Анатолий Домбровский - Чаша цикуты. Сократ

• Название: Чаша цикуты. Сократ
• Автор: Анатолий Домбровский
• Издательство: АРМАДА
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0412-3

Новый роман известного писателя Анатолия Домбровского посвящён древнегреческому философу Сократу (469— 399 гг. до н. э.), чья жизнь заслуживает такого же внимания, как и его философия.

---

Смерть мужа не самая главная потеря для женщины, у которой есть дети. А у Ксантиппы их трое: старший Лампрокл, умный мальчик, и двое младших — Софрониск и Менексен. В заботах о них утешится Ксантиппа после его смерти, хотя и нелегко ей придётся с детьми: наследство он оставил ей скудное — старый родительский дом, двух коз, гусей да небольшой виноградник. Конечно, его друзья не бросят Ксантиппу в беде, помогут ей, поделятся всем, что у них есть. Сократ верит в своих друзей — и в тех, которые ему ровесники, как Критон и Симон, и в тех, что ещё молоды, как Платон и Аполлодор.

— Всё же не плачь, Ксантиппа, — попросил Сократ. — Соль твоих слёз, пролитых на мою грудь, прожжёт меня до самого сердца.

   — Я уже не плачу, — ответила Ксантиппа, выпрямившись. — Уже совсем не плачу — не осталось слёз. И потому я не переживу тебя. Во мне всё кончилось: слёзы, боль, страхи, желания. Я всего лишь мумия, которая почему-то ещё двигается. Жизнь иссушила меня, Сократ. И всё же твоя смерть — наказание выше всякой меры. Я ничем не досадила ни богам, пи людям, чтобы меня так наказывать.

   — Досаждал я, а ты мне помогала, — сказал Сократ — Но досаждал не богам, нет, а только людям, чтобы они постигли божественный смысл жизни. И наказание нам — от людей, а не от богов. Но что от людей, то проходит: и слава и проклятия. А что от богов, то вечно. Вернёшься домой — поцелуй детей. А в другой раз приходи с ними. И не разоряйся на еду для меня. Я просил судей, чтобы меня присудили к бесплатному обеду в пританее до конца жизни, а меня присудили к бесплатному обеду в тюрьме. И тоже до конца жизни. Здесь всего довольно — и воды и хлеба. А больше мне ничего и не надо. Да и друзья, наверное, принесут всякой снеди уже сегодня, так что и тебе с детьми достанется, когда придёшь.

В жизни надо делать всё, что служит жизни, что достигается работой и другими полезными стараниями. Только лень ужасна. Сократ никогда не ленился, как вопреки правде утверждают некоторые. Разумеется, надо выбирать в жизни главное из того, что ты умеешь, к чему тебя призвали боги и природа. Сократ мог бы стать скульптором — когда-то его сам Фидий похвалил за работу; мог бы заняться государственными делами и преуспеть — пробовал он себя и на этом поприще. И тогда у него и у его семьи было бы всё, что так ценят афиняне, — хороший дом, хорошая одежда, обильная и здоровая пища, деньги, украшения, рабы. Но Аполлон призвал его послужить при жизни самой главной музе, высочайшему из искусств, которому он сам покровительствует, — философии. И Сократ это сделал. Правда, богатства у него нет. Но Аполлон и не обещал ему богатства, сытости и роскоши. Добродетельны не богатые, а знающие, потому что только их души чисты.

   — Тебе страшно? — спросила Ксантиппа.

   — Нет, — ответил Сократ. — Но ты больше не спрашивай меня об этом, чтобы мне не пожалеть самого себя.

   — А нас ты пожалел? — принялась за старое Ксантиппа. — О нас ты подумал? Что будет с нами? Нет, я не переживу!

   — О вас подумал и я и боги: вы будете жить. И не хуже, чем жили, потому что я был плохим добытчиком, хотя и от вас не требовал многого. Мне достаточно было того, что ты и дети любили меня. А я вас и там, — он поднял лицо к потолку, — буду любить.

   — Здесь надо любить! — закричала и снова заплакала Ксантиппа. — На земле надо любить! А любить оттуда — какой прок?

Объяснять что-либо женщине — всё равно что носить воду в решете: сколько ни старайся, ничего не получится. Но женщину можно поцеловать — и это заменит ей все объяснения, все доказательства. Сократ обнял и поцеловал Ксантиппу.

Она снова уткнулась лицом в его грудь, говоря что-то, а потом отстранилась и сказала:

   — Конечно, мы любим тебя — я и твои дети. И это всё, что у нас есть для тебя. И вообще всё, что есть. А когда тебя не станет, кого же мы будем любить, что останется от нашей любви?

   — Останется память о любви. А это, может быть, больше и важнее, чем сама любовь. Воскресшее в памяти вечно, как душа.

Тюремщик не забыл о просьбе Сократа. Вошёл в камеру и громко сказал, обратясь к Ксантиппе:

   — Пора тебе уходить, женщина! Никому из посетителей нельзя находиться в тюрьме слишком долго — это привилегия заключённых.

