Александр Янов - Россия и Европа- т.2

• Название: Россия и Европа- т.2
• Автор: Александр Янов
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 0101

---

Нейтрализуя «декабристов

бездекабря» И знаете, подейство­вало. Поверило в нового Петра либеральное меньшинство. По крайней мере, на время. Даже такие проницательные люди, как Пушкин или Вяземский, поверили. Разоружились. До такой ^ степени, что помилования декабристов ожидали со дня на день. 30 мар-

Глава третья Метаморфоза Карамзина

129 Литературное наследство, М., 1956, т. 6о, кн.1, с. 486.

та 1830 года Пушкин писал Вяземскому: «Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Пет­ра... Правительство действует или намерено действовать в смысле ев­ропейского просвещения».130 И потом в ноябре: «Каков государь? Мо­лодец! Того гляди, что наших каторжников простят—дай Бог ему здоро­вья».131 «Его я просто полюбил», — признавался Пушкин в «Стансах».

Николай, однако, был достаточно умен, чтобы не понять, что по­литическое разоружение «декабристов без декабря» — дело вре­менное и ненадежное. Достаточно прочитать в дневнике А.В. Ники- тенко запись от 2 декабря 1830 года или реакцию П.А. Вяземского на пушкинское «Клеветникам России>\ чтобы убедиться, как быстро рассеивались чары либерального начала николаевского правления.

Вот что записывал Никитенко:

«Истекший год принес мало утешительного для просвещения в России. Над ним тяготел тяжелый дух притеснения. Многие сочинения в про- зе и стихахзапрещались по самым ничтожным причинам, можно ска­зать, даже без всяких причин, под влиянием овладевшей цензорами па­ники... Нам пришлось удостовериться в горькой истине, что на земле русской нет и тени законности... Да сохранит Господь Россию!»132 А вот ответ Вяземского Пушкину:

«За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движении народов к по­степенному усовершенствованию нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем на ней».133 Как видим, Николай был прав, не доверяя либеральному меньшин­ству, даже когда оно на глазах разоружалось.

Но лучше всего, пожалуй, объясняет нам эту неудачу императо­ра история его взаимоотношений с Пушкиным. Нет сомнения, Нико­лай очень старался приручить поэта, побудить его стать «украшени­ем двора и воспеть самодержца», как выразился впоследствии Александр II.134 Царь осыпал Пушкина милостями. Он оградил поэта

АС. Пушкин. Цит. соч., т. XIV, с. 69. Там же, с. 122.

А в. Никитенко. Дневник в трех томах, М., 1955, т. 1, с. 95. П.А. Вяземский. Записные книжки, М., 1963, с. 214. Временник Пушкинской комиссии, Л., 1977, с. 32.

от уголовного преследования в связи с ранними крамольными сти­хами, дал ему высочайшее разрешение на доступ к историческим архивам (привилегия по тем временам неоценимая), поручил напи­сать записку «О народном воспитании», даже карточные долги его платил. И всё равно говорили они словно бы на разных языках.

Когда Пушкин писал, например, что «одно просвещение в состоя­нии удержать новые безумства»,135 имел он в виду, понятно, то же самое общеевропейское просвещение, что его друзья декабристы, но Нико­лай-то имел в виду просвещение московитское. Достаточно взглянуть на его комментарий к пушкинской Записке, чтобы в этом убедиться. Вот как «воспитывал» поэта Николай (в изложении Бенкендорфа).

«Принятое Вами правило, будто бы просвещение... служит исключи- ] тельным основанием совершенству, есть правило опасное, завлекшее

Вас самих на край пропасти и повергшее в оную тол и кое число молодых людей». Но если не просвещение, то что же? «Нравственность, при­лежное служение, усердие, — объясняет царь, — предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному»}36 Ясно, что просвещению общеевропейскому, о котором говорил Пушкин, Николай откровенно противопоставил просвещение мос­ковитское, в котором «закон Божий есть единственное твёрдое ос­нование всякому полезному учению».137 Как видим, даже когда про­износили собеседники одни и те же слова, смысл их был противопо­ложным. Победивший Фамусов поучал поверженного Чацкого.

Но даже в том единственном случае, когда мнения собеседни­ков совпали, заключения их не имели между собою ничего общего. Я имею в виду тот знаменитый случай, когда оба одинаково негодо­вали по поводу польского восстания 1831 года и реакции на него в Европе. Несомненно, есть строки в пушкинских стихах, под кото­рыми подписался бы и сам император. Он тоже радовался, что

В день Бородина

Вновь наши вторглись знамена

В проломы падшей вновь Варшавы;

АС. Пушкин. Цит. соч.,т.Х1, с. 44.

Там же, т. XIII, с. 314-315.

Отечественная история, 2002, №6, с. 22.

И Польша, как бегущий полк, Во прах бросает стяг кровавый И бунт раздавленный умолк.

