Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

• Название: Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич
• Автор: Андрей Гришин-Алмазов
• Издательство: АСТ, Астрель, Транзиткнига
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-026129-2, 5-271-09944-Х, 5-9578-1243-9

По мнению большинства историков многие преобразования и реформы Петра Великого были начаты ещё во времена правления его старшего брата.

Новый роман современного писателя А. Гришина-Алмазова с полным основанием может быть отнесён к исторической эпопее.

В книге собрана целая галерея мест, событий и лиц XVII века; автор широко использует документальный материал, известные и малоизвестные факты, а также уникальные архивные находки, которые позволяют по-новому взглянуть на многие события.

---

Четверо же бояр, возглавлявшие партию Матвеева, были разделены между собой. Ромодановский-Стародубский был в Курске, Пётр Долгоруков — в Архангельске, Кирилл Нарышкин завален делами казны, и Артамон Матвеев был оставлен в одиночестве и цеплялся за посольские дела.

В честь торжества стрелецкие полки были переодеты в новые кафтаны и охраняли все подходы Кремля. Посольских охраняла сотня Андрея Алмазова. Мрачный сотник старался спрятаться в тень. К нему подошёл брат Семён:

   — Што пригорюнилси, вота не бросил бы царевну Татьяну, можа, и тебе бы сегодня боярина пожаловали и я бы тебе в ножки кланялси.

Андрей аж дёрнулся:

   — Пошто мене така честь?

— А кому надобна твоя спесивость? — ответил Семён вопросом на вопрос. — Ни тебе, ни делу. Да и Руси, любовью к которой ты кичишься, ныне твоя спесивость добра не принесла.

Андрей ещё больше помрачнел лицом и отвернулся от брата.

Отъезд начался. Новоявленный боярин ехал верхом на великолепном персидском коне под расшитой тесьмой попоной, в седле с серебряными бляхами. За ним двигались стрельцы и дворянское ополчение, а также боевые холопы самого князя.

Царевна Софья выглядывала в окно, в щель занавески и давилась слезами. Отец даже с того света не давал быть вместе.

«Стоят леса тёмные от земли и до неба», — поют слепые старцы по ярмаркам, восхваляя подвиги могучих русских богатырей и борьбу их с силами зла. И в самом деле, неодолимой плотной стеной кажутся синеющие роскошные хвойные леса, нет через них ни прохода, ни проезда. Лес хвойный — богатство Руси. И вот очередь дошла и до этого богатства. Не долго думая о том, как пополнить опустевшую казну, бояре Иван Милославский и Богдан Хитрово дали добро голландскому и английскому послам на закупку строевого леса. Казна получила средства залатать дыры. Пенькой и льном Англия и Голландия уже не довольствовались и обворовывали Русь, скупая лес за бесценок. Русские торговцы, в свою очередь, обманывали иностранных гостей по мелочам. Не зря иностранцы писали, что русские купцы ведут торговлю с величайшим лукавством и обманом.

Московские купцы высоко ставят в купце ловкость и изворотливость, говоря, что это дар Божий, без которого не следует и приниматься за торговлю.

Андрей Алмазов вернулся к сильно расстроенным торговым делам, и пара операций с голландским сукном вернули его торговлю в обычное русло. В казне не было денег, а торговые обороты в мае доходили до неведомых до этого сумм. И Милославские с Хитрово крутились возле этих денег. Третий крупный спекулянт, глава рода Салтыковы .

боярин Пётр Михайлович, был отправлен воеводою в Тобольск, чтобы не мешался. Деньги же продолжали течь мимо казны.

Государь Фёдор Алексеевич в одном домашнем платье был в своих покоях, отдыхая от частых заседаний думы, проку от которой было мало. Между Фёдором и подданными появилась какая-то невидимая преграда. Тётка Татьяна, сестра Софья и дядька князь Иван Михайлович Милославский постепенно отваживали остальную родню царского дома от нового царя, ставя их в один ряд с остальными знатными родами. Но сегодня царь сам пожелал говорить с боярином князем Воротынским. Князь явился, облачённый в парадные одежды, чего ранее не делал. Фёдор встал ему навстречу:

   — Здравствуй, дядюшка.

Боярин отвечал с поклоном:

   — Здравствуй и славься в веках, великий государь.

   — Ранее ты называл мене Федюшкой, и мы были сотоварищи и не имели друг от друга тайн.

   — Смею ли я называть государя Федюшкой?

   — Тридцать поколений русских князей, восемь из которых государи. Мать твоя из рода Романовых, рази мы с тобой не родня?

Крупный Воротынский распрямился:

   — Не пойму я, Федюшка, то ли ты сам усё творишь по юному недомыслию, то ли Ванька Милославский лепит из тебе чего захочет.

   — О чема ты?

   — Я, можа, и не семи пядей во лбу, но Ваське Голицыну не в жись войска бы не доверил. — Помолчав, добавил: — Блуду сестры потворствуешь.

   — Ну, дядюшка, не тебе о блуде говорити. Жена твоя княгинюшка Настасья Львовна тётушке царевне Татьяне Михайловне плакалась, што ты спуталси с холопкой чуть ли не отроческого возраста, а тебе седьмой десяток идёт.

