Чабуа Амирэджиби - Дата Туташхиа

• Название: Дата Туташхиа
• Автор: Чабуа Амирэджиби
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990

Образ Даты Туташхиа — это образ человека-легенды. Его дальние родственники — Робин Гуд и Дон Кихот. Он — борец за справедливость, радетель за унижаемых. Человек страстного темперамента, проницательного ума, большого мужества. Будучи натурой цельной, он не поступается своими принципами — и гибнет. Практически неуязвимый для преследователей, гибнет от руки своего сына-подростка, направляемой двоюродным братом — полицейским деятелем, который «самозабвенно любил Дату Туташхиа, считал его родным братом и видел трагедию в его скитальческом существовании». Действие разворачивается в конце прошлого — начале нынешнего века на Кавказе, в Грузии, в Петербурге.

---

Дата Туташхиа и Иалканидзе довольно долго сидели вместе. В тюрьме их сроднило бескорыстие, свойственное каждому из них, и нетерпимость к неприличным людям. Одного этого оказалось достаточным, чтобы каждый почувствовал себя в долгу перед другим и безропотное выполнение этого долга почел за неукоснительную свою обязанность.

Иалканидзе получил помилование и, покидая тюрьму, сказал Туташхиа:

— Не скучай, я скоро вернусь.

— Боюсь, не застанешь меня.

Иалканидзе это не понравилось, ибо он рассчитывал, что его приятель беспечально отсидит оставшийся срок, а тут запахло побегом. Тюрьма живет по своим правилам, и Туташхиа был Туташхиа! Поэтому Иалканидзе и не пытался отговаривать приятеля, а подумав и прикинув, сказал:

— На Песках у меня дядя. Тоже Джмухадзе. Коста зовут. У него там хашная. Он будет знать, где я. Всяко бывает…

— Всяко бывает, — согласился Туташхиа.

В Харнали, как и в Центральной Африке, где он торговал бусами, Бикентий Иалканидзе кормил и поил в своем духане местных и пришлых, но неотступно воевал при этом с неприличными людьми и всегда держал наготове кой-какие пожитки на случай тюрьмы.

Уже стемнело, когда Дата Туташхиа подъехал к духану Бикентия Иалканидзе и услышал какой-то шум. Он натянул поводья и прислушался: в ночной тишине шум разносился далеко, но все равно ничего нельзя было разобрать. Дорога уходила в заросший кустарником овраг, и Туташхиа, спустившись по ней, привязал там лошадей, а сам поднялся к духану. Возле духана протекал ручей. Над ручьем склонилось несколько плакучих ив. Туташхиа скрылся в их тени и стал наблюдать за происходящим.

Кто-то с перепою ломился в духан, а товарищи его удерживали. Вздымая кулаки к балкону, пьяный сулил Викентию Иалканидзе изощренные муки, долженствующие завершиться смертью, тоже мучительной.

— Ступай домой, Малакиа, — послышалось из распахнутой балконной двери. — Сделай милость, не заставляй меня спускаться!

Туташхиа узнал бас Иалканидзе.

— Иалканидзе, выйди, если ты мужчина! Уйдешь от меня живым, так хоть поглядишь, что можно сделать с твоими ребрами! — петушился забияка, пытаясь вырваться из рук приятелей.

— Шалико, и ты, который из Гебы, не знаю, как тебя звать… Перебрал ваш дружок, и придется мне поколотить сукина сына! Вы его покрепче держите, чтоб не убежал, а то вам придется самим за ним трусить, или я всем трем пересчитаю ребра!.. Вот дочитаю сейчас — уж больно хороши стихи — спущусь. Только смотрите у меня, чтоб не сбежал, не приведи бог!

Буян почувствовал, что запахло риском, и быстрехонько стих. Под балконом на пороге возникла тщедушная личность и, скрестив руки на груди, победоносно воззрилась на угомонившегося дебошира.

Малакиа, Шалико и этот из Гебы стояли, жалко напыжившись, как полоненные вояки.

— Ладно, Малакиа. Заклинаю тебя твоей Дарико и твоими детьми, пойдем отсюда, будь человеком, — попросил Шалико.

— Астион, дружок, — миролюбиво спросил гебец стоявшего на пороге духана коротышку, — скажи на милость, велико ли стихотворение, которое читает Иалканидзе?

Астион на пальцах показал, что стишок крохотный и что Бикентий вот-вот его дочитает и выйдет.

Больше никто ничего не сказал, и Малакиа заторопился к мосточку, перекинутому через ручей. Язвительный смешок коротышки напутствовал их, как поношение.

— Бикентий Иалканидзе, — послышался из-за ручья голос Малакии, — не заслужил я, чтобы ты меня выставлял из-за этого иуды Астиона. Ему в тюрьме добрые люди язык вырвали — ты этого знать не знаешь. Он к тебе не с добром пришел, и пока он на тебя беды не накликал, оторви ему голову. Послушай моего совета!

Коротышка запустил в Малакию камнем и скрылся в духане.

— Малакиа, погоди минуту, дело у меня к тебе! — окликнул его Туташхиа.

Малакиа вздрогнул и уставился в непроглядную темь.

— За что, говоришь, у этого человека язык вырвали? Где это было?

