Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

• Название: Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879
• Автор: Петр Каратыгин
• Издательство: Типография А.С. Суворина
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1880

Петр Андреевич Каратыгин (1805–1879) — русский актер и драматург. С 1872 по 1879 гг. П. А. Каратыгин публиковал в журнале «Русская старина» интересные и важные для истории театра «Записки». После смерти Каратыгина «Записки» были изданы отдельной книгой.

Издание 1880 года, приведено к современной орфографии.

---

«Пофилософствуй — ум вскружится», — говорит Фамусов; но есть другое изречение, перед которым безмолвствуют все наши мудрствования: «положен предел, его же не прейдеши».

С этим знаменитым гомеопатом, по смерти брата, я, слава Богу, нигде не встречался; говорят, он еще и теперь здравствует: вероятно, не лечит самого себя; что же касается до тех, которые рекомендовали его моему брату, они оба давно уже отошли к праотцам. Вскоре после похорон брата, я где-то встретил купца Буторина и посоветовал ему: вперед не сватать невест и не рекомендовать докторов: первые могут отравить нашу жизнь, а вторые — сократить ее.

Глава XIX

Внимание Государя к нашему семейному горю. — Погребение брата. — разговор Императора со мною. — Стихи Бенедиктова. — Слухи о мнимой летаргии.

Поутру, часов в 9 (13-го марта), когда в зале положен был на стол усопший мой брат и вся его семья и родные стояли около его, явился от покойного Государя дежурный фельдъегерь и сказал вдове моего брата:

— «Его императорское величество, узнав о кончине вашего супруга, приказал мне лично передать вам искреннее и глубокое сожаление его величества, к вашей горестной утрате».

Она, упав на колени и обливаясь слезами, просила его доложить Государю, что не находит слов, которыми могла бы выразить свою душевную благодарность за такое неоцененное внимание его величества!

15-го числа, в воскресенье, в 6 часов вечера, последовал вынос тела покойного в церковь Благовещения (что при Конной гвардии). Замечательно, что об этом выносе не было предварительно сказано ни в одной газете, но уже с 4 часов пополудни вся набережная Мойки у Синего моста, самый мост и Исаакиевская площадь были заняты сплошною массой народа…

Когда выносили гроб из дому, дроги подвинулись к крыльцу, но почитатели покойного, несшие гроб, как по условию, закричали: «не надо, не надо! Мы на руках его донесем»… и дроги пустые потянулись за гробом, который, переходя из рук в руки, был донесен до церкви.

В продолжении всей ночи, накануне его похорон, церковь невозможно было запереть, по причине огромного стечения народа, желавшего в последний раз взглянуть на усопшего и проститься с ним; но той же причине, в понедельник, в день отпевания, принуждены были впускать в церковь по билетам.

16-го марта совершена была заупокойная обедня соборне, за которой последовало и отпевание. С самого раннего утра парод всевозможных званий и возрастов толпился около церкви, в ожидании похорон. По окончании отпевания, гроб вынесли из церкви и также (как накануне) не поставили на дроги, а на руках донесли вплоть до Смоленского кладбища[61]. Многие тогда сожалели, что не были приготовлены носилки и потому самый гроб трудно было видеть в толпе народной массы: он то поднимался к верху, то снова тонул в волнах безмолвных, уносивших эту печальную ладью к тихому пристанищу вечного упокоения. На гробу лежал лавровый венок, вполне заслуженный честным артистом тридцатитрехлетним служением своему искусству. До самого кладбища, по обеим сторонам линий Васильевского острова, по которым следовала похоронная процессия, стояла необозримая толпа народа. Не смотря на зимнюю еще пору, во многих домах были открыты балконы, наполненные любопытными зрителями. Ни одному из прежних петербургских артистов, до того времени, не было оказано такого народного почета, такого искреннего сожаления об его утрате. Эта непритворная грусть ясно выразилась тем безмолвием и торжественной тишиной, которая не нарушалась в продолжении всего скорбного пути.

На этих похоронах не требовалось никаких полицейских распоряжений для соблюдения порядка, потому что он сам собою нигде не был нарушен: тут не было эксцентричных возгласов: «шляпы долой!» и тому подобного.

По прибытии на кладбище и по совершении духовенством обычного обряда, гроб был опущен в могилу… Но когда появились могильщики с заступами, многие закричали: «ступайте прочь! не надо заступов, — мы это сделаем своими руками», и в несколько минут могила не только была вплоть засыпана землею, но над нею образовался высокий курган, потому что большая часть присутствовавших долгом себе поставила бросить горсть земли в могилу усопшего, а их было несколько тысяч…

* * *

Дней через шесть после похорон моего брата, я пошел навестить мою невестку и тут, на углу Большой Морской, встретил покойного Государя, возвращавшегося из дворца великой княгини Марии Николаевны. Я, сняв шляпу, поклонился ему, и он, подойдя ко мне, сказал:

— Здравствуй… Какое у вас несчастье! Как мне жаль твоего брата! Расскажи, как это случилось?

