Мэтью Деннисон - Двенадцать цезарей

• Название: Двенадцать цезарей
• Автор: Мэтью Деннисон
• Издательство: АСТ
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-088171-0

Дерзкий и необычный историко-литературный проект от современного ученого, решившего создать собственную версию бессмертной «Жизни двенадцати цезарей» Светония Транквилла — с учетом всего того всеобъемлющего объема материалов и знаний, которыми владеют историки XXI века!

Безумец Калигула и мудрые Веспасиан и Тит. Слабохарактерный Клавдий и распутные, жестокие сибариты Тиберий и Нерон. Циничный реалист Домициан — и идеалист Отон. И конечно, те двое, о ком бесконечно спорили при жизни и продолжают столь же ожесточенно спорить даже сейчас, — Цезарь и Август, без которых просто не было бы великой Римской империи.

Они буквально оживают перед нами в книге Мэтью Деннисона, а вместе с ними и их мир — роскошный, жестокий, непобедимый, развратный, гениальный, всемогущий Pax Romana…

---

В данном случае ораторское искусство Пизона оказалось бессильным: оно не смогло предотвратить последствия недальновидного выбора Гальбы. Отон стал императором Рима с армией, ядро которой составляли пятнадцать солдат, принципат он получил по цене, заплаченной за место управляющего при дворе. (Несостоятельный в финансовом отношении, Отон купил лояльность своего маленького отряда бойцов за миллион сестерциев, которые, по словам Светония, «вытянул у императорского раба за доставленное ему место управляющего».) Презрение Тацита предсказуемо безгранично. Но он, как и Пизон, увидит только половину этой истории.

Светоний откровенно говорит, что поддержка Отоном Гальбы никак не была связана с самим претендентом на трон — бывший наперсник императора заботился только о себе. Переход на сторону Гальбы обеспечивал ему запоздалую возможность отомстить Нерону. Прошло десять лет с момента изгнания Отона вслед за неверностью Поппеи. Она умерла, убитая Нероном, который сейчас сам находился на грани того, чтобы потерять все. Когда 2 апреля 68 года Сервий Сульпиций Гальба, наместник Ближней Испании, объявил себя представителем сената и римского народа, Отон — первый из остальных наместников — присоединился к нему. Он отдал Гальбе золотую и серебряную утварь и даже таблички, чтобы тот отчеканил из них монеты. Деля с Гальбой одну коляску, он отправился в Рим. Старик, неодолимо чванливый, тем не менее считал, что его товарищ по оружию, по словам Плутарха, «хранил ему верность и на деле доказал, что никому не уступит в опытности и умении управлять».[188] События уже начали менять свое направление. Прежний пьяница, расточительный и щеголеватый, по разным источникам задолжавший от 5 до 200 миллионов сестерциев, эффективно управлял Лузитанией. Теперь мы видим появление совсем другого Отона, человека, изменившего свое поведение, оказывавшего осторожную поддержку соратникам Гальбы и вдохновленного предсказанием Селевка, которое Светоний относит к этому времени. Со временем он умрет с честью, оплакиваемый своими воинами. Размышления и сомнения вызывает только его злопамятность, которая проявляется в медленно зреющей жажде мщения.

Отон истолковал слова Селевка как предсказание того, что Гальба усыновит его и таким образом сделает своим преемником. Мы знаем, что этого не случится. Похоже, что реакция будущего императора на разочарование, граничащее с потрясением, была инстинктивной. Принципат находился в пределах его досягаемости, и ни Гальба, ни Пизон не могли владеть тем, что по праву принадлежало ему. Кроме того, Светоний и Тацит утверждают, что долги Отона не оставили ему выбора: его мог спасти только трон. Курс Отона определяло безрассудство, рожденное отчаянием, он говорил, что ему все равно, от чего погибать — от оружия гальбанцев или от рук кредиторов. Пятнадцатого января, на девятом месяце правления Гальбы, Отон присутствовал на императорском жертвоприношении в храме, но остался, только чтобы услышать зловещее предсказание гадателя. Довольный предвестием, он ушел из храма посреди службы, чтобы встретиться, по его словам, с архитектором и подрядчиками. Как было известно всему Риму, из-за долгов он мог позволить себе лишь самые старые дома. У храма Сатурна на Форуме он присоединился к небольшому отряду помощников, склонившихся на его сторону. Все вместе они совершили переворот — небольшой по масштабу, короткий по продолжительности, плохо организованный и недисциплинированный, но который в конце концов завершился победой. Ближе к вечеру Отон был принят в сенате, который созвал он сам. Реакция сенаторов на переворот, в котором они не принимали участия, описывается в письменных источниках как слащавая смесь поздравлений, лести и пресмыкательства, «…тем громче выражали свою преданность, чем лицемернее она была», — сообщает Тацит.[189] Эти двуличные знаки преданности включали полномочия трибуна, титул «Август» и все знаки почета, подобающие принцепсу. Сенаторы, таким образом, косвенно одобрили развитие событий с далекоидущими последствиями, а именно: принцепсом может стать посторонний человек, авантюрист, получивший власть преступным путем.

