Вольдемар Балязин - Правительницы России

• Название: Правительницы России
• Автор: Вольдемар Балязин
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-014829-1, 5-271-04362-2

За всю многовековую историю России на долю женщин выпало править чуть больше ста лет. В нелёгкое для страны время приходили они к власти, и нужно было немало мужества и сил, чтобы сохранить государство и уберечь общество от великих смут.

Княгиня Ольга и Елена Глинская, Софья Алексеевна и Екатерина I, Анна Ивановна и Елизавета Петровна и, наконец, Екатерина Великая — героини нашей книга. Автор не ставил перед собой задачи нарисовать полную историческую картину происходивших событий. Главная цель книги — показать личные судьбы и жизнь российских правительниц, их характеры и склонности, достоинства и недостатки. Перед нами — живые, мятущиеся натуры, чьи личные качества, симпатии и антипатии во многом определяли и ход событий в государстве, и сложные, противоречивые ситуации в очень непростом российском обществе.

---

   — Николай, бери сумку со снадобьями и неси в избу.

Николай, осторожно ступая, прошёл через сени в покой. Василий Иванович лежал, утопая в перинах. Николай не заметил ни белизны щёк, ни замутнённости взора, ни болезненной худобы. Казалось, что великий князь совершенно здоров.

Откинув лёгкий плат, лекари и Глинский склонились над больным. Затем они стали быстро говорить по-латыни, а о чём тарабарили, того ни Николай, ни другие присутствующие в избе люди ни слова не поняли.

Николай Любчанин что-то сказал помощникам и те, быстро отыскав в коробах лук, муку и мёд, начали готовить лекарство. Мёд перемешали с мукой, лук расслоили и стали печь на плите. Затем к болячке приложили печёный лук, а сверху залепили его медовой лепёшкой, плотно перевязав чресла чистой беленой холстиной.

Николая поселили вместе с лекарскими помощниками — молодыми мужиками — Власием да Пантелеем. Первый служил у Николая Любчанина, второй — у Теофила. Власий до всякого знания был охоч, до всего неведомого зело любопытен. Пантелею служба у Теофила была безразлична: так же, как и медициной, занимался бы он и любым другим делом. Потому-то и сошёлся Николай с Власием. На первых порах порассказали они друг другу о себе, а потом, как водится, о своих господах. Ох, сколь интересным и занятным оказался хозяин Власия! Оказывается, что жил Любчанин в России уже более сорока лет — оттого-то и говорил он по-русски столь хорошо и чисто, будто здесь родился. А до того как приехать к нам, был врачом — не кого-нибудь! — самого Римского Папы Иннокентия. В Риме, рассказывал Власий, с его господином познакомился Юрий Дмитриевич Траханиот — хранитель Большой государственной печати и казначей великого князя.

«Эге, — смекнул Волчонок, — не простой человек забрал немца с собою. Мало того что Траханиот сосватал Василию Ивановичу его первую жену и свою дочь сумел выдать замуж за Шигону-Поджогина, тоже не последнего человека в государстве». Любчанин, настоящая фамилия коего была Булев, на первых порах взялся не за врачевание. В год его приезда в Россию там были дела и поважнее лечения.

Булева привезли не в Москву, а в Новгород — к архиепископу Геннадию, учёнейшему мужу, который, если бы не был столь сварлив, неуступчив и ко всему на свете строг, давно стал бы митрополитом. Геннадий и поручил немцу дело наиважнейшее — составлять пасхалии на восьмую тысячу лет от Сотворения мира.

Булев приехал в Новгород в 1491 году от рождества Христова. От рождества вели счёт в латинских, католических европейских странах. В России и иных православных государствах, по древней византийской традиции, счёт вели от Сотворения мира.

В следующем, 1492 году, по византийскому календарю кончалась седьмая тысяча лет, как Господь сотворил Землю.

Во многих городах юродивые и безумные предрекали конец света и страшный суд, неправедно и лживо утверждая, что миру сему предначертано просуществовать ровно семь тысяч лет и ни одним днём больше. Пророков метали в застенки, урезали языки, но многие тысячи простодушных верили прорицателям и тем усиливали брожение умов.

Булев быстро составил календарь и пасхалии на следующую — восьмую тысячу лет и отправился восвояси, но на ливонском рубеже был схвачен и отвезён в Москву: служить отцу нынешнего государя — Ивану Васильевичу.

Здесь и жил до сей поры, занимаясь медициной, предсказаниями судьбы по звёздам, сбором целебных трав и чтением всех книг, какие только попадали ему под руку.

Все европейские послы считали обязательным повидаться с Булевым и, уезжая, нелицемерно почитали старика «профессором медицины и основательнейшим во всех науках».

А старик переводил «Травники» — трактаты о лекарственных растениях, переложил на русский язык «Шестокрыл» — учёное рассуждение об исчислении времён, но более всего любил пофилософствовать с книжными людьми о единении церквей — католической и православной.

Другому бы за такие зломудрствования не поздоровилось, государеву целителю — сходило. Волчонок слушал Власия, а сам вспоминал встречу Булева с Герберштейном, когда лекарь откровенно и по-дружески обсуждал дела цесарского посла, как свои собственные. И ещё что-то беспокоило Волчонка, но сколько он ни пытался вспомнить — что же это? — отдалённое воспоминание, чуть приблизившись, тут же отлетало.

