Сергей Малашкин - Записки Анания Жмуркина

• Название: Записки Анания Жмуркина
• Автор: Сергей Малашкин
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1978

Сергей Иванович Малашкин — старейший русский советский писатель — родился в 1888 году, член Коммунистической партии с 1906 года, участник первой мировой войны и революций 1905 и 1917 годов. Его перу принадлежат сборники стихов: «Мускулы» (1918), «Мятежи» (1920), стихи и поэмы «Мышцам играющим слава», «О современность!», «Музыка. Бьют барабаны…» и другие, а также романы и повести «Сочинение Евлампия Завалишина о народном комиссаре и нашем времени» (кн. 1, 1927), «Поход колонн» (1930), «Девушки» (1956), «Хроника одной жизни» (1962), «Крылом по земле» (1963) и многие другие.

Публикуемый роман «Записки Анания Жмуркина» (1927) занимает особое место в творчестве писателя. В этом широком эпическом полотне, посвященном российскому пролетариату, автор правдиво отражает империалистическую войну и начало революции.

В романе действуют представители разных классов и политических убеждений. Ярко и зримо воссоздает писатель мир рабочих, крестьян и солдат-фронтовиков, прозревающих в ходе описываемых событий.

---

— Он, думается, Ананий Андреевич, неплохой человек… И дочка у него курсистка. Это он встречал ее, — проговорил Кузнецов и, подумав, посоветовал: — Но все же попадаться ему на глаза не следует.

Я, выслушав его, улыбнулся.

— И Тимоничев умер в больнице: его после скандала в управе задержали и зверски избили в участке. Били его, как мы узнали, не городовые, а сынки купцов — Чаев, Лямзин, Щеглов и, кажется, Феденька Раевский. Вот вам, Ананий Андреевич, и студенты. Они не студенты — зверье!

— Разные бывают студенты, — заметил я и попросил: — Расскажите-ка поподробнее.

— Мне говорили о скандале служащие управы и те, кто были на базарной площади, знакомые мне, — проговорил Кузнецов. И Анисим Петрович образно, словно сам был свидетелем этого скандала, рассказал о нем.

XX

Надзиратель Резвый задержал Тимоничева на Базарной площади, когда тот продавал лубочные книжки с цветными обложками.

— А где у вас номера «Правды», полученные сегодня? — спросил надзиратель Резвый.

— Были, да все уплыли, — ответил Тимоничев. — Сейчас хоть на тройке скачите за ними, все равно не поймаете!

— А что у вас в папке?! — увидав под книжками папку, воскликнул Резвый и, разваливая шашкой книжки, поднял ее.

Тимоничев молчал, мрачно смотрел на полицейского надзирателя.

— Теперь я вам покажу, как прятать запрещенную литературу. Идем!

Тимоничев, ничего не говоря, собрал копеечные книжки, связал их. Потом поднял красный узел с земли. Держа, в одной руке узел и книжки, он спросил:

— А у вас, господин полицейский, есть разрешение на конфискацию «Правды»? Предъявите!

Рыжее и рябоватое лицо надзирателя стало пунцовым; щетинистые усы колюче вздыбились; серые, с зеленым блеском глаза стали злыми и в то же время трусливыми, как у кролика. Надзиратель схватился рукой за эфес, поправил шашку и прикрикнул:

— Молчать! Я вам, дурак старый, не полицейский, а господин надзиратель! Его благородие! Запомните это, старый подлец! Вы хотите разговаривать со мной? Молчать! Сгною в остроге!

Тимоничев рассмеялся на его угрозу, вырвал из его рук папку, заявил:

— Никуда не пойду, если не предъявите ордера на конфискацию!

Вокруг надзирателя и Тимоничева образовалась толпа крестьян, городских парней и девушек. Из толпы посыпались голоса:

— Правильно, Тимоничев! Не уступайте! Стойте за порядок! Пусть господин надзиратель покажет ордер!

Резвый, не видя сочувствия в толпе, смутился, сказал:

— Приказ на конфискацию номеров «Правды» у исправника, господина Бусалыго. Идемте к нему. Он в полицейской управлении.

— Там его нету, — сообщил кто-то знающе из толпы. — Он только что вернулся с мадам Мясищевой, женой аптекаря, с катания. Мадам Мясищева пошла оправляться к себе домой… Оправляться! — повторил он язвительно.

— Значит, Бусалыго здорово укатал ее!

— Не знаю! Но лошади были в пене! А Бусалыго — в городскую управу. Там, кажись, нынче заседание гласных.

В управу идите!

Исправник Бусалыго действительно оказался на заседании, разговаривал с Ивановым, торговцем железными скобяными товарами. Заседание еще не открывалось. Гласные все подъезжали и подъезжали. Несмотря на открытые окна, в зале было душно. Снизу, из купеческого клуба, несло кислыми щами. У подъезда цокали копыта откормленных рысаков, шипели резиновыми дутыми шинами колеса пролеток. Резвый и Тимоничев остановились у входа в зал. Мимо шмыгали служащие, секретари с синими и желтыми папками. Проходили с серьезными выражениями гласные, толстые и тонкие, бородатые и без бород. Резвый почтительно козырял им, особенно тем, которые числились стотысячниками. Увидав Тимоничева, купцы шарахались от него, они боялись острого языка этого пожилого и высоченного плебея.

«Ляпнет словцо — так голову снимет им», — думал каждый, стараясь прошмыгнуть как можно быстрее мимо него.

Вокруг длинного стола, накрытого зеленым сукном, рассаживались гласные. В конце стола, под самым портретом императора Николая II, занял председательское кресло Иван Иванович Чаев, городской голова. Гласные, зная, что он набитый дурак, все же почтительно подходили к нему и, низко кланяясь, здоровались, — они, конечно, здоровались не с ним, а с его десятью тысячами гектаров земли, с двумя вальцовыми мельницами на Красивой Мече, домами, конным заводом и миллионами рублей, — такое состояние Чаев не нажил своим умом и трудом: получил от отца и двух дядюшек. У входа, впереди Резвого и Тимоничева, образовалась из запоздавших гласных толпа. Прежде чем сесть за стол, они должны поздороваться с Екатериной Ивановной, поцеловать ей руку, — эту моду установила сама Екатерина Ивановна, и никто не мог возразить против нее. Когда гласные поздоровавшись с женой головы, прошли за стол, Резвый шагнул к Чаевой и тоже почтительно приложился к ее пухлой и розовой руке. Тимоничев кашлянул и последовал за полицейским надзирателем (он в остроге сказал Кузнецову: «А чем я хуже Резвого и… поцеловал») к Екатерине Ивановне и, не дав ей опомниться, чмокнул не руку, а в мощно вздыбленную корсетом голую грудь. Звук его поцелуя, как выстрел, прозвучал по залу. Чаева побагровела, вскочила. Среди гласных послышался смех, но сейчас же оборвался: все испугались своего смеха, вылупили глаза на Чаева и Тимоничева. Исправник Бусалыго, красный и возмущенный, вскочил. Секретари застыли на месте, поглядывая то на жену головы, то на Тимоничева, стоявшего с серьезным лицом, то на исправника. Городской голова совсем растерялся и не знал, что делать. Он втянул голову в плечи и трусливо, как суслик из норы, поглядывал на гласных, смеявшихся над ним в душе. К Тимоничеву порывисто рванулся тучный с багровым лицом Бусалыго.

— Что тебе надо, бродяга, зачем пришел? Как посмел ты коснуться… — не договорив фразы, глупо рявкнул Бусалыго.

Тимоничев промолчал. Его лицо было бледно, напряженно, но презрительно-насмешливо; его глаза блестели из-под густых бровей; рыжее, истасканное пальто висело как мешок на его истощенной высокой фигуре. За него ответил Резвый. Он сообщил исправнику о том, что Тимоничев продавал номера «Правды», подлежащие аресту.

— Ты это что же, батенька, крамолу разводишь?! — задыхаясь от поднявшейся в нем ярости, прогремел Бусалыго. — Ты, как вижу, плетей захотел… Наконец-то мы тебя сцапали с этой вредной, как яд, газетенкой! Где она, эта босяцкая «Правда»? Дайте ее сюда!

Резвый подал немедленно папку. Бусалыго открыл ее, сосчитал.

— А остальные? — спросил он. — Продал?

Не дожидаясь ответа от газетчика, исправник Бусалыго обратился к гласным с речью:

— Господа купцы, вы незнакомы с этой… Я по должности службы знаком. Скажу вам, господа, опасная газетенка; она, подобно половодью, подмывает почву, на которой мы стоим, почву нашего благоденствия, спокойствия и порядка жизни. Ужасная газетенка! — рявкнул угрожающе он. — Называется «Правдой». Чьей правдой? Конечно, господа, не нашей с вами! Вот эта самая «Правда» распространяется в вверенном нам городе, отрывает нас, государственных и деловых людей, от прямых обязанностей. Этот негодяй, — Бусалыго показал пальцем на Тимоничева, — довольно искусно выполняет задания социалистов, которые, к нашему стыду, находятся… В этом месяце, в мае, мы должны, согласно предписаниям свыше, из Санкт-Петербурга, конфисковывать номера «Правды» за антигосударственные статьи, подстрекающие к мятежу. И что же, господа гласные, мы ни одного номера не сумели взять у этого… — И Бусалыго опять ткнул пальцем в сторону Тимоничева: — Он каждый раз нас обманывал! Вот только сегодня в первый раз мы поймали его, мерзавца, с запрещенными номерами «Правды». Вот они! Вот они! Оказывается, ему кто-то из телеграфистов сообщает… и он получает газеты на полустанке Сафоновка. Так, подлец? Говори! — И Бусалыго потряс торжественно и угрожающе газетами. Он снова обратился к Тимоничеву: — А теперь ответь нам, босяк: кто платит за пятьдесят номеров «Правды» при подписке на нес?

Старик Тимоничев спокойно, с насмешечкой сказал!

— Спросите у начальника почты, он ответит вам.

— Молчать! Мы знаем, кто платит деньги, кто прячется за твоей спиной. Прочитанные номера «Правды» отбирать у рабочих и продавать их мужикам на базарах тоже сам догадался? Нам твои проделки хорошо известны! Кто стоит, спрашиваю, за твоей спиной? Говори! И правду говори!

— Заработать хочу лишнюю копейку на хлеб, вот и продаю газеты, прочитанные рабочими, крестьянам. Они с охотой ее покупают, — пояснил Тимоничев. — А кто стоит за моей спиной, я могу сказать…

— Ждем. Если не скажешь, заставим, — пригрозил Бусалыго.

— Надзиратель Резвый стоит за моей спиной, вот он, да еще в приемной, чтобы я не убежал, двое городовых.

— В участок! В острог, немедленно! — орал Бусалыго.

Резвый подошел к Тимоничеву, взял его под руку.