XII

Вторым посетителем в тот день был Критон. Как Сократ и ожидал, Критон пришёл с корзиной, в которой принёс столько еды и вина, что в другое время всего этого хватило бы на добрую многолюдную пирушку. Теперь же этого хватит Сократу до конца жизни, если правда, что «Делиас» вернётся через месяц.

Болтали о пустяках, пока пришедший с Критоном тюремщик стоял в дверях. Но как только он удалился, Критон сказал, наливая Сократу в кружку вина:

— Есть одна хорошая новость: стража, которая охраняет тюрьму по ночам, согласится за деньги выпустить тебя на свободу, чтобы ты смог бежать из Афин. Прошлой ночью я встречался и разговаривал с этой стражей. Все, Сократ, сочувствуют тебе и не подведут.

   — Тогда давай выпьем за стражников, — предложил Сократ, — хотя, судя по тому, что ты о них сказал, они плохие стражники. — Сократ сначала пригубил вино, поцокал языком от удовольствия, затем выпил всю кружку до дна, шумно дыша через нос.

   — Хорошее? — спросил о вине Критон.

   — Хорошее! — похвалил Сократ. — Всё в нём есть — и запах корней, и крепость лозы, и кислота листьев, и сладость ягод, и терпкость серебристой пыльцы. Такое вино надо пить в радости.

   — Так ведь я принёс радостную весть: тюремщики помогут тебе бежать, — напомнил Критон.

   — И ты полагаешь, что это хорошо? — спросил Сократ.

   — Конечно! — горячо ответил Критон. — Это, конечно же, хорошо!

Ты будешь жив и на свободе! Разве это плохо, Сократ?

   — Ладно. — Сократ прожевал кусочек сыра, запил его вином, посмотрел ласково на друга и сказал: — Ладно. Если то, что ты предлагаешь, на самом деле хорошо, я убегу и останусь жить. Но если, убежав, я совершу злой поступок, что тогда? Хочешь ли ты, чтобы я совершил злой поступок?

   — Сократ! — взмолился Критон. — Зачем рассуждать об очевидном? Жизнь — это хорошо, свобода — это тоже хорошо. Живя на свободе, ты совершишь таким образом даже не один, а два хороших поступка. В-третьих, ты доставишь огромную радость нам и твоей семье, а ещё большую радость философии, которую ты любишь больше всего на свете и служить которой повелел тебе Аполлон.

   — Ты сказал: не надо рассуждать о том, что очевидно. А сам рассуждаешь, Критон. Значит, и я могу порассуждать, так?

   — Будь по-твоему, — вздохнув, согласился Критон, зная, что ничего запретить Сократу он не в силах.

   — Далее ты сказал, что я намерен рассуждать об очевидном: о том, благо ли жизнь, свобода, любовь к друзьям и философии. Но так ли очевидно всё, что ты утверждаешь?

   — Разве нет?

   — Давай порассуждаем.

   — Да уж давай, — махнул рукой Критон. — Давай, давай! Я, конечно, люблю, когда ты рассуждаешь, но не люблю, когда ты делаешь это во вред себе, как это случилось на суде.

   — Ты уже говорил об этом, — сказал Сократ, поставив на камень кружку. — Теперь поговорим о побеге. Ведь я должен ответить тебе, согласен ли я бежать из тюрьмы, верно? Ты ещё не спросил меня об этом, но хочешь спросить, верно?

   — Да, Сократ.

   — Вот и спроси.

   — Спрашиваю: согласен ли ты, Сократ, бежать из тюрьмы? — повинуясь другу, спросил Критон.

   — Вот. Спасибо. Теперь давай выпьем ещё по кружке вина и поговорим о моём побеге. Итак, я убегаю из тюрьмы, а не из своего дома или ещё откуда-нибудь, — продолжил разговор Сократ, когда пустые кружки, звякнув дном, снова оказались на камне. — Верно?

   — Верно.

   — А тюрьма принадлежит нашему славному полису, Афинам?

   — Да, Афинам.

   — Гражданином которых я являюсь добровольно, дав клятву, в которой, как ты помнишь, есть такие слова: «Я буду слушаться властей, постоянно существующих, и повиноваться установленным законам, а также и тем новым, которые согласно установит народ». Ты помнишь эту клятву, Критон? Мы дали её, когда нам исполнилось по восемнадцать.

   — Разумеется, помню.

   — И вот если я убегу из тюрьмы, которая принадлежит Афинам, осудившим меня по законам, которые я поклялся соблюдать, то не совершу ли я клятвопреступление?

   — Совершишь, — согласился Критон. — Но есть одно обстоятельство, которого ты не учёл, Сократ: ты осуждён несправедливо, потому что и богов отеческих не отвергал, и не совращал своими поучениями юношей. Ты и сам говорил об этом на суде, Сократ.

   — Да, я говорил об этом, — согласно кивнул головой Сократ. — Но ещё раньше я говорил, что при любых обстоятельствах нельзя поступать несправедливо — ни тайно, ни явно, ни преднамеренно, ни но неведению, потому что и неведение — зло само по себе, так как человек по природе своей, по замыслу богов должен быть сведущим в том, что дурно и что хорошо.