Однако более прочих дел занимало всех здоровье государя. Всякий раз, возвращаясь от одра великого князя, и Власий и Панкрат становились всё мрачнее. И не в том дело, что оба они жалели больного, хотя было, конечно, и это. Тужили они более всего из-за того, что не так уж редко оставшиеся в живых наследники посылали неудачливых жрецов Асклепия на плаху. А дело вроде бы шло к тому.

Через две недели безуспешного лечения Василия Ивановича унесли на носилках в Волоколамский монастырь.

Там уже язва стала столь глубока и обширна, что за сутки выходило из неё по полтаза гною. Больной потерял аппетит и стал таять на глазах.

23 октября втайне от всех из монастыря уехали дьяк Меныник-Путятин и постельничий Мансуров. Через три дня они привезли завещание, составленное великим князем несколько лет назад, и духовную грамоту его отца — Ивана Васильевича.

Больной повелел своё завещание сжечь и стал обдумывать новое. В полдень он велел позвать к себе в опочивальню ближайших сподвижников. Когда все они чинно расселись вдоль стен, государь с печалью и кротостью оглядел всех, а потом, подолгу задерживая взгляд на каждом, как бы спросил одного за другим: чего ждать от вас государству моему, на кого я оставляю державу и сына с женой?

И так, вопрошая каждого взором, посмотрел в очи Ивану Юрьевичу Шигоне-Поджогину и дьяку Григорию Никитичу Менынику-Путятину, с которыми, сам-третий, почти всегда решал наиважнейшие дела. И взглянул на племянника Дмитрия Бельского — единственного кровного своего родича среди всех собравшихся здесь, и на князей Шуйского и Кубенского, но дольше всех, как бы пытаясь прочесть нечто сокровенное, глядел он в глаза Михаилу Львовичу.

И во взоре каждого видел одно и то же: скорбь из-за того, что он недужен, и обещание — «Не сомневайся, государь, верь мне. Буду державе и сыну твоему твёрдокаменной опорой и нерушимой стеной».

И вдруг тихо растворилась дверь опочивальни и на пороге появился брат государя — князь Дмитровский Юрий.

«Кто впустил?!» — хотел крикнуть Василий Иванович, но сдержался, подумав: «Какой же слуга посмеет не пустить брата к брату, даже если и получил наказ не впускать никого».

Юрий стоял на пороге, не смея без приглашения пройти в горницу, а Василий Иванович молчал, так же пристально глядя в глаза брату.

И хорошо видел: нет в его взоре того, что прочёл он у других, — ни скорби, ни клятвы на верность. Есть другое — нескрываемое любопытство: так ли плох старший брат, как доносили о том его приспешники.

«Почуял, ворон, что запахло падалью», — подумал Василий Иванович и, вспомнив все обиды, какие нанёс ему Юрий при жизни, а особо что не приехал на крестины младенца Ивана, сказал презрительно:

   — Кто звал тебя сюда? — И, не дожидаясь ответа, почти крикнул: — Не надобен мне еси, езжай к себе!

Юрий раздул ноздри, тяжко задышал и, уходя, хлопнул дверью так, будто избу хотел завалить.

Василий помолчал немного и, словно не был здесь только что Юрий, проговорил негромко и ровно:

   — Царство моё завещаю я сыну моему, Ивану. А ты, — обратился великий князь к дьяку Меншику-Путятину, который записывал государев наказ, — всё, что тебе скажу, пропиши, как достойно: «Мы, Великий князь Владимирский и прочая, и прочая», а ежели что в титуле пропустишь, то, когда перебелять станешь, всё попригожу вставишь.

Василий помолчал немного и медленно, чтобы дьяк поспевал записывать, продолжал:

   — Приказываю вам, бояре, и своих сестричей — князя Дмитрия Фёдоровича Бельского с братиею и князя Михаила Львовича Глинского, занеже князь Михайла по жене моей мне племя. И они будут сына моего беречь и тела свои за него дадут на раздробление.

Государь повернулся на бок.

Шигона и князь Иван Кубенский тотчас же подбежали к постели.

   — Посадите меня, — попросил больной.

И, сидя в подушках, голосом громким и грозным, как прежде, сказал, отчеканивая каждое слово:

   — И чтоб все вы всегда были вместе и все государственные дела делали сообща.

Затем, так же тихо, как и сначала, Василий Иванович продолжал:

   — А младшему моему сыну, Юрию, оставляю я Углич. А брату моему Андрею Ивановичу в прибавку к тем вотчинам, что ныне за ним, даю я город Волоколамск.

Больной сполз с подушек, велел отереть ему пот с лица и совсем уж кротко сказал:

   — Идите с Богом все. Оставьте меня одного.

Через полмесяца больному стало совсем плохо. Его положили в большой рыдван, а вместе с ним поехали новый недавно приехавший лекарь Ян, дьяк Путятин и Шигона. Большой государев поезд двинулся к Москве. Глинский уезжал так же, как и приехал, взяв с собою в крытую повозку Булева и Теофила. Из-за того, что Николаю снова разломило поясницу и надобно было беречься застуды, князь и его взял в карету.