   — Я тем царской чести не позорил. И коли не могу войском управляти, не рвусь.

   — Што отличает и выделяет благородного от чёрного люда? То, што он может сдержати свои желания и, як грязный холоп, от одной гулящей жёнки к другой шлятьси не будет.

   — Я с женой, хоть и не по воле и любви оженен, жил в чести, трёх детей нажил, правда, Бог одну дочь прибрал, а ныне с женой пятый год не живу, а Дуня мене перед смертью Богом послана, а то, што ей лишь семнадцатый годок пошёл, то на мене останетси. Её увижу — и жить хочетси. Дай хоть на старости радость утех поиметь.

Фёдору неожиданно стало стыдно, ему ли, пятнадцатилетнему, учить пожилого князя.

   — Я ли тебе супротивлю, дядюшка. Если обидел, извини. За то проси чего хочешь.

   — Пошли князя Микитку Вяземского воеводой в Вологду али Каширу.

   — То содею.

   — И перед венчанием на царство съездим к Неплюеву, попаримси.

   — Съездим, обязательно съездим. Охрану сам мене подберёшь. А на венчании вместе с царевичем Сибирским царские регалии держати будешь, венец, державу и скипетр, до возложения.

   — Ту великую честь справлю сполна.

Царь с князем расцеловались, и Воротынский покинул покои с облегчённой душой.

Степи, пахнущие полынью, ветер, смешивающий этот запах с запахами разнотравья и дурманящий этим запахом любого всадника, сюда заехавшего. А раздолье такое, что дух захватывает.

Стан Косагова был у Вороньей балки, куда вновь одна за другой подтягивались казачьи сотни, собирая пятнадцать тысяч в единый кулак. Сюда же в стан Косагова и прибыл Сенька Стрельцов с письмом от Матвеева, отданного ему Андреем Алмазовым.

Григорий Иванович сразу вскрыл грамоту. Матвеев писал:

«Энтим летом турки не смогут прислати подмогу До рошенко, ибо никак не совладают с Польшей, с того за ставят татар послати вспомогательный отряд. И, по моим сведениям, тот отряд уже собираетси. О том.

Григорий Иванович, я с думой не советовалси и до думы не довёл, ибо заставят тебе опять оттянутьси назад, а городки, што ты строил, пожечь и побросать. А то — урон большой. Тебе надобно тот отряд татарский подстеречь и сколько будет возможности нанести ему урон, штобы он к Дорошенку не прошёл. А коли побьёшь тот отряд татарский, можешь идить сразу к Чигирину. Друг и радетель твой Артамон Матвеев».

Чуть ниже было приписано:

«Человека, што грамотку привезёт, оставь при себе».

Косагов, подняв глаза от письма, посмотрел на Сеньку, который был почти вдвое выше его:

   — Иди в стан, обустраивайси.

Когда Сенька вышел из шатра, его поразил вид двух пьяных юных казачков, без дела шатающихся по стану, и он обратился к тут же стоящему сотнику:

   — Поштой-то они в походе так укушались?

   — А на Дону все болезни водкой лечат. Они с утра животами маялись, вот их сотник има и дозволил. А много ль им надо, сопляки ещё. Вона тот, с калмыцкой рожей, Афонька Разин, пасынок Степана Тимофеевича.

В это время в сторону шатра Косагова шёл атаман Фрол Минаев. Пьяный Афонька встретился с ним глазами и неожиданно закричал:

   — Моё почтение, атаман. Я ещё пущу кой-кому кровя за отчима, ей-ей, отомщу.

Все так и ахнули. Сенька подумал: продал Афонька, малолеток, дурачок, но атаман только глянул на него и грустно промолвил:

   — Пускай сперва молоко материно на губах обсохнет. Мститель, не таких обламывали... — И, недосказав, ушёл в шатёр.

А тем временем Косагов с атаманами разослал в степь разъезды, татарский вспомогательный отряд начали караулить. И те разъезды рыскали от устья Дона до устья Днепра.

Прошло более полумесяца, а татары всё не выступали. Казаки уже втихую посмеивались над Косаговым, а вспомогательного отряда всё не было.

Пришло лето. Третьего июня в стан прибыл вестовой атамана Корнея Яковлева с вестью, что отряд татар, чуть более шести тысяч человек, вышел из Перекопа и двинулся к Чигирину. Стан зашумел, заволновался, поднялся, собравшись в одночасье, и двинулся в степь навстречу.

Под вечер прибыли на рассчитанное Косаговым место. Травы много, а кормить лошадей нельзя, выеденные участки сразу будут заметны. Надо было укрыть казаков по балкам, а спрятать пятнадцать тысяч человек в степи не простое дело. Под утро четвёртого июня всё было готово.

Селим-ага вёл шесть тысяч конных татар к Чигирину. Хан приказал ему пробыть у Дорошенко до сентября, а затем вернуться в Крым. Ага был стар, двигаться не спешил, к тому же высланный вперёд разъезд долго не возвращался, заставляя Агу волноваться.