Опешивший Малакиа, разинув рот, разглядывал вынырнувшего из темноты человека. Придя в себя, он зашептал, будто секрет рассказывал:

— Вы, наверное, слыхали, что в Кавказской перебили купеческую семью и пропасть добра и денег унесли?

— Ну, а дальше?

— У этого купца Астион в лакеях служил. Он и навел грабителей… сказал, где у хозяина деньги спрятаны. Как случилась беда, нагрянула полиция, схватили Астиона, заставили признаться во всем, и он назвал грабителей — всех до единого. Взяли их, а они в тюрьме ему язык и выдрали… Я конюхом служил у уездного предводителя и все эти дела знаю… Девять месяцев семьи не видал, прихожу сегодня, и на тебе — у Бикентия Иалканидзе этот Астион! Я ему, мерзавцу, челюсть свернул, а Иалканидзе возьми и выгони меня из духана, будто пса паршивого. Он думает… Знал бы он… много здесь до него духанщиков перебывало. Только одни сами сбежать смекнули, а других прикончили. Такое уж это заклятое место — Харнали. А Иалканидзе это невдомек.

— Спасибо тебе, друг! И пошли вам всем господь здоровья! — И Туташхиа пошел к своим лошадям.

На небольшом холме повыше родника стояли развалины старой церкви. У Туташхиа был там тайник. Он спрятал ружье и кинжал, а два маузера положил в хурджин — по одному в каждую суму. Отвязал лошадей и вернулся к духану.

На конский топот из духана высунулся Астион.

— Поставь лошадей. Я заночую здесь, — сказал Туташхиа.

Астион принял поводья и внимательно оглядел гостя. Эта излишняя любознательность не осталась гостем не замеченной.

— Где Бикентий? — спросил Туташхиа.

Слуга показал рукой на комнату на балконе, к которому вела лестница, и повел лошадей в конюшню. Туташхиа поднялся по лестнице и на балконе остановился, чтобы проводить слугу глазами.

Иалканидзе лежал на тахте и читал при свете маленькой лампы.

— Здравствуй, Бикентий!

Иалканидзе положил книгу и взглянул на гостя.

— Ти-т-у-уу! — протянул он тихо.

— Ти-ту, — согласился Туташхиа таким тоном, будто вспомнил нечто не совсем пристойное. — С чего ты это вспомнил?.. Почему именно это? Ти-т-ту?..

Иалканидзе обнял приятеля.

— Куда же ты запропал, друг?

Туташхиа сбросил хурджин, скинул бурку и сел. Когда первые разговоры были переговорены и новости пересказаны, абраг спросил:

— Ты слышал, что этот Малакиа про твоего Астиона кричал?

— Слышал и знаю об этом. Когда ты был здесь в последний раз, тут на дороге работали каторжники, и старшим надзирателем над ними был поставлен такой Удодов. Ты когда-нибудь белые глаза у человека видел? Так вот этого Удодова месяц хлебом не корми и водой не пои — дай человека помучить. Приходит он раз ко мне и говорит: у меня освобождается один малый, очень приличный человек, в лакеях долго служил у хозяев. Он сидел за то, что пырнул ножом любовника жены. Он немой, но слышит прекрасно. Он назвал фамилию, и я сразу понял, о ком речь и за что сидел. Не мог же этот изверг-надзиратель привести мне Астиона из одной только жалости к бедняге?! Полиции надо было иметь у меня своего человека. Ничего другого за этой немудреной удодовской хитростью не стояло. Взял я этого Астиона. Он и сидит у меня.

— Ты все верно разложил. Но полиции нужен был свой человек, а тебе он зачем?..

— Кто?

— Их человек в твоем духане?

— Значит, нужен. Отказаться ничего не стоило.

Туташхиа вышел на балкон, Бикентий вынес туда стулья, и они расположились на воздухе.

— Сколько порций хашламы продаст в день Бикентий Иалканидзе — об этом сообщать в полицию? Ясно, не за этим они его сюда посадили, — вернулся Иалканидзе к их разговору. — И не для того ну ясен был им Астион, чтобы передавать про всех беглых и пришлых, кто через этот духан пройдет. За полгода не перечесть, сколько останавливалось здесь разбойников и всякого темного люда. Астион все видел, все слышал, но дальше вон того нужника шагу не ступал. От Харнали до пристава двадцать верст полных, до полиции — шестьдесят. Удодов как привел Астиона, так через три дня и угнал своих каторжников, поминай как звали. Захоти даже Астион, куда, кому и как ему доносить?.. Да еще он дурак дураком, каких свет не видывал! Нет, он не фискал, не то вон в той комнате Бодго Квалтава остановился…

— Кто, говоришь? — встрепенулся Туташхиа,

— Бодго Квалтава, разбойник, бандит… — Иалканидзе осекся, будто что-то ударило ему в голову, и лицо его озарилось догадкой.

— Бодго Квалтава! — промолвил Туташхиа. — Он один или с кем-нибудь?

Духанщик с трудом оторвался от своих мыслей:

— Да… что тебе надо?.. Один, не один!.. Товарищ с ним.

— За последние пятнадцать лет повешено пять товарищей этого Квалтава, — медленно проговорил Туташхиа. — А сколько еще уложил в перестрелках!.. Это очень дурной человек. Припрет его полиция к стенке — он оставит у нее в руках товарища, а сам смоется. Этим и жив, за этим и таскает за собой товарищей.