Я в коротких словах передал ему о причине болезни и о прочем. Когда я кончил, он сказал:

— Жаль, душевно жаль!. Скорблю о нем не только как о прекрасном артисте, но и как о человеке… Это невозвратимая потеря для искусства.

Мои слезы были ответом на эти великодушные слова обожаемого мною Государя!..

Так отнесся Государь к смерти честного артиста… О сочувствии всей столицы я уже рассказал. Не безучастна к смерти брата была и печать: несколько некрологов и стихотворений на его кончину было напечатано в газетах. Припоминаю отрывок из стихотворения В. Г. Бенедиктова:

Изнемогает… пал: так ломит кедр гроза!
Он пал! С его чела вам смотрит смерть в глаза!
Спускают занавес. Как бурные порывы,
Летят со всех сторон и крики и призывы:
«Его! его! Пусть нам он явится! Сюда!!»
Нет, люди: занавес спустился навсегда!
Кулисы вечности задвинулись. Не выйдет!
На этой сцене мир его уж не увидит!
Нет! Смерть, которую так верно он не раз
Во всем могуществе изображал для вас,
Соделала его в единый миг случайный
Адептом выспренним своей последней тайны.
Прости, собрат-артист! Прости, сочеловек!
С благоговением наш просвещенный век
На твой взирает прах признательности оком,
И мыслит: ты служил на поприще высоком,
Трудился, изучал язык живых страстей,
Чтоб нам изображать природу и людей
И возбуждать в сердцах возвышенные чувства!
Ты жег свой фимиам на алтаре искусства
И путь свой проходил, при кликах торжества,
Земли родимой в честь, во славу Божества!

* * *

Вероятно, многие из петербургских жителей и теперь еще помнят, как, вскоре после похорон моего брата, ходили по городу нелепые слухи: что он, будучи в летаргии, похоронен живой, что, якобы, когда вскрыли его могилу для постановки памятника, то увидели крышу сдвинутою, а труп в гробу оказался перевернутым на бок! Разумеется, ничего этого не было и быть не могло, потому, во-первых, что его хоронили на четвертые сутки, когда на теле его уже оказались явные признаки тления; а во-вторых, когда назначено было приступить к работе, то зять моего брата (В. Е. фон-дер-Пален) без себя не велел вскрывать могилы, и в его присутствии она была разрыта, потом сняты доски, покрывавшие каменный ящик, в котором помещался гроб, и гроб был, конечно, цел и невредим…

Но откуда досужие пустомели выкопали такую нелепицу? Кто сочинил эту романическую легенду? Хотя людская молва часто из мухи делает слона, но должна быть какая нибудь муха. Не пригрезилось же это кому нибудь во сне?..

По прошествии некоторого времени, просто из любопытства, я стал доискиваться, не удастся ли мне поймать где ни будь эту могильную муху и, действительно, мне наконец удалось найти, если не муху, так человека, который был «с мухой», в день похорон моего брата; от него-то и разнеслась эта нелепость. Вот, что я узнал от одного из бывших тогда кладбищенских сторожей. Когда все уже почти удалились с кладбища, то некоторые из особенно страстных поклонников моего брата оставались там помянуть его до глубоких сумерек; это были люди купеческого звания; между ними первенствовал купец Николай Герасимович Дмитриев, торговавший тогда в Милютиных лавках под №9, куда зачастую покойный брат мой заходил есть устрицы. Этот Дмитриев привез с собою полную корзину закусок и чуть ли не целый ящик вина.

Известно, что русский человек пьет и с радости и с горя; с последнего всегда еще сильнее — и тут, над свежею могилой, лились и слезы и вино, вперемешку. На этих поминках Дмитриев и его товарищи припоминали и трагедии, и драмы, в которых покойник приводил их в восторг, и горевали об утрате, понесенной ими в лице любимого артиста, и, конечно, их грусть была искрення, потому что им не перед кем было играть комедию, как зачастую на похоронах разыгрывают наследники богатых купцов: дедушек, дядюшек и даже родителей. Свидетелями этих поминок были только кладбищенские сторожа, которых они угостили до положения риз. Наконец, поминальщики вспомнили, что пора им с места вечного покоя отправиться на покой восвояси.