Эгис Румит - Песня для Корби

• Название: Песня для Корби
• Автор: Эгис Румит
• Жанр: Ужасы и Мистика

Коля «Корби» Рябин был обычным школьником-старшеклассником. От других его отличали разве что шрамы на запястьях — след неудачной попытки самоубийства после автокатастрофы, забравшей его родителей. С тех пор прошло четыре года, и ему казалось, что его жизнь наконец-то наладилась — на новом месте, с новыми друзьями. Но покою Корби пришел конец, когда в его класс перевелся новый ученик — странный тихий мальчик по имени Андрей Токомин. В какой-то момент он дал понять, что знает что-то о прошлом Корби и о том, что случилось с его родителями на самом деле. Но прежде чем Корби оказался готов к разговору, Андрей погиб сам — он был убит на глазах у Корби и его друзей. Теперь Корби предстоит спасать свою жизнь, пытаясь разгадать ужасные загадки, заключенные в его и Андрея и прошлом — чтобы не дать чему-то ужасному поглотить их реальность навсегда…

---

Она наклонилась и сняла последние листки со дна чемодана. Под ними, сверкая золотом и серебром, лежал DVD-диск.

Часть пятая ОГОНЬ В НЕБЕ

Я люблю тебя, друг,

Я люблю тебя, друг,

Я люблю тебя, потому что ты — это ты.

Но ты должен спасти нас, друг.

Джим Моррисон

Глава 29. Выбор

Корби сидел как оглушенный. Вокруг постепенно разгорался спор.

— Раз мы знаем одного из убийц, — говорил Ара, — надо срочно звонить в полицию.

— Во-первых, он не убийца, — возражал Ник. — Его не было в школе. Во-вторых, как мы можем звонить в полицию, если он сам работает в полиции?

Отец Андрея достал свой сотовый.

— Отнимите у него телефон, — потребовал Ара. — Он же сейчас снова прикажет кого-нибудь убить без разбора.

Ник и Алекс подошли к Токомину. Казалось, что сейчас снова начнется драка, но в этот момент из гостиной донесся усиленный динамиками домашнего кинотеатра голос Андрея.

— Привет, — сказал он. — Есть два варианта: либо я погиб, либо все настолько изменилось, что я сам достал этот диск из своего чемодана, чтобы показать его вам.

Несколько мгновений он молчал, потом добавил:

— Но это вряд ли.

Он замолчал, и в комнате тоже наступила тишина. Было слышно только какой-то фоновый звук, похожий на шум ветра. Токомин сам опустил свой мобильник обратно в карман и быстрыми шагами вышел из комнаты Андрея.

Корби, как зачарованный, поднялся с кровати и пошел за ним.

Когда он вышел в гостиную, Аня и Алеся, разбираясь с пультом, стояли перед телевизором. На экране было небо. Камера слегка дрожала в руке оператора, и вместе с ней слегка дрожали растворившиеся в беспредельной вышине легкие перистые облака.

— Я многое должен объяснить, но не знаю, как, — продолжал Андрей. — Почти никто мне не верит. А те, кто поверил, хотят меня уничтожить.

Голос стих, остался только звук ветра. Камера медленно опустилась, и стало видно землю. Шаровидные кроны ив над маленькой речушкой, яблони, цинкованные крыши дач, а за ними, до самого горизонта, темно-зеленый массив леса.

У Корби перехватило дыхание. Он вдруг понял, откуда ведется съемка. Это была крыша их школы. Это был их ручей, только показанный сверху, с высоты птичьего полета. Поворачивая камеру, оператор пошел вдоль края крыши. В кадре появился мостик, продолжение ручья, далекие поля, потом жилая многоэтажка. Камера снова поднялась вверх и показала солнце, плавящееся над верхним углом здания. Все утонуло в свете, и мгновение на экране телевизора был только белый прямоугольник.

А потом из сияния снова выплыло небо, только уже другое, и под другим небом было другое солнце. Камера нырнула вниз и показала крыши соседних домов, маленький двор, разгороженный на две части, и стену с лицами музыкантов-самоубийц.

— Почти в каждом здании, где я бывал, я находил выход на крышу, — сказал Андрей. Его голос перекрывали шум ветра и мерный гул города с его ревом двигателей, шорохом шин, гудками. Он повернул камеру, и в кадре появилось его лицо. Ветер трепал светлые волосы. В больших, странных, солнечных глазах подростка отражалось небо. Он был очень бледен, и от этого его губы казались особенно яркими.

— Мама, я надеюсь, что ты здесь, слушаешь меня, — сказал он. — У тебя было столько проблем из-за меня. Ты потеряла семью, которую берегла. Потом были все эти бесполезные врачи. А я стал хулиганом, рисовал на стенах и залезал на крыши.

Маргарита пыталась рукой зажать рот, но из-под ее ладони все равно вырывались жалобные всхлипы. Наконец, она оторвала руку от лица и закричала: «Не могу! Не могу! Хватит! Перестань!», — а потом скорчилась в кресле и заплакала в голос.

Андрей продолжал говорить.

— Мама, — снова обратился он, — мне кажется, ты часто думала, будто я делаю это специально, чтобы мучить тебя. Это не так.

Он сбился. Его лицо исказилось.

— Мне самому очень больно, — сказал он. — Во мне живет зло. Я не просто так все это делаю. Я рисую, чтобы не сойти с ума. Я поднимаюсь вверх, потому что там он теряет силу. Я поднимаюсь, чтобы освободиться от него.

