Пётр Якир - Детство в тюрьме

• Название: Детство в тюрьме
• Автор: Пётр Якир
• Издательство: Macmillan
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1972

---

Этапы уходили из Свердловской пересылки очень часто, чуть ли не через день, и не столыпинскими вагонами, а эшелонами. Формировался эшелон из 25–30 вагонов. Всех, направляемых на этап, обыскивали прямо во дворе, грузили на машины и увозили. По полдням тюремный двор представлял собой настоящий базар.

Камеры пустели. Так, например, в нашей камере как-то осталось всего 16 человек. Ночью того же дня мы заметили вереницу людей, которая из следственного корпуса тюрьмы шла в наш корпус. Люди шли с мешками, с чемоданами. Минут через десять дверь нашей камеры открылась, и дежурный весело и громко закричал: «Принимайте трамвай» (это означало — пополнение). И такой же вереницей, как шли по двору, они заходили в камеру. Их оказалось около 400 человек. За десять минут, пока они шли от входа в наш корпус до нашей камеры, им успевали объявить решение ОСО. Они проходили мимо столика на лестничной клетке, офицер НКВД спрашивал фамилию; когда ее называли, он объявлял каждому десять лет лагерей, даже не предлагая расписываться в решении.

Был в нашей камере инженер, который рассказывал, что его месяца три тому назад вызвали из следственной камеры, посадили в одиночку и вручили заключение с обвинением в шпионаже в пользу Японии. На следующий день его привели в кабинет, где сидели три человека (это была военная коллегия), которые спросили имя, отчество, фамилию и т. д. Когда он назвал место рождения, его дважды переспросили, а затем велели увести. Все сходилось, кроме места рождения. Так он случайно чуть не попал под расстрел.

Как-то вечером меня вызвали и повели через двор в следственный корпус, в кабинет к оперуполномоченному тюрьмы. Оперуполномоченный потребовал, чтобы я засучил рукава. Рассмотрев мои наколки, он ехидно сказал: «Ты что, блатным стал? Бежать хочешь? Ну, что ж, попробуй! Завтра уедешь в лагерь. Твое счастье, что я узнал, что ты хочешь бежать, а то еще долго просидел бы здесь на пересылке. Но учти! Уж кого-кого, а тебя мы поймаем где угодно! Это тебе не котлеты с мамой и папой кушать!» (В камере я говорил о желании убежать, и, по-видимому, кто-то «стукнул»[25]).

Через час меня вызвали на этап. Вручили, как обычно, на день хлеба и селедку, повезли на вокзал. Посадили в столыпинский вагон, одного в купе. Когда поезд тронулся, начальник конвоя сказал мне: «Через шесть часов будем на месте. Не спи».

Шесть часов длились очень долго. Наконец, мне велели приготовиться с вещами. Поезд остановился. Я вышел.

ВЕРХОТУРСКАЯ КОЛОНИЯ

В темноте на перроне меня ожидали трое. Пожилой мужчина оказался управляющим Верхотурской малолетней режимной колонии Карташовым, женщина — Людмила Сергеевна Аникеева — старшим воспитателем. Третий был охранник.

Людмила Сергеевна была коммунаркой, то есть воспитанницей Кунгурской трудовой коммуны. В прошлом она была воровкой. Выходцы из коммуны очень часто работали воспитателями в колониях. В 1938 году на бухаринском процессе бывший начальник НКВД СССР Ягода на вопрос прокурора Вышинского «на кого вы опирались?» ответил: «На воспитанников трудовых коммун». После этого заявления большинство коммунаров было арестовано и осуждено как пособники изменников родины на 10 лет по 58-ой статье.

Погребинский, основатель первой коммуны (Саровской, с которой был снят фильм «Путевка в жизнь»[26]), будучи начальником НКВД Горьковской области и не желая соучаствовать в арестах, застрелился. Людмила Сергеевна была одной из очень немногих, кто остался на воле. Она мне рассказывала о том, как их по-настоящему перевоспитывали в наших прекрасных коммунах (Болшевской, Кунгурской, Саровской; в харьковских коммунах, которые возглавлял Макаренко[27]). Почти всех ее друзей арестовали, а она решила до конца отдаться делу уже не перевоспитания, а помощи детям в заключении. Мне она очень сочувствовала и помогала.

С вокзала мы двинулись через весь город к стоящему на бугре монастырю. По дороге Карташов объяснил мне, что их колония находится на первом месте по результатам соревнования между колониями Советского Союза, что актив у них очень сильный, что я должен вести себя хорошо — учиться и работать.