Только строки, следующие за этим, можно не сомневаться, возмутили императора, показались ему сентиментальностью, если не слюнтяй­ством. Еще одним подтверждением, что Пушкин остался всё тем же «де­кабристом без декабря», каким представлялся он ему с самого начала.

В боренье падший невредим; Врагов мы в прахе не топтали; Мы не напомним ныне им Того, что старые скрижали Хранят в преданиях немых; Мы не сожжем Варшавы их; Они народной Немезиды Не узрят гневного лица И не услышат песнь обиды От лиры русского певца.

От Николая, однако, услышали. Да еще как! Он скажет полякам в по­верженной Варшаве: «Я заявляю вам, что в случае малейших бес­порядков я прикажу разрушить ваш город. Я уничтожу Варшаву и, конечно, никогда её не отстрою».138

И самое грустное, что даже в этой мстительной тираде опирался император на суждение Карамзина. Помните, «Восстановление Польши будет падением России»?139Мудрено ли, что никогда не доверял царь «декабристам без де­кабря». Много лет спустя Александр II так объяснил истинные при­чины недоверия Николая:

«Пушкин и Лермонтов были неизменными противниками трона и само­державия и в этом направлении действовали на верноподданных Рос­сии. Двор не мог предотвратить гибели поэтов, ибо они были слиш­ком сильными противниками неограниченной монархии»}1'0

Bruce Lincoln. Op. с it., p. 227.

Неизданные сочинения..., тл, с. 5.

Временник Пушкинской комиссии, с. 31.

Едва ли может быть более точное свидетельство, что «петров­ское» начало николаевского царствования было лишь политическим ; спектаклем, нежели это чистосердечное признание его сына и на­следника. Немедленный результат, однако, был достигнут: уцелевшее либеральное меньшинство не стало семенем нового «безумства». Только вот долговременной гарантии его верности неограниченной монархии нельзя было добиться никакими спектаклями. Тут мог по­мочь только авторитет Карамзина, фундаментальные основы его кон­цепции — с их апологией самодержавия как российской националь­ной идеи и противопоставлением России Европе. Короче говоря, и после смерти предстояло Карамзину послужить самовластью.

Глава третья Метаморфоза Карамзина

ьерииьсш В каком-то смысле приз­навал это и Ю.М. Лотман, хотя и пытался смяг­чить оглушительный эффект николаевского вотума доверия преж­нему властителю дум:

«Карамзин не успел закрыть глаза, как началась работа по его канони­зации... Мертвого стремились завербовать в союзники и его именем освятить суету своих дел и расчетов. Прежде всего в эту работу включился Николай I, уже показавший себя в 1826 г. не только бессер­дечным палачом, но и умелым комедиантом».1*1 Всё туе верно. Кроме разве того, что Николаю понадобилось вербо­вать в союзники мертвого. Карамзин и при жизни был не только со­юзником, но и ментором молодого императора. И потому неизвест­но еще, кто кого тогда вербовал. В конце концов Николай и впрямь ведь был идеальным кандидатом в лидеры общества, руководимого «конституцией страха», о котором мечтал поздний Карамзин. Слу­чайно ли в самом деле, как заметил А.Е. Пресняков, «в моменты трудные для власти и опасные для её носителя... речи Николая звуча­ли по-карамзински»?142 Так что, каким бы ни был император «коме­диантом», он высоко ценил внимание и доверие мэтра.

Ю.М. Лотман. Карамзин, с. 304.

Кто КОГО

А.Е. Пресняков. Апогей самодержавия, Л., 1925, с. 20

Недаром же, надо полагать, и хоронили его с царскими почестя­ми, тогда как Пушкина... Вот что рассказывает А.В. Никитенко о по­следних почестях великому поэту: «Жена моя возвращалась из Могилева и на одной станции неподалеку от Петербурга увидела простую телегу, на телеге солому, под соломой гроб, обернутый рогожею... Что это такое? — спросила моя жена у одного из нахо­дившихся здесь крестьян. — А Бог его знает что! Вишь, какой-то Пушкин убит — и его мчат на почтовых в рогоже и соломе, прости Господи, как собаку».143Как видим, Николай вполне отдавал себе отчет в том, кто его со­юзники, а кто нет. Даже если допустить, что Лотман прав и Николай «вербовал» мертвого Карамзина, то совершенно ведь непонятно, почему так решительно отказался он «вербовать» в союзники мерт­вого Пушкина. Ведь Пушкин тоже написал и «Стансы», и «Клевет­никам России», и «Бородинскую годовщину», которые в свое время пришлись по душе императору. Я не говорю уже о том, что Пушкин был гордостью русской литературы. Почему бы не канонизировать в таком случае и его? Между тем, как свидетельствует тот же Ники­тенко, «мера запрещения относительно того, чтобы о Пушкине ни­чего не писать, продолжается».144 И впрямь ведь ни малейшей по­пытки эксплуатировать его память, в отличие от памяти Карамзина, сделано при Николае не было.