Анна Ветлугина - Игнатий Лойола

• Название: Игнатий Лойола
• Автор: Анна Ветлугина
• Издательство: Вече
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4444-0641-0

Игнатий де Лойола (дон Иньиго Лопес де Рикардо Лойола, 1491—1556) — один из наиболее значимых персонажей в истории западного христианства, основатель ордена иезуитов (Общества Иисуса) — самого известного в России католического монашеского ордена. По легенде, именно Лойола послужил прообразом Дон Кихота в одноимённом романе Сервантеса.

Лойола прошёл сложный и противоречивый жизненный путь: от королевского пажа, любителя красавиц, роскоши и рыцарских романов до сурового аскета, носящего под лохмотьями тяжёлые вериги и собирающего в подземельях Монмартра единомышленников, готовых пойти за ним на край света. Такой поворот судьбы стал неожиданностью для самого Лойолы, стремившегося к воинской славе и видевшего себя крупным военачальником. Он был смел и энергичен, участвовал во многих сражениях и имел все шансы для военной карьеры, но во время осады наваррской крепости получил тяжёлое ранение, нарушившее все его жизненные планы.

Оказавшись надолго прикованным к постели, Игнатий Лойола обнаружил, что путь создателя тайного общества требует не меньше доблести, чем путь воина. Излечившись, насколько возможно, Лойола начал создавать вокруг себя орден по примеру уже существующих могучих духовно-рыцарских орденов, с тайной основой и армейской дисциплиной. Ему удалось получить поддержку папы римского, но вокруг бурлило неспокойное время Реформации, и новоиспечённый орден вместо молитвенного созерцания ожидали неоднозначные и драматические события.

---

   — Пожалуйста, — разрешил тот, — что для вас главнее: деньги, слава или духовное величие?

   — Разумеется, последнее! — гордо провозгласил бакалавр и был немедленно отослан работать на кухню.

   — Тех, кого интересует слава и почёт, мы отправляем просить милостыню в неизящном костюме, — объяснил Лойола. — А любители роскоши ухаживают за неизлечимыми больными. Не обижайтесь, — прибавил он, — всё это совершается единственно из любви к вам.

Бакалавр промолчал. Его раздражало лицемерие, видимое в каждом поступке Игнатия. Особенно характерно оно проявилось при избрании проповедника генеральным настоятелем, сокращённо — генералом. Когда Альбрехт появился в Риме — иезуиты ещё не имели настоятеля и руководили Обществом по очереди, каждый в течение недели. Решив о необходимости постоянного руководителя, они единогласно избрали Лойолу, но этот лицемер отказался, заставив их дважды повторять голосование. Потом пошёл советоваться со своим духовником. Придя (разумеется, с положительным ответом), он не успокоился. Продолжал ломаться ещё десять дней, пока, наконец, не принял назначение, разразившись при этом слезами.

Неприглядные стороны характера настоятеля раздражали Альбрехта только в одиночестве. Как только он затворял дверь своей комнатушки, ему тут же вспоминалась Альма. Он не понимал, почему до сих пор живёт в этом доме. Но приходил Лойола, и в бакалавру вновь, помимо его воли, пробуждалось страстное желание вступить в иезуитский орден.

   — Терпение у вас плохо приживается, — говорил настоятель, выслушав очередной отчёт бакалавра о работе над собой, — вы навряд ли призваны к монашеству.

   — Откуда вы знаете, к чему я призван? — как-то не выдержал Альбрехт. — Я выгоден вам только для работы на кух... — он осёкся, вспомнив, что там работают и члены Общества. Сам Игнатий после своего избрания три дня подряд готовил и мыл за всеми.

Лойола мягко улыбнулся:

   — Нет. Такого призвания вы точно не имеете. Вы не очень вкусно готовите, да и моете не вполне аккуратно. А призвание распознать нелегко. Но мне видится, вы могли бы неплохо учить детей. Если, конечно, немного усовершенствуете своё терпение.

Вообще-то Альбрехт чувствовал себя на своём месте, занимаясь с сыновьями вдовушки. У него получилось даже пробудить в мальчиках некоторый интерес к богословию. Но в устах Лойолы это предположение вызвало негодование.

   — Вы правы, я действительно не гожусь для вашего ордена, — мрачно сказал он. — Пожалуй, мне пора вернуться на родину.

   — Подождите! — остановил его Игнатий. — Вполне вероятно, так и есть. Только вы жили у нас по своему желанию четыре с половиной месяца. Позвольте теперь нам удержать вас ещё на месяц по нашему желанию.

   — И что же я должен делать? — ещё более мрачно поинтересовался Фромбергер. — Попрошайничать нагишом или ещё чего придумаете?

   — Вы не должны ничего делать. Просто поживите у нас в гостях.

И Альбрехт остался. Шёл Великий пост. В это время не полагалось ужина, но члены Общества всё равно собирались вечерами для общения. Игнатий строго следил, чтобы никто не избегал дружеских встреч, ибо в одиночку труднее бороться с искушениями.

Правила запрещали на отдыхе говорить о делах и учёбе, а также читать дополнительные молитвы. Зато весьма приветствовались рассказы о жизни. Фромбергер привык к посиделкам, уже не представляя, как будет обходиться без них. С этими чужими людьми он вдруг обрёл уют, которого никогда не чувствовал в родительском доме.

Когда пришла Пасха и наступило время ухода, бакалавр затосковал.

   — Да благословит вас Всемогущий Бог! — напутствовал его Лойола. — Мы были рады делить с вами крышу.