Принципат перестал быть катализатором объединения, он превратился в фактор мотивации конфликтов, движущей силой которых не являются ни идеалы, ни принципы. Сенат спасовал перед свершившимся фактом и зловещей угрозой, нависшей с утра над Римом, он был не в состоянии обсуждать, кто станет владельцем пурпурной мантии. Застенчивый и стыдливый, он занял место среди проигравших при перевороте Отона, его возможность управлять политическими течениями Рима снова предстала как ностальгическая иллюзия.

После десятилетнего отсутствия в Риме Отон не желал большего, чем имел. Нерон, Гальба, Пизон и даже Поппея — все, кто ему противостоял, были мертвы. Победа принадлежала ему и только ему, поскольку на карту не было поставлено ничего: спор Отона с Гальбой не был династическим, идеологическим, философским или даже политическим. Это была просто борьба человека, который хотел стать принцепсом и верил, что знамения сопутствуют его стремлениям, и другого человека, мешавшего этому желанию. Другими словами, причиной была «злоба против Гальбы, зависть к Пизону» — как писал Тацит.[190] От победы Отона не выиграют ни Рим, ни римляне (за исключением легионеров, которым Гальба не выдал денежные подарки, а его расточительный преемник их компенсировал). Эта эгоистичная позиция повторится в быстро приближающемся конфликте между Отоном и Вителлием. Но до этого, убив Гальбу и его назначенного преемника, солдаты насадили на копья их отрезанные головы и носили их, словно это были штандарты когорт. Сам Отон наблюдал за этим жутким карнавалом в конце кровавого, безумного дня. Тацит сообщает, что он особо радовался при виде кровоточащей головы врага и соперника Пизона, и это «казалось ему справедливым и естественным».[191] Пропало то отвращение к насилию, которое когда-то заставляло его содрогаться при упоминании судьбы Брута и Кассия. Зрелище, развернувшееся на римских улицах, было не менее позорным, чем временное отсутствие лучших чувств Отона.

Ведомый честолюбием и мелочными эмоциями мщения, новый император Рима тем не менее не потерял здравого смысла. На монетах, отчеканенных в ранний период своего правления, он прибегает к языку примирения и успокоения: «SECURITAS Р R» — безопасность и избавление римского народа от забот.[192] У нас нет причин подозревать иронию. Дион Кассий упоминает о «многих воздержанных актах, имеющих целью умиротворить народ».[193]

За успехом — спокойствие и невозмутимость. «На собственных врагов зла не держал совсем, а угождал толпе», — сообщает Плутарх.[194] Подобное отношение представляет разительный контраст с безжалостной мстительностью Гальбы. Осведомленный при восхождении на трон о претензии Вителлия на власть (которую, как мы видели, можно проследить, по крайней мере к началу года, когда германские солдаты отказались приносить ежегодную присягу на верность), Отон со всей очевидностью стремился добиться всеобщего согласия в Риме и, глядя в будущее, поддержки легионов по всей империи. Он призвал на помощь покровительство Августа, Ливии и Клавдия, чтобы обеспечить свой режим божественной защитой и легитимностью, которая даже сейчас принадлежала исключительно роду Юлиев-Клавдиев.[195] Желая распространить свое влияние на армии Востока, он вновь назначил брата Веспасиана, Флавия Сабина, на должность префекта города, с которой его снял Гальба. Присматриваясь к северным провинциям, он утвердил мартовское консульство для Вергиния Руфа, бывшего командующего рейнскими легионами. Это осторожное подхалимство, похоже, не завоевало сердца и умы в Германии.

В самом Риме Отон добился большего успеха, укрепив свою политическую базу тем, что перетянул на свою сторону сторонников убитого предшественника. Среди высокопоставленных перебежчиков был прославленный военачальник и ярый гальбанец Марий Цельс. Пощадив его, Отон не только получил первоклассного командира, но и прослыл на всю империю как милосердный правитель — качество, которое высоко ценили последующие императоры. Великодушным жестом, резко контрастировавшим со скупостью Гальбы, Отон вернул конфискованную собственность жертвам Нерона в случаях, когда возмещение ущерба было возможным.

Эта программа, политически дальновидная, носила соответствующий политический аспект. В отличие от Гая Калигулы Отону не требовалось обучение императорскому достоинству. «Между тем Отон, против всеобщего ожидания, не предавался ни утехам, ни праздности», — свидетельствует Тацит. «Отказавшись от любовных похождений и скрыв на время свое распутство, он всеми силами старался укрепить императорскую власть».[196] Для Тацита всегда найдется ложка дегтя. Подобная политика далеко не обнадежила римский нобилитет: «Правда, такое поведение внушало еще больший ужас, ибо все понимали, что доблести эти притворны и что его дурные страсти, едва им снова дадут волю, окажутся страшнее, чем раньше». Возможно, это так. Но, учитывая скорость, с которой правление Отона вступило в полосу бедствий, у императора не было возможности вернуться к своим прежним порокам.