Вадим Чекунов - Шанхай. Любовь подонка

• Название: Шанхай. Любовь подонка
• Автор: Вадим Чекунов
• Издательство: Этногенез
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904454-15-9

Главный герой романа Вадима Чекунова «Шанхай» преподает русский язык в одном из шанхайских университетов. В российском прошлом остались: взрыв на Каширке, после которого герой принял окончательное решение уехать из России, любимо-постылая бывшая жена и вся русская культура в целом, обращениями к которой наполнен роман.

Он — русский «angry writer» начала нового столетия, — «рассерженный». Его не устраивает новый мир российской действительности, потому что здесь нет ничего стоящего и искреннего, все в разной степени гадко и фальшиво.

Герой необщителен, замкнут, мелочен, подозрителен, агрессивен при похмелье и патологически лжив с раннего детства; наряду с этим бывает развязен, инфантилен, сентиментален и склонен к душевному эксгибиционизму. Эдакий романтичный подонок. И вдруг, нечаянным даром небес, в жизнь подонка приходит любовь к юной китайской девушке, в платье из красных шелков, где золотом вышиты осы, цветы и драконы. Любовь, которая прекрасна, как жизнь, и неотвратима, как смерть… Тема смерти — будущей, неизбежной — постоянно присутствует в тексте, начиная от взрыва на Каширском шоссе и заканчивая страшным землетрясением в Сычуани.

Из путевых шанхайских заметок автор создал исповедальный роман о жизни и любви маленького русского человека за границей.

---

Лазурно-золотистый купол неба сиял над нами.

Ли Мэй то складывала зонт в тени ветвей деревьев, то раскрывала опять, едва мы выходили на мостик через ручей или на открытую часть дороги.

Я подтрунивал над ней и китаянками вообще, над их любовью к белой коже, солнцебоязнью и страстью к всевозможным отбеливателям — кремам, мылам, гелям…

Ли Мэй вдруг сложила зонтик и решительно зацокала по плитам дорожки к ближайшей урне в виде пингвина.

Я едва успел спасти зонтик из распахнутого клюва жестяной птицы.

— Ну, я же просто шутил… У меня в стране считают, что человек с белым лицом — нездоровый, больной. Под зонтиком надо ходить, только когда дождь.

— Тебе смешно, — отвечала она, оглядываясь. — Вон, посмотри!

Ли Мэй кивнула в сторону скамеек. Возле них я увидел невысокую, очень смуглую работницу в синем комбинезоне и остроконечной соломенной шляпе. Она вытряхивала мусор из урны в большой блестящий черный мешок.

— Это вам, европейцам, солнце кажется полезным, а загар — красивым. Но на самом деле темная кожа — признак низшего сословия.

Я подумал о заполонивших Москву смуглолицых гастарбайтерах. Из солидарности с китайской аристократией согласился.

— А ты, из какого сословия? — спросил я Ли Мэй.

— По материнской линии — у нас древний род. Наша фамилия была Сыма. Если ты заметил, у китайцев односложные фамилии, а эта — из двух слогов, большая редкость. Лишь у некоторых старинных родов сохранилось такое. В нашем — было много крупных чиновников, при разных династиях.

— А куда же девалась ваша фамилия потом? Почему сейчас «Ли»?

— Во времена Мао родственники поменяли, опасно было. Да и сыновей больше не появлялось, одни девочки, а фамилия передается по мужу.

— Ну и хорошо. А то мне пришлось бы звать тебя Симой, есть такое имя. Симона.

— Красивое имя.

«Нет уж, — подумал я, — пусть этим именем восхищаются мужья одесских тетушек».

— Все же хорошо, что ты у меня Цветок Сливы.

— А что означает твое имя? Не китайское, а родное. Есть значение? — спросила Ли Мэй из-под зонтика — мы опять поднимались по мостику.

Чуть впереди кусты и деревья поредели, и сквозь них, за изгибом дорожки, блестела водная гладь.

— Понятия не имею.

— Никогда не интересовался у родителей?

Она даже остановилась и откинула зонт.

Пожал плечами.

— Я не особо верю во все эти «судьба и имя». Обычные предрассудки. Хочешь, расскажу одну шутку?

— Давай.

— Только обещай, что нормально воспримешь.

— А в чем дело?

— Это про то, как китайцы имена детям дают.

— О, это интересно. Давай, конечно.

— Китайцы, чтобы не морочить голову над именем, просто бросают с каменистого пригорка железный таз или сковородку. И слушают, какие звуки получаются. Гон-бам-цун-дон-цан! Так ребенка и называ…

Я осекся.

Лицо Ли Мэй помертвело. Губы сжались в полоску.

— Я предупреждал… — промямлил я.

Она сложила зонтик и, выставив руку с ним в мою сторону — на манер оружия, произнесла четко, почти по слогам, совершенно ледяным тоном:

— Ты только что оскорбил не только меня, как китаянку. И не только моих родителей и весь наш древний род. Ты оскорбил всю нашу великую культуру и нацию.

— Послушай…

— Нет, это ты послушай!

Я скис и сник. Лишь уверенность, что прямо сейчас пойду и утоплюсь, давала мне силы дослушать приговор.

— Так вот… — все тем же тоном произнесла Ли Мэй, делая шаг ко мне. — После таких ужасных слов, что ты себе позволил, я думаю, ты сам понимаешь…

Я мало что понимал. Я вообще не соображал, но на всякий случай покорно кивнул.

Неожиданно зонтик мягко стукнул меня по голове.

Я вздрогнул.

