Феоктист Березовский - Бабьи тропы

• Название: Бабьи тропы
• Автор: Феоктист Березовский
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Первое издание романа «Бабьи тропы» — главного произведения Феоктиста Березовского, над совершенствованием которого он продолжал работать всю жизнь, вышло в 1928 году. Динамичный, трогательный и наполненный узнаваемыми чертами крестьянского быта, роман легко читается и пользуется заметным успехом.

Эпическое полотно колоритно рисует быт и нравы сибирского крестьянства, которому характерны оптимизм и жизнелюбие. Автор знакомит читателя с жизнью глухой сибирской деревни в дореволюционную пору и в трагические годы революции и гражданской войны.

---

— Зачем?

— А вот придем к нему… тогда и расскажем… зачем.

— Сначала мне расскажите… А завтра я доложу владыке… Все равно… без меня никакое дело владыка не будет разбирать.

Степан запальчиво перебил монаха:

— Чего вы нас перебрасываете друг к другу? Нам владыка нужен… а не ты!

— Ну, ну! — предупреждающе проговорил монах и погрозил пальцем: — Ты, дядя, не шуми… Не шуми-и!.. А то знаешь, что с тобой может случиться?

— А ничего со мной не будет! — кричал Степан, склоняясь к правому голенищу сапога и ощупывая рукоятку ножа. — Меня, отец, ничем не застращаешь… И морду мне не набьешь!.. Да, да!.. Я ведь не монах и не послушник… которым ты морды бьешь…

Степан озорно высморкался прямо на крашеный пол кельи и решительно потребовал:

— Веди нас, отец Мефодий, к владыке.

Монах удивленно посмотрел на Степана.

— Откуда ты знаешь мое имя?.. — спросил он, понижая голос и заметно бледнея.

— Коли говорю, значит, знаю, — ответил Степан и, помолчав, еще более решительно сказал: — Веди, отец! А то пойдем в город… в полицию… Все там расскажем…

Монах помолчал. Глядя в пол, потеребил свою бороду. Поднялся с табуретки. Не глядя на гостей, сказал:

— Идите за мной.

В покоях архимандрита Степану и Акулине пришлось долго ждать вызова, потому что вперед ушел к владыке Мефодий. Когда стало уже смеркаться, Мефодий вышел от настоятеля и буркнул Степану и Акулине:

— Идите.

Ласково принял настоятель Степана и Акулину. Дал свою руку поцеловать. Долго и подробно обоих расспрашивал о происшедшем.

На прощание благословил обоих и еще раз дал руку поцеловать, сказав:

— Разберу все сам… Заставлю всех молиться за вас… Денно и нощно… в храме господнем… в монастыре святом… около мощей угодника… Всех заставлю!.. А на виновников эпитимию наложу… Идите с господом домой… Разберусь…

Пока происходил разговор с архимандритом, у Степана в груди словно метель бушевала. Слушая ласковые слова настоятеля, ему хотелось сказать этому бородатому здоровяку что-нибудь обидное, горькое, да сказать так, чтобы он со стыда сгорел. С языка несколько раз готов был сорваться намек на то, что он, Степан, знает о хмельной и бесстыдной пирушке вот в этих самых покоях и о пляске самого архимандрита с купчихой. Степан готов был уже сказать первые слова:

«По всему видать, ваше преосвященство, что у вас тут: каков поп, таков и приход…»

Да вспомнил Степан слова брата Игната, которые тот сказал ему на прощание, провожая из своей кельи, после той пирушки:

— Язык-то прикуси, Степан. Помни, сболтнешь одно слово где-нибудь и голову потеряешь. За такую болтовню здесь жизни лишают человека…

Вспомнил это Степан и, охваченный страхом, действительно язык прикусил.

Стоял сейчас. Слушал настоятеля и угрюмо молчал.

И только по дороге из монастыря он раздраженно проговорил:

— Жди от них, сукиных детей, управы… Станут они монахов судить… Как же!.. Все они гулеваны, а не угодники, язвом бы их язвило…

Немного помолчав, Степан добавил:

— Тоже… владыка!.. Пустили козла в огород капусту стеречь… Тьфу!.. Такой же охальник!

Умолк Степан. Так молча и домой дошли.

Глава 11

У Петровны опять полезли в голову страшные мысли. Опять думала она, что нет в этом монастыре ни правды, ни бога, а есть только издевка и обман. Чувствовала, что зря прошла тысячи верст и зря молилась. Тяжкий груз черного греха пуще прежнего навалился на Петровну и душил ее. А где-то в глубине сознания все еще теплилась смутная надежда на облегчение, на чудо.

От вечерней службы шла она молча, металась главами и мыслями по сторонам и думала:

«Куда податься?.. Как замолить?.. измаялась я!..»

Поджидая Степана, походила по пустынной улице деревни, стараясь потушить пожар в душе. Домой пришла впотьмах, когда все уже спали.

Наконец пришли из монастыря Степан и хозяйка.

