Михаил Алексеев - Солдаты

• Название: Солдаты
• Автор: Михаил Алексеев
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1963

Писатель Михаил Николаевич Алексеев — в прошлом офицер Советской Армии, начавший службу рядовым солдатом. В годы Великой Отечественной войны он командовал батареей и прошел путь, по которому ведет героев своего романа «Солдаты». Роман посвящен героической борьбе советских воинов-разведчиков. Автор рисует образы людей, различных по характеру, по возрасту, по мирной профессии. Все они — и бесстрашный офицер Забаров, и отзывчивый парторг роты Шахаев, и новатор в военном деле Фетисов, и хозяйственный Пинчук, и неунывающий, находчивый разведчик Ванин — относятся к войне мужественно и просто, во имя победы они не щадят своей жизни. Первая книга романа — «Грозное лето» — рассказывает о жестоких боях на Курской дуге, о сражениях под Белгородом и Харьковом, о стремительном и непрерывно нарастающем наступлении советских войск на запад. Вторая книга романа — «Пути-дороги» — знакомит читателя со старой королевской Румынией. Советские воины-освободители идут по румынской земле….

---

Эту песенку пел он мальчонкой, радуясь, бывало, что под окнами прокричит пернатая вещунья. «Быть гостям или письму», — говаривал в таких случаях отец.

«Неплохо было бы получить письмецо», — подумал Камушкин.

Он вдруг почувствовал, что у него кружится голова, и опустился на подушку.

Из сортировочной доносились стоны раненых. Чей-то умоляющий голос все время просил:

— Сестрица, родненькая, потише… Ой, мочи моей нет…

— Потерпи, родной, сейчас все кончится, потерпи, — успокаивал уже знакомый разведчикам девичий голос.

— Бинт-то присох… ой-ой-ой… не могу я…

— Ты же не ребенок, а солдат. Потерпи, — строго звучал голос сестры.

Боец умолк.

В лесу, где размещался медсанбат, стоял размеренно-неторопливый гомон. Здесь, кроме резервных частей, располагались также все хозяйственные подразделения дивизии, ружейные мастерские, склады боеприпасов, ветеринарные пункты. Слышалось тарахтение повозок, ржание лошадей, говор и незлобивая брань повозочных, кладовщиков, артиллерийских и ружейных мастеров, писарей — всей этой хлопотливой тыловой братии, проводившей дни и ночи в беспокойных заботах. Труд этих, по преимуществу уже пожилых людей, как и труд тех миллионов, что находились в глубоком тылу, проводя бессонные ночи у станков и на полях, поглощался прожорливым и нетерпеливым едоком — передним краем фронта.

Над темно-зеленым ковром леса в безбрежной синеве разгуливали патрулирующие «ястребки» да прокладывали белые небесные шляхи одинокие самолеты-разведчики.

Раненый в сортировочной молчал.

— Терпит, — Камушкин заворочался на койке. — А ведь совсем мальчишка. Я видел, как его несли на носилках… Терпит парень. До войны небось от занозы ревел. А сейчас!.. И откуда у людей сила берется, терпение такое? Словно бы на огне каждого подержали!

— На огне и есть, — сказал Пинчук.

Камушкин вдруг снова поднялся на локтях, заговорил мечтательно:

— Знаете, ребята, о чем я думаю?

— Знаем, Вася. Ты думаешь удрать из медсанбата к нам поскорее. Одобряю! — без малейшего сомнения заявил Ванин.

— Конечно. Но не только об этом я думал. Мне бы вот подучиться хорошенько, — люблю я рисовать, — и написать такую картину, чтобы вот тот, — Камушкин показал в сторону палатки, где еще недавно стонал раненый, — чтобы такие, как он, встали в ней во весь свой рост — большие, сильные, красивые!..

Комсорг плотно сдвинул пушистые брови. Тонкие морщинки паутинками разбежались но его лицу. Так, закрыв глаза, он лежал несколько минут, о чем-то думая. Потом поднял веки и, возбуждаясь и удивляя разведчиков, стал рассказывать им о великих художниках, чьи кисти перенесли на полотна жизнь во всем ее прекрасном и трагическом. Камушкин радовался, как ребенок, видя, что его внимательно слушают. Особенно воодушевился Аким. Споря и перебивая друг друга, они стали говорить о замечательных русских и европейских живописцах. При этом Шахаев успел заметить, что Акиму больше нравились Левитан, Перов, Саврасов, из советских — Сергей Герасимов; Камушкину — Репин, Верещагин, из современных — художники студии имени Грекова, куда в тайнике души он и сам мечтал попасть после войны.

Аким снова поразил Сеньку своими познаниями.

«Когда это он всего нахватался?» — подумал Сенька с легкой, несвойственной ему грустью, искренне завидуя товарищу.

Где-то за лесом туго встряхнул землю тяжелый снаряд. Листья деревьев испуганно зашептали, зашелестели, сорока вспорхнула и замелькала между стволами, оглашая урочище оголтелым криком. В палатке задрожало целлулоидное оконце. Под ногами разведчиков глухо прогудело.

Камушкин умолк, уронив голову на подушку, будто этот снаряд вернул его к суровой действительности.

Аким посмотрел на комсорга, на других разведчиков. «Все они учились в советской школе», — подумал он, и от этой неожиданной мысли ему стало очень приятно.

Попрощавшись с Камушкиным, разведчики вышли из палатки. Сенька о чем-то тихо попросил Шахаева. Тот кивнул головой. Саратовец с независимым и деланно спокойным выражением лица замедлил шаг и завернул влево, на лесную тропу.

— Привет ей от нас передавай!.. — крикнул ему вдогонку Алеша Мальцев с явным намерением смутить отчаянного ухажера.

«Я вот тебе передам!» — мысленно погрозил ему Сенька, недовольный тем, что друзья разгадали его намерение.

Круто повернувшись, Сенька прибавил шагу, направляясь к полевой почте.

Недалеко от палатки, в которой лежал Камушкин, под старым, обшарпанным дубом, обмахивались куцыми хвостами Кузьмичовы лошади. Их хозяин сидел на спиленном дереве и мирно беседовал с пожилым повозочным. Колечки сизого дымка струились из-под усов обоих собеседников и вились над их головами вместе с тучей мелкой назойливой мошкары.

— Вот я и говорю, — неторопливо, с крестьянской степенностью продолжал ездовой, очевидно, давно начатый разговор, — может, умнее после войны будем хозяйствовать. Глины и песку у нас хоть отбавляй. Можно и кирпичный и черепичный в районе для всех колхозов поставить — пожалуйста! Оно и надежней да и подешевше выйдет. И лес возле села сохранится. А то земля-то — наша, и все в наших руках, а иной раз глупости допускали…

Солдат не договорил. Заметив разведчиков, он поднялся, спрятал в карман кисет и валкой походкой направился к своей повозке, медленно переставляя ноги.

— Мабуть, земляка побачив? — спросил подошедший Пинчук.

— Нет. С Волги он, из