Альбрехт стоял, думая, как выразить свои мысли. Уж очень не хотелось закрывать дверь навсегда. Игнатий посмотрел на него с весёлым сочувствием:

   — Мне кажется, вы хотите остаться? Я ошибся?

Бакалавр с тяжёлым вздохом покачал головой. Вот сейчас произойдёт чудо, и настоятель скажет: «ну и оставайтесь». И опять начнётся послушание. В юности это происходило бы легче, а сейчас ему почти сорок лет. И Альма...

Как глупо! Не видеть её столько времени, чуть было не сделаться монахом. Но стоило лишь вспомнить, как перед Альбрехтом вновь встали картины юности: он пишет стихи, а она рисует, уронив белые пряди на зелёное сукно ein Urtisch (изначального стола), и нет в жизни счастья больше... Ах, если бы перенести Альму в этот дом! «Паписты» — абстрактное слово, разве применимо оно к этим людям? Альбрехт сможет объяснить ей... но что за ерунда порой приходит в голову? Какая Альма в мужском монастыре?

   — У вас много страстей, — голос Лойолы будто вырвал его из вязкого тумана. — Берегитесь. Для вас они могут стать гибелью.

   — Спасибо вам, отец Игнатий, за всё, — искренне сказал Альбрехт, — я пойду.

Небольшая цепкая рука настоятеля схватила его рукав:

   — Подождите. Я много думал о вас. Вы не сможете стать иезуитом, вы слишком сильно привязаны к миру. Но наша встреча не случайна. Мы многому взаимно научились, и я прошу вас стать другом Общества Иисуса. Это вас ни к чему не обяжет.

   — А это возможно? Не знаю, как благодарить вас, — чувства переполняли Фромбергера.

   — Благодарите за всё одного Бога. Я вижу прекрасную возможность нам с вами послужить Ему. Мы недавно организовали Братство сирот Рима. Сейчас очень много одиноких детей после чумы и войны с турками. У нас два дома — для мальчиков и для девочек. Будет прекрасно, если перед отъездом в Германию вы немного позанимаетесь с мальчиками. А вечерами будете приходить к нам на посиделки. Согласны?

   — Да. Благодарю вас.

   — Это мы вас благодарим. Найдите отца Бобадилью, он проводит. И пообщайтесь с ним поподробнее, папа собирается направить его в германские земли. С Богом, — настоятель крепко обнял бакалавра и умчался по своим делам.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Генерал уже неделю не вставал с постели. В последнее время он болел всё чаще. Зато когда выздоравливал — то поражал всех количеством сделанных дел и быстротой передвижения. Иезуиты привыкли к чередованию этих периодов: полного упадка сил и бурного всплеска энергии.

Некоторые считали: Бог посылает настоятелю болезнь для восстановления сил.

Как раз в это время Фромбергер вместе с Николасом Бобадильей отбывали в Германию. «Немного» занятий с мальчиками-сиротами вылились для бакалавра почти в два года. Игнатий оказался прав, у Альбрехта прекрасно получалось учить детей. Сорванцы не только хорошо сдали первый экзамен по богословию, но и сильно привязались к своему учителю. Даже плакали, расставаясь с ним.

Сам Альбрехт тоже с грустью покидал Италию, но более задерживаться не собирался. У него появились две новые возвышенные мечты. Он хотел помочь отколовшимся от церкви соотечественникам увидеть свои заблуждения и показать Альме Рим.

Настало время выходить. Фромбергер сидел в пустой трапезной, обхватив дорожную сумку. Хорошо бы увидеть Игнатия и получить прощальное напутствие, но допустят ли к больному?

Послышались шаги и голос Бобадильи:

   — Генерал зовёт вас.

Настоятель явно превозмогал боль. Дыхание его было прерывистым, на лбу выступили капельки пота.

   — Выезжаете? — спросил он, собравшись с силами. — Ну, в добрый час. Будьте там помягче с еретиками.

   — Отец Игнатий, я помню, вы всегда очень жёстко говорите о ересях. Разве не так?

   — Разумеется. Ересь — это болезнь. А больных следует лечить, а не обвинять. Направляйте их к созиданию, напоминайте о сходстве, а не о различиях между нами.

   — Но почему вы говорите это мне, а не Бобадилье? Я ведь не иезуит и едва ли смогу проповедовать.

Лойола коротко выдохнул и закусил губу, пережидая очередную волну боли. Потом улыбнулся:

   — Лучше всего проповедовать своим примером. А здесь вы дадите фору Бобадилье, ведь вы германец и бывший протестант. Только помните, что я вам говорил о страстях.

   — Дай Бог здоровья вам, отец Игнатий, — тихо сказал Фромбергер и вышел, глубоко впечатлённый.

Николас ждал его на улице. Он находился в прекрасном расположении духа. Насвистывал какую-то испанскую песню и с удовольствием подставлял солнцу смуглое лицо и мускулистые руки с закатанными рукавами. Бородка, подстриженная так же, как у настоятеля, сходилась с шапкой чёрных волос, обрамляя жизнерадостное лицо. Выглядел он ловким и складным, особенно рядом с большим бледным и веснушчатым германцем. За последний год Альбрехт к тому же растолстел, просиживая в классных комнатах всё время. Когда пошли быстрым шагом, да ещё с грузом — бакалавр даже почувствовал одышку.

   — Поспешим на Пьяцца дель Попполо, — сказал Бобадилья, — там собираются папские войска. С ними мы и попадём в Германию.

   — С войсками? — удивился бакалавр. Испанец расхохотался:

   — Вот они, детишки-то! С ними совсем отстанешь от жизни. Разве ты не слышал о войне императора с вашими шмакальденцами?