Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей

• Название: Двенадцать цезарей
• Автор: Мэтью Деннисон
• Издательство: АСТ
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-088171-0

Дерзкий и необычный историко-литературный проект от современного ученого, решившего создать собственную версию бессмертной «Жизни двенадцати цезарей» Светония Транквилла — с учетом всего того всеобъемлющего объема материалов и знаний, которыми владеют историки XXI века!

Безумец Калигула и мудрые Веспасиан и Тит. Слабохарактерный Клавдий и распутные, жестокие сибариты Тиберий и Нерон. Циничный реалист Домициан — и идеалист Отон. И конечно, те двое, о ком бесконечно спорили при жизни и продолжают столь же ожесточенно спорить даже сейчас, — Цезарь и Август, без которых просто не было бы великой Римской империи.

Они буквально оживают перед нами в книге Мэтью Деннисона, а вместе с ними и их мир — роскошный, жестокий, непобедимый, развратный, гениальный, всемогущий Pax Romana…

---

На первый взгляд поведение Отона в начале его принципата служит прямым опровержением заверению Тацита: «Отон понимал также, что власть, захваченную преступлением, нельзя удержать, внезапно вернувшись к умеренности».[197] По указу сената император успокоил по крайней мере одну тень прошлого: он отдал распоряжение восстановить сохранившиеся статуи Поппеи. (Это подтверждает мнение о любви Отона к Поппее и ту версию событий, в которой Нерон отнял жену у Отона, который отнюдь не был сводником.)

Такое объяснение имеет дополнительное преимущество в том, что оправдывает гнев Отона против своего бывшего друга и снимает с него часть вины за месть. Отон не раскаялся в своей связи с режимом Нерона, поскольку его лояльность прежде всего носила прагматичный характер. Письмо, которое он написал Тигеллину с приказом лишить себя жизни, приносило бывшего префекта претория Нерона, ненавидимого всеми, в жертву практической целесообразности и было результатом широкой волны народных требований.

Придя к власти неконституционным путем, Отон тем не менее очень щепетильно относился к римской процессуальной практике. Хотя вместе со своим братом, Сальвием Тицианом, он на два первых месяца сменил Гальбу и Виния на посту консулов, впоследствии он в основном сохранил назначения на эту должность, сделанные до него Нероном и Гальбой. В результате, согласно Плутарху, «…словно бы улыбающийся лик нового правителя ободрил первых и самых видных граждан, сперва дрожавших от ужаса, точно не человек, но какая-то Пэна или демон возмездия обрушился внезапно на государство». Отон будет председательствовать в правительстве, где царили улыбки.[198] Но угроза Вителлия была такова, что этих мер было недостаточно. Точно так же их было недостаточно, чтобы гарантировать императору спокойный сон. Дни заполняла тревога о Вителлии и германских легионах, а по ночам он видел во сне Гальбу, который возвращался к жизни, чтобы свергнуть молодого узурпатора. Отон боролся с этими снами искупительными жертвами, актами умиротворения, результат которых он не мог предсказать. Призрак Гальбы не давал ему спать. По утрам, еле живой от усталости и недосыпания, он плелся во дворец или храм. Затем, согласно предсказаниям, разразилась гроза. Светоний с удовольствием пересказывает эту цепочку знамений. Для автора, как и для читателя, это «слова, написанные на стене», предвестники несчастья.

Военные заслуги Отона не впечатляют. Но зрелом размышлении театр военных действий никак не подходил императору, более всего обеспокоенному мягкостью своей кожи и пригнанностью парика, который Светоний хвалит за правдоподобие и который на сохранившихся портретах напоминает не более чем вязаный чехол на чайник. Став императором только с целью самореализации, Отон не обладал ни опытом военных кампаний, ни связью с армией, если не считать выплаты денежного содержания солдатам. В этом он также отходит от традиционного принципата предшественников. К несчастью для Отона, его неопытность и воинская непригодность помешали остановить надвигающуюся войну. За усилия императора в этой кампании Ювенал в своих «Сатирах» впоследствии наградит его нелестным сравнением с Клеопатрой.[199]

Вначале, по всей видимости, Отон сомневался в неизбежности войны. Когда он узнал о восстании Вителлия, то ответил, по словам Светония, «предложением сенату отправить к ним посольство с известием, что правитель уже избран и чтобы они хранили покой и согласие». Как и следовало ожидать, этот шаг не имел успеха. Тогда Отон вступил в переписку с Вителлием, в которой выразил желание откупиться от претендента на престол и договориться о разделе власти: «…через гонцов предложил Вителлию стать его соправителем и зятем». «Вителлий делал подобные же предложения Отону, — пишет Тацит. — Сначала они обменивались любезностями, причем каждый прибегал к глупым и недостойным уловкам, стараясь обмануть соперника, но вскоре начали перебраниваться и упрекать друг друга — в обоих случаях с полным основанием — в подлостях и преступлениях». При этом главным обвинением с обеих сторон была неспособность править Римом. В марте, не имея видимой альтернативы и помня, что задержка ускорила падение Нерона, Отон выступил из Рима с намерением сразиться с Вителлием в северной Италии.[200]