Степан нащупал в темноте подстилку и стал разуваться, а Петровна как влезла на сеновал, так и повалилась снопом на подстилку. Но уснуть долго не могла. Мысли, точно бурливая река в половодье, крутились и мчались в поисках пути к искуплению незамоленного греха. Давно уже храпел Степан. Второй раз перекликались петухи в деревне. А Петровна все не спала. Думала о монастыре, о монахах, о далекой деревне Кабурлах, о бабах кабурлинских и о своем грехе. На восходе солнца стала она забываться сном. И вдруг, открыв глаза, обмерла. Перед ней, в дверях сеновала, стоял рыжий Филат и жалобно просил:

— Настя, испить бы мне… Настя…

Он был в той же пестрядинной рубахе, в которой умирал, лицо его было синее, а рот — почерневший и ввалившийся; глаза мутные и голос хриплый.

— Настя, — хрипел он, протягивая длинные костлявые руки, — испить!.. Нутро у меня горит…

Метнулась Петровна. Хотела вскочить и кинуться вон с сеновала. Хотела закричать. Но не было сил подняться. Не ворочался язык во рту. И не было голоса.

А Филат — большой, костлявый и неуклюжий — тянулся к ней, дышал жаром раскаленным из почерневшего рта прямо ей в лицо и настойчиво повторял:

— Настя… Настенька…

Откуда-то доносился глухой голос Демушки:

— Ма-ама-а…

Собрала Петровна последние силы, рванулась и крикнула:

— Ай!..

Еще сильнее открыла глаза и поняла, что видела сон, что на дворе уже позднее утро.

Солнце стояло прямо перед открытой дверкой сеновала и горячими лучами опаляло лицо Петровны.

Рядом с ней сидел на сене Демушка, хныкал и куксился спросонья:

— Ма-ама-а…

А Степан стоял на лестнице и, просунув голову в дверку сеновала, торопливо выбрасывал слова:

— Настя! Вставай скорее!.. Полиция приехала… требуют нас…

Глава 12

Двое городовых забрали Степана с Петровной и хозяйку с Паланькой и на казенных лошадях привезли в город, в полицейское управление.

Акулину и Паланьку прямо в кабинет полицмейстера провели, а Ширяевых около дверей кабинета в коридоре оставили.

Полицмейстер, высокий, пучеглазый и красноносый, с бакенбардами, подусниками и усами рыжего цвета, в погонах, увешанный двумя медалями и одним орденом, допрашивал о вчерашнем происшествии в лесу.

Акулина рассказывала, как собирали они ягоду, как напали на них монахи, как на помощь Степан прибежал.

Полицмейстер то и дело перебивал Акулину:

— Только правду говори, тетка! — кричал он, бегая по кабинету и дергая руками рыжие бакенбарды. — Помни: о служителях храма божьего говоришь!.. Не докажешь… опозоришь святой монастырь — в тюрьме сгною!.. На каторгу закатаю!.. И на том свете будешь отвечать… Будешь гореть там в геенне огненной… Каленое железо языком будешь лизать…

Акулина обливалась слезами, сморкалась в подол юбки и испуганно бормотала:

— Правду сказываю, батюшка… изнохратили нас обеих!.. Не за себя хлопочу… за дочку!.. Куда же она теперь? Кто ее возьмет?.. Порченую-то?..

— А чем ты докажешь, что это были монахи? — гремел полицмейстер.

— Монахи, батюшка, ваше благородие, монахи… и одежда монашья…

— Да ведь одежу монашью могли надеть и бродяги, и беглые каторжники… Ты что же это, баба? По одежке хочешь людей судить?.. Да знаешь ли ты, что такое монастырь?! Знаешь ли ты, что эти люди за нас день и ночь богу молятся?! Грехи наши окаянные замаливают?

Акулина плакала и свое твердила:

— Монахи, батюшка, ваше благородие… Не слепая ведь я была… Свидетели видели… Монахи это!.. Выпивши они были… Пахло от них… водкой…

— Чем пахло? Чем? — закричал высоким бабьим голосом полицмейстер. — Ну-ка, говори… Чем пахло?..

— Вином, батюшка, водкой…

— Вином! — полицмейстер уставился в бабу выпученными серыми глазами. — Это что же, по-твоему, монастырь-то — кабак?! Монахи не богу молятся, а пьянствуют?! Ну, говори! Говори!..

Сразу перепутавшаяся Акулина забормотала.

— Не знаю, батюшка…

— Не знаешь?! — визгливо крикнул полицмейстер, перебивая Акулину. — А как же ты смеешь приравнивать святых людей к каким-то бродягам?! Да я тебя за такие показания туда запрячу, откуда ты не выскребешься!.. Эй, городовой!.. Кто там есть?

Из двух боковых дверей вошли и замерли у порога двое городовых.

Акулина дернула за рукав Паланьку. Обе повалились на колени и заголосили. Паланька выла без слов. А мать причитала:

— Прости, батюшка, ваше благородие… Темны мы… Прости. Може, ошиблась я… Не погуби!.. Свидетели были…

— Свидетели?! — шумел полицмейстер. — Вот я поговорю сейчас с твоими свидетелями!..

Полицмейстер бегал по кабинету, шумел и грозился. Потом обмяк немного. Вынул из стола деньги. Подал Акулине рубль серебряный, а Паланьке трехрублевую бумажку.