Подошли к воротам, двери открылись. Карташов велел Людмиле Сергеевне отвести меня в общежитие. Там уже все спали. В комнатах находилось по пять-шесть человек. Мне показали койку, я лег и спокойно уснул на чистой простыне, впервые за полтора года.

Когда утром я проснулся, никого в общежитии уже не было. Вышел в коридор, меня увидела Людмила Сергеевна и сказала, чтобы я пошел мыться под душ. Я искупался, она повела меня в столовую, которая находилась у самого большого монастырского строения. Попутно она мне рассказала о колонии.

Колония существовала уже более пяти лет. В ней находились как осужденные, так и не осужденные до исправления. Не осужденные в основном были до 12-летнего возраста. Режимной колония считалась потому, что здесь содержались рецидивисты и склонные к побегу. В нашей колонии, как и в других, имелся актив из заключенных, который следил за порядком. В него шли воришки второго сорта, которые не соблюдали жульнических законов и не пользовались жульническими привилегиями. Так как их было значительно больше, чем «чистокровных» воров, и их поддерживала администрация, то почти всегда в конце концов побеждали они. Однако между этими двумя группами иногда разгорались настоящие сражения.

В январе 1938 года в колонию один за другим пришли два больших этапа из Москвы и Ленинграда. В этих этапах было много так называемых «честных» воришек. На второй день после их прибытия председатель актива, ссученный вор (то есть вор, который предал кого-нибудь, был отвергнут воровским миром и пошел в услужение к администрации) по кличке Червонец, предложил приехавшим записаться в какую-либо комиссию. Комиссий в колонии было несколько: производственная, санитарная, культурно-массовая. Записавшиеся в комиссию попадали в актив, что было абсолютно неприемлемо для приехавших жуликов. Сговорившись между собой, приехавшие вечером ворвались в седьмое общежитие, связали около 20 активистов, забаррикадировали двери и выбросили в окно белую простыню с нарисованным чернилами фашистским знаком.

Так начался так называемый верхотурский «шумок». Всю ночь их не могли никак одолеть, а утром, когда с помощью пожарной лестницы начали штурмовать, восставшие начали бросать из окон связанных активистов навстречу тем, кто лез по лестнице; активистам, воспитателям, охранникам. Особых травм у выброшенных не было. Кажется, у двоих были переломы. Три дня держались в корпусе приезжие, выкрикивали лозунги, из которых явствовало, что жулики никогда не пойдут в актив. При помощи пожарных брандспойтов их, наконец, усмирили. Всех связали, погрузили на грузовики и увезли в Свердловск. Часть из них вскоре опять вернулась в колонию, а человек 20 самых активных посадили под следствие, обвинив их по 58-ой статье, как инициаторов бунта.

В Свердловской тюрьме, протестуя против применения к ним политической статьи, двое из них совершили убийство; трое, находившиеся в другой камере, перепилили разломанной миской горло одному цыгану. Следствие по 58-ой было прекращено, и их осудили за убийство.

У нас же актив по одному вылавливал остатки непокорных и подвергал их страшным избиениям. От них требовали целовать ноги у активистов, что означало потерю чести и не давало возможности вернуться в мир «честных» жуликов. После этого они становились сообщниками активистов и еще с большей, чем последние, прытью проводили на следующий же день экзекуции над своими вчерашними товарищами. Так, приблизительно, за месяц всех силой заставили перейти в актив.

В колонии все работали по четыре часа в две смены, учились тоже по четыре часа. Выпускала колония ручные веялки. Меня определили в литейный цех. Сначала учеником формовщика, а затем формовщиком. Норма была большая, но я ее выполнял. За работу в горячем цехе нам выдавали каждый день пол-литра молока. В школе я начал заниматься в восьмом классе. В классе было три человека, осужденных за своих родителей: Володя Бауман, сын члена ЦК КПСС, Коля Ухов, сын работника Свердловского обкома, Миша Медведь, сын начальника НКВД Ленинграда. Все они были осуждены на 5 лет.

С Мишей мы подружились. Он рассказал мне, что в день убийства Кирова вся власть в Ленинграде была передана в руки военных. И как раз мой дядя Илья Иванович Гарькавый, который был заместителем командующего Ленинградским военным округом, фактически стал хозяином положения в городе. Всех работников НКВД на следующий день отстранили от занимаемых должностей и даже не пускали в большой дом, где велись допросы Николаева[28]. Как позднее я узнал, даже Ягоду, который был начальником НКВД СССР, выгнали из кабинета, где при Сталине допрашивали Николаева. Когда он зашел в кабинет, то Сталин спросил: «А этот что здесь делает?». Ягода, растерявшись, вышел, вернулся в Москву, десять дней не выходил на работу, думая, что его арестуют. Но его никто не смещал с должности, и он продолжал еще некоторое время работать.