Светоний уделяет меньше места недолгим боевым действиям, в ходе которых Отон был побежден (хотя это главное событие его принципата), чем последствиям этого поражения. В его повествовании они носят обыденный характер, как если бы знамения, предвещающие гибель Отона, делали дальнейшие объяснения излишними. Отбытие императора было проклято вдвойне: он отправился в путь, когда священные щиты были вынесены из храма Марса, в дни скорби, начинавшие праздник Великой Матери богов. И то и другое предвещало дурное. К неблагоприятному религиозному прогнозу добавилось метеорологическое затруднение — разлив Тибра. Путь из Рима, который вел через Марсово поле и дальше по Фламиниевой дороге, оказался прегражденным обвалом зданий: поднявшаяся на небывалую высоту река вышла из берегов, затопив не только лежащие в долине беднейшие районы, но и места, считавшиеся недоступными для наводнений. Тацит и Плутарх добавляют к этому слухи, будто бы «стоявшая на острове посреди реки, обращенная на запад статуя Юлия Цезаря повернулась лицом к востоку», а также неожиданный пугающий феномен: «На Капитолии статуя Победы, стоящая на колеснице, запряженной парой коней, выронила из рук вожжи, словно не в силах удерживать их дольше».[201] В Этрурии, древней родине рода Отонов, вдруг заговорил бык, и это было принято за несомненное предвестие опасности.

При содействии нескольких военачальников (некоторые утверждают, что слишком многих) Отон начал достаточно активно готовиться к войне. Ему была обещана помощь семи легионов из Далмации, Паннонии и Мёзии: эти войска уже вышли в длинный путь на запад. В Риме в ходе ускоренного обучения велась запоздалая подготовка оравы солдат, доставшихся Отону в наследство от избегавшего войн Нерона. По свидетельству Плутарха, эти люди «были развращены безделием и изнежены мирной жизнью, проходившею главным образом в театрах и на празднествах», а не на военных учениях.[202] Кроме того, на службу императора были призваны две тысячи гладиаторов. Вителлий оставался в Германии, ожидая дальнейших подкреплений. Активное лидерство в его кампании принадлежало Валенту и Цецине. Слишком поздно для армии Отона перекрывать альпийские перевалы: время для данного маневра уже прошло. Вместо этого отонианцы решили создать линию обороны по реке По. Именно здесь, невзирая на предзнаменования, упоенный победами в мелких стычках и не дожидаясь прибытия восточных легионов, Отон отдал приказ начать решающее сражение. Четырнадцатого апреля, сбитый с толку противоречивыми советами военачальников, он двинул войска вперед. Нам известно, чем все это закончилось.

Плутарх оправдывает этот ошибочный тактический шаг нервным кризисом Отона и цитирует императорского секретаря, риторика Секунда: «По-видимому, и сам Отон не мог дольше терпеть неопределенности положения, не мог, по изнеженности своей, переносить непривычные для него мысли об опасности и, истомленный заботами, зажмурившись, словно перед прыжком с обрыва, поторопился отдать исход всего дела на волю случая».[203]

Это было то же самое подсознательное чувство, которое заставляет людей ставить все на карту, полагаясь на слепую судьбу, та самая бездумность и дерзость, благодаря которым Отон совсем недавно получил трон империи.

В этом первом поражении ничто не давало повода для ощущения беспомощности, но Отон уже сделал свой выбор. Судя по рассказу Светония, его решение покончить с жизнью, чтобы в дальнейшем не подвергать опасности жизнь римлян, было спонтанным. Он не отчаялся в долгосрочном успехе, не потерял веру в то, что его армия будет усилена восточными легионами. Просто ему не нравились кровопролития и чужая смерть, что было необычно для римских императоров. «Распутный Отон все еще мог одержать победу, — писал впоследствии Марциал. — Но, проклиная войну, цена которой кровь, он сердце свое пронзил и умер героем».[204] В Бедриаке он не повел за собой наступающих. Ранее он заслужил похвалу за присутствие в рядах легионеров во время марша на север: язвительные комментаторы заметили необычно долгое — одиннадцатичасовое — пренебрежение к уходу за собой. Но во время главного сражения Отон оставался в безопасности в лагере в Брикселле (ныне Брешелло). Хотя на первый взгляд это был правильный в тактическом отношении шаг, он оказался неверным с точки зрения моральной поддержки войск и лидерства. Принимая смерть, он не сделает такой ошибки.

Возможно, проблема крылась в солдатах. Принципат без военной поддержки был несостоятелен. Но то же самое можно сказать о власти с рабской зависимостью от армии, поскольку события в Риме уже показали это еще до начала военной кампании. Они приняли форму происшествия, которое Светоний интерпретировал как доказательство любви и верности преторианцев императору. Историк превратно истолковывает степень такой преданности, которая в этом случае перерастает в беззаконие и делает Отона марионеткой и жертвой преторианцев.