ну что ж, план весьма занимательный. Насколько я могу судить, Валентина Ивановна намерена с вашей помощью сотворить нечто вроде акустической фонетической энциклопедии для всех времен и народов. Основные методы построения: «мала куча» и, «что в печи, на стол мечи»… В любом ином случае я стал бы возражать, настаивать на ограничении, на более четкой конкретизации. Но поскольку эта работа все-таки первая в своем роде, я счел возможным дать «добро». Один повар говорил: «Из десяти фунтов мяса можно легко приготовить две порции жаркого по фунту-полтора; но из двух фунтов мяса весьма трудно сделать десять порций хотя бы лишь по полфунта каждая»… Ну что ж, давайте ваши десять фунтов, но только доброкачественного диссертационного мяса. Окончательную порцию жаркого можно будет и урезать. Надеюсь, что уважаемая Валентина Ивановна представит отличную диссертацию. Прошу только помнить, что ее требуется не только написать, но еще и защитить. Да-с, нотабене, защитить от неких ученых оппонентов перед лицом ученого судилища. Я не хочу вас пугать, Валентина Ивановна, разумеется, это будет не смертельный поединок, а, так сказать, фехтование на рапирах с мягкими наконечниками. Но все же должен быть соблюден известный дуэльный ритуал, то бишь порядок научного обсуждения. Оппоненты могут высказать и сомнения и возражения… Когда вы полагаете финишировать?.. Нет, я не тороплю. Поспешность пригодна лишь при ловле блох. Но зато медлительность бывает наказуема. А ваши сроки, Лев Зиновьевич, истекают, кажется, уже скоро?.. Еще два с полтиной. М-да, не слишком много… Вы здесь приобрели такие знания и такой опыт, которые и в других местах могут служить отечеству на пользу и вам в утешение. Разумеется, при достаточно пристойном поведении, что я вам уже неоднократно внушал. Здравый смысл и благопристойность полезны всем и везде. Но уж вам они просто жизненно необходимы. Не правда ли, Валентина Ивановна?..