Вольдемар Балязин - Правительницы России

• Название: Правительницы России
• Автор: Вольдемар Балязин
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-014829-1, 5-271-04362-2

За всю многовековую историю России на долю женщин выпало править чуть больше ста лет. В нелёгкое для страны время приходили они к власти, и нужно было немало мужества и сил, чтобы сохранить государство и уберечь общество от великих смут.

Княгиня Ольга и Елена Глинская, Софья Алексеевна и Екатерина I, Анна Ивановна и Елизавета Петровна и, наконец, Екатерина Великая — героини нашей книга. Автор не ставил перед собой задачи нарисовать полную историческую картину происходивших событий. Главная цель книги — показать личные судьбы и жизнь российских правительниц, их характеры и склонности, достоинства и недостатки. Перед нами — живые, мятущиеся натуры, чьи личные качества, симпатии и антипатии во многом определяли и ход событий в государстве, и сложные, противоречивые ситуации в очень непростом российском обществе.

---

Через полмесяца больному стало совсем плохо. Его положили в большой рыдван, а вместе с ним поехали новый недавно приехавший лекарь Ян, дьяк Путятин и Шигона. Большой государев поезд двинулся к Москве. Глинский уезжал так же, как и приехал, взяв с собою в крытую повозку Булева и Теофила. Из-за того, что Николаю снова разломило поясницу и надобно было беречься застуды, князь и его взял в карету.

Ехали в скорбном молчании, и если лекари ещё перебрасывались двумя-тремя фразами, то Михаил Львович совсем будто онемел. Сидел, закрыв глаза, но видно было — не дремал, а о чём-то неотступно думал. Молчал и Николай.

21 ноября остановились в виду Москвы на высокой горе, в сельце Воробьёво. Дали государю полежать в покое. Когда через двое суток, перед самыми сумерками, вынесли недужного к рыдвану, Булев тихо проговорил, обращаясь к Теофилу по-немецки:

   — Сердце иссыхает, когда вижу всё это. Я ведь Василия Ивановича ещё отроком пестовал, и в дом его входил, как в свой, и не было у него от меня никаких тайн.

И вдруг Николай вспомнил: тайник в Мономаховом доме и доверительную беседу двух послов, и каверзный тон барона Герберштейна: «Подождите, граф, я расскажу вам нечто прелюбопытное, о чём я узнал из письма моего агента, который вхож в семью князя Василия и знает все его тайны».

«Булев!» — ахнул Николай, стоявший рядом и даже вздрогнул.

   — Чего это ты? — спросил старый лекарь.

   — Корчи, проклятые, опять в поясницу вступают, — соврал Волчонок и для убедительности скривился.

   — Приедем в Москву — долечимся, — обнадёжил его Булев.

В ту же ночь Василия Ивановича тайно ввезли в Москву, и он велел нимало не медля на следующее же утро собрать Боярскую думу.

3 декабря к постели умирающего были призваны все думные чины — бояре, окольничие, дьяки, дети боярские, а вместе с ними митрополит и все князья и княжата. Для предсмертной присяги и прощания были допущены и братья его Юрий да Андрей.

Посовещавшись с Шигоной и дьяком Путятиным, Василий еле внятно попросил привести к нему Елену Васильевну и обоих сыновей.

Пошли за женой и детьми.

Стояла такая тишина, что во всех углах обширного покоя было явственно слышно, как сипло и тяжко дышит великий князь.

Елена вошла, запрокинув голову, сцепив пальцы на горле. За нею боярыня Челяднина вела маленького Ивана. Забыв чин — почти бегом, пересекла покой и рухнула перед постелью мужа на колени. Утопив лицо в одеяле, шарила, ничего не видя, по постели, бормотала, рыдая, нечто несвязное. Глинский бережно взял её за плечи, поставил на ноги, сжав руку, шепнул о чём-то. Елена перевела дух, подошла к изголовью мужа и, сдерживая плач, спросила с горечью, разрывающей сердце:

   — Государь мой, великий князь! На кого ты меня оставляешь и кому приказываешь наших детей?

И Василий Иванович, собрав последние, уже давно покидающие его силы, не Елене — вдове своей, а всем, кто был здесь, ответил громко и ясно:

   — Благословляю я сына своего, Ивана, государством и великим княжением, а другого своего сына, Юрия, — городом Угличем, а тебе, как и прежде то бывало и в духовных грамотах отцов наших и прародителей прописано, — жалую я по достоянию вдовий твой удел.

И услышав впервые страшные для неё слова: «вдовий твой удел», Елена заплакала столь неутешно и безудержно, что даже те, кто не любил её, почувствовали муку и боль внезапно осиротевшей молодой женщины, ибо не только муж её умирал сейчас, но и отец её детей, и для неё самой по многим статьям тоже почти отец.

Не понимая, отчего рыдает мать, заплакал и трёхлетний Иван.

Умирающий сел, упираясь спиной на подушки, попросил дать ему старшего сына. Обняв ребёнка и неловко утешая его, Василий Иванович сказал:

   — Отче Даниил, подойди ко мне. И вы, братья, тоже подойдите.

Митрополит и князья Андрей и Юрий покорно приблизились.

   — Целуйте крест святому отцу, — велел он братьям, — что будете тверды в своём слове и станете служить наследнику моему, великому князю Ивану Васильевичу — прямо и неподвижно.

Даниил снял наперсный крест, протянул Андрею, затем Юрию. Оба быстро коснулись губами конца распятия и тут же отошли в сторону.

   — И вы все целуйте, — повёл рукою Василий Иванович. И все, кто был в опочивальне, один за другим стали подходить к Даниилу. Елена перестала плакать. Боярыня Челяднина взяла успокоившегося отрока на руки, и в наступившей тишине Василий Иванович произнёс последнее:

   — А вы бы, князья Дмитрий Бельской да Михайла Глинский, за моего сына князя Ивана, и за мою великую княгиню Елену, и сына князя Юрия всю кровь свою пролили и тело своё на раздробление дали. И вам, — повернулся умирающий к думским чинам, — приказываю Михаила Львовича Глинского держать за здешнего уроженца и не молвить, что он приезжий, занеже он мне и кровный родич и прямой слуга. И быть вам вместе, и дело земское беречь сообща, и все дела свершать заодин. А до пятнадцати лет, до совершенного возраста сына моего, в помощь ему и в попечение назначаю я семь именитых мужей: Захарьина-Юрьева Михаила Юрьевича да его дядю — Тучкова Михаила Васильевича, да братьев Шуйских Ивана и Василия...

Великий князь замолчал. Он так устал, что даже князей Шуйских поименовал без отечества. А было оно Васильевичи.

И на последнем дыхании добавил чуть слышно:

   — Ещё назначаю Глинского Михаила... Львовича Воронцова... Михаила же... и Шигону...

Последняя крамола

А дальше всё пошло такой безумной круговертью, что за неделю случалось всяческих горестных перемен более, чем прежде за год.

Василий Иванович умер 4 декабря 1533 года и тотчас же был перенесён в Архангельский собор. Над ним ещё служили панихиды и читали псалтырь, а уже 6 декабря в соседнем Успенском соборе митрополит Даниил венчал на великое княжение его трёхлетнего сына. И дивно было слышать, как из разверстых дверей двух рядом стоящих храмов несутся на соборную площадь и радостные голоса певчих, возглашающих многолетие, и заунывный похоронный плач об упокоении души усопшего.

И опять испуганно шептались москвичи: виданное ли дело — отца ещё не схоронили, а уже сына венчают на царство? И предрекали: много покойников возьмёт на душу себе великий князь Иван Васильевич, если надевают на него шапку Мономаха под погребальный звон и заупокойные молитвы.

Прошло пять дней, и вся Москва заговорила о том, что брат умершего великого князя Юрий Иванович пойман и посажен «за сторожи». И что вместе с ним пойманы братья Шуйские — Иван и Андрей Михайловичи, двоюродные братья Васильевичей. Юрия бросили в темницу. Шуйских посадили в одну из кремлёвских башен.

   — Первая ласточка! — чему-то улыбаясь, сказал Глинский, узнав о случившемся. И добавил загадочно: — Она, конечно, погоды не делает, но приход весны предвещает. И весна скоро придёт! — воскликнул вдруг Михаил Львович и по стародавней привычке ударил кулаком по столу, подкрепляя сказанное сильным и энергичным жестом.

И было и в голосе, и в повадке Михаила Львовича нечто такое, что жило в нём с давних пор, когда бродил князюшка по туровским лесам и задумывался о великих делах и геркулесовых подвигах.

А в середине января 1534 года, на сороковой день после смерти Василия Ивановича, явился на поминки ещё один брат покойного — Андрей. Однако не печаль по усопшему привела его в Москву: он намеревался признать за ним права на Волоколамск и иные грады и веси, коими благословил его покойный брат и завещал их ему в духовной грамоте.

В день поминок Андрей о том ни слова никому не сказал: тризна по усопшему не терпит мирской суеты, она требует раздумий о душе и благочестивых речей. А какое благочестие, когда помыслы направлены на стяжание? И потому Андрей держал заветный разговор в уме, а сердцем говорил с ушедшим в лучший мир старшим братом.

Уходя с тризны, он попросил невестку, великую княгиню Елену Васильевну, принять его завтра по родственному делу. Елена стрельнула бесовскими глазами: «Приходи, родственничек, к обеду, поговорим». И ушла, прихватив тонкими длинными пальцами не по-нашему сшитую понёву. Андрей, заявившись в каменный кремлёвский дворец, прошёл в покои Елены и, увидев собравшихся у неё гостей, заробел: всё тут было не как в прочих московских домах. И сам стол был как не у людей — круглый, и сидели за ним семейно: Елена Васильевна рядом с Иваном Фёдоровичем Овчиной, братья Елены — Михаил да Иван с жёнами же, и родная сестра Овчины, по мужу Челяднина, мамка младенца Ивана, теперь уже Великого Московского князя Ивана Васильевича, без супруга, а двое — Дмитрий Бельский и Фёдор Мстиславский — были без жён. Да ещё и он, Андрей, уездный князёк, пришедший попрошайничать у богатых и сильных, тоже явился сам-один.

Когда Андрей Иванович шёл через соседние палаты, он слышал смех собравшихся и оживлённый разговор, судя по всему, весьма занятный для всех. Но как только он показался в дверях, и смех прекратился, и разговор оборвался. По лицам Елениных гостей Андрей Иванович понял: о нём судачили приглашённые, над ним, стало быть, и смеялись. И, догадавшись, от обиды и негодования вспыхнул. «Эвона что творится, — подумал Андрей с удивлением, испытывая неловкость и смущение, — совсем Елена стыд потеряла. Не только с Овчиной на глазах у всех милуется, но и баб вровень с мужиками за один стол собрала».