Ли Мэй хохотала, то упираясь руками в колени, то распрямляясь и показывая на меня зонтиком.

— Видел бы ты… себя… со стороны… — едва выговаривала она, трясясь от смеха. — Это тебе… за зонтик и цвет лица… чтобы…

Она махнула рукой и продолжила заливаться.

Я стоял, как стоял на Семеновском плацу петрашевец, которому только что отменили смертную казнь. Так и рехнуться недолго… С одним из них, кажется, такое и случилось.

Отсмеялась. Снова взяла меня под руку.

— Неужели ты купился? — спросила, все еще лучась недавним весельем, смешинки так и прыгали в ее глазах.

— С потрохами, — легко признался я.

На берегу озера мы увидели бетонную беседку, выкрашенную в белый цвет. Рядом — подобие крохотной пристани. Пристань пустовала: солнце почти забралось в зенит и здорово пригревало. Зато под крышей беседки, привлеченные тенью и легкой прохладцей от воды, собрались любители народного пения. Два старичка играли на эрху[7], бодро водя смычком меж двумя струнами. Лицо одного было совершенно непроницаемо, лишь поблескивал в очках отраженный от воды солнечный свет. Второй был поживее: то прикрывал глаза, то вскидывал голову.

Нарядная веселая пенсионерка пела высоким прерывистым голосом.

Слушатели вдоль стен и у входа подпевали ей в особо экспрессивных местах.

— Хочешь послушать? — спросил я Ли Мэй.

Она, прыснув, потащила меня дальше.

— Ты не любишь народных песен? — я деланно удивился. — Но ведь ты так любишь петь!

Поднес кулак ко рту, изображая микрофон. Нарочито высоким голосом воспроизвел один из вчерашних мотивов.

— Ты, кажется, не любитель фольклора, — улыбнулась она. — Это удел стариков.

Я согласился:

— Мои студенты тоже так говорят. Жаль. Лет через тридцать-сорок ваши парки умолкнут.

— Нет, вряд ли. Не знаю почему, но внуки обожают слушать бабушек и дедушек, когда те поют.

Мы стали целоваться — под солнечным светом и легким ветерком. Зонтик Ли Мэй держала на плече, прикрывая нас от взглядов из беседки.

Солнце припекало.

Мы взялись за руки и нырнули в тень хвойной рощицы. Метров через двадцать извилистая тропинка, выложенная неровным камнем, вывела нас на поляну.

Перед нами открылся типичный китайский «уголок здоровья». Раскрашенные в желто-синие тона металлические тренажеры малопонятного мне назначения, какие-то круглые пластиковые щиты — очевидно, массажеры. Узкие брусья и невысокие перекладины.

Почти все снаряды были заняты: на них сидели, стояли, крутились, вращались, их тянули и просто совершали с ними разные замысловатые движения бодрые старички.

Рядом со мной прошел, пыля стоптанными кедами, сутулый дедок в старых трениках и белой майке. Равнодушно взглянул на нас, опустил лысую голову и зашаркал дальше, в сторону брусьев.

Я уже собрался изобразить его походку, а заодно узнать у Ли Мэй, отчего китайцы, и стар и млад, так любят шаркать, но вдруг замер от увиденного.

Дедок, доковыляв до брусьев, уцепился за них и вдруг легко подскочил, вытянув перед собой ноги. Потом несколько раз перевернулся, сделал на руках стойку вниз головой, кувыркнулся опять и уселся на шпагат на одной из перекладин.

— Хэлоу! Хэлоу! — помахал нам рукой спортивного вида седой крепыш в белой обтягивающей футболке и широких черных штанах.

— Пошли отсюда, — сказал я Ли Мэй. — А то сейчас предложит поотжиматься, кто больше…

Но было уже поздно. Крепыш подошел и протянул руку. Я пожал ее. На вид ему было лет шестьдесят, может, и больше — у китайцев трудно определить возраст. Седой зачес, морщинистое лицо, веселые глаза.

Что-то спросил. Я не понял, посмотрел на Ли Мэй.

— Он спрашивает, не хочешь ли ты побороться с ним, — перевела она. — Спрашивает, сколько в тебе килограммов. Говорит, у тебя руки, как у него ноги.

— А в нем сколько?

— Пятьдесят пять, он сказал.

— Скажи ему, что я его боюсь и заранее сдаюсь, хоть и ровно в два раза тяжелее — попросил я. — Я уже вон тем гимнастом впечатлился.

Кивнул в сторону брусьев.

Старик засмеялся.

— Он просит толкнуть его всего один раз. Хочет попробовать, сможет ли устоять на ногах.

Старость надо уважать. Я снял с плеча рюкзак. Передал Ли Мэй.

— Ну ладно… Как думаешь, не опасно?

— Ну что ты… Старики тут часто занимаются борьбой.

«Надеюсь, по яйцам он мне не заедет» — подумал я.

Мы вышли на ровную земляную площадку. Встали в полуметре друг от друга.

Старик улыбнулся и показал — давай. Я шагнул, вскинув руку. И налетел на собравшихся зрителей: старика передо мной не было. Обернулся и увидел его, стоявшего в расслабленной позе, спиной ко мне. Я бросился в сторону резвого дедушки снова, на этот раз внимательно следя за его движениями и растопырив напряженные руки, но все равно не успел понять, почему подломился в коленях и полетел вниз. Впрочем, упасть старик мне не дал — подставил руку. Мне показалось, я ударился о ручку деревянного кресла.

Зрители оживленно залопотали. Старик что-то громко возвестил и все загалдели еще пуще. Стыд поражения боролся во мне с закипавшей злостью.