Андрей опустил взгляд и долго смотрел мимо камеры.

— Мама, я хочу, чтобы ты перестала ненавидеть отца, — пожелал он. — Я хочу, чтобы ты перестала думать, что я его ненавижу. Это давно не так. Он бывал неправ, как и все мы. Как и все мы, в этой истории он — жертва.

Андрей перевел дыхание.

— И самое главное, — закончил он. — Мама, если я умер, я хочу, чтобы ты жила. Я тебя люблю.

Его голос дрогнул. Он снова навел камеру на солнце, и все снова утонуло в белом свете. Несколько мгновений тишину нарушал только плач Маргариты. Потом из света появилось солнце, и оно опять было другим — алым, заходящим. Оно висело над самым горизонтом, а под ним был бескрайний город.

— Это вид из Москва-Сити, — тихо заметил Алекс.

— Да, — шепотом согласился Корби.

— Папа, — позвал Андрей, — я надеюсь, что ты здесь. Прошу у тебя прощения. Я пытался заставить тебя меня убить. Это было жестоко. Не представляю, какой была бы твоя жизнь, если бы тебе это удалось.

— Что? — спросила Маргарита.

Корби взглянул на отца Андрея. Тот стоял за креслом бывшей жены. Его бледное лицо застыло.

— Папа, — продолжал Андрей, — ты должен знать, что ты ни в чем не виноват и никому ничего не должен. Пожалуйста, не мучай себя и других.

Токомин издал странный горловой звук. Андрей повел камеру вверх, и все вдруг заполнилось белым туманом. Из-за пелены вставали дымящиеся трубы каких-то заводов, а ближе, под стенами здания, с которого велась съемка, раскинулся город из двух-, реже трехэтажных домиков стандартной застройки. По улице проехал одинокий желтый автобус. Маргарита подалась вперед. Она явно знала это место.

Камера резко повернулась и показала ноги в детских зеленых кроссовках.

— А что это за кнопка? — спросил звонкий мальчишеский голос.

— Я сама не знаю, — ответил веселый голос Маргариты.

В кадре появилось лицо белокурого мальчика лет десяти. Потом он, видимо, побежал, и все вокруг замелькало. Он остановился на углу крыши плоского здания и снова посмотрел в камеру. Он улыбался, но его глаза оставались совершенно серьезными.

— Этого никто не увидит, — тихо сказал он. — Никто, кроме тебя.

Камера снова задрожала, лицо мальчика исчезло, но скоро вернулось в кадр.

— Я кое-что придумал, — прошептал он. — У меня должен появиться братик или сестренка. Поэтому это для тебя, братик или сестренка. Я, наверное, уже умру, когда ты это увидишь, но я хочу, чтобы ты знал или знала, что я тебя люблю.

— Спасибо, — серьезно сказала Алеся. — Я тебя тоже.

— Ты вырастешь большой или большая, — продолжал маленький Андрей, — и сделаешь все, что у меня не получилось. Желаю тебе удачи. Пусть тебе повезет больше, чем мне.

Камера вздрогнула, раздался щелчок, и наступила темнота. Хотя вся запись длилась не больше пяти минут, все присутствующие зашевелились, как будто устали сидеть и стоять. Но вдруг голос Андрея раздался снова.

— Корби, если ты тоже здесь и слышишь эти слова, значит, произошло маленькое чудо, — сказал он. В темноте экрана что-то зашевелилось, вздрогнуло, щелкнуло — и вдруг появился маленький огонек. Пламя трепетало над зажигалкой, зажатой в руке подростка. Андрей, снова взрослый, стоял в кромешной темноте и еле-еле освещал свое лицо огоньком.

— Я не знаю, что я успел тебе рассказать, — прошептал он. — Мне всегда было трудно с тобой говорить. Наверное, я очень тебе неприятен. Наверное, это из-за того, что я ношу в себе. Прости, что лезу, что пытаюсь снова и снова.

Его голос пресекся, зажигалка погасла, и Корби вдруг показалось, что Андрей в темноте утирает слезы.

— Просто у меня совсем не осталось времени, — лихорадочным шепотом произнес тот. — Он вот-вот вырвется. Он сделал больно всем, кто любил меня, всем, кого любил я. Он высасывает их всех по капле. Моя мать стала почти призраком. Мой отец сходит с ума.

Андрей замолчал. Огонек зажигалки снова вспыхнул в темноте.

— Корби, — сказал Андрей, — прости, что смотрел на тебя из окон своего интерната, похожего на тюрьму. Прости, что начал тебя рисовать. Я не знал, что это будет что-то значить для тебя, не знал, что через год после того, как я сделаю твой первый портрет, из-за меня погибнут твои родители.

Он снова замолчал. Огонек погас. Было слышно, как Андрей дует на раскалившийся металл сопла зажигалки.

— А потом я пошел в обычную школу, первый раз в жизни в обычную школу, — Андрей рассмеялся, — и каково же мне было увидеть, что ты учишься в моем классе. Прости, что был нерешительным. Я все время боялся сказать прямо.

Голос Андрея сорвался.

— Ладно, — сказал он, — все это ерунда. Глупо, что я это записываю. Если ты это слушаешь, то, наверное, ты это все уже знаешь. — Он снова чиркнул зажигалкой. — Я просто хотел сказать, что то, что у меня в руках — это все, что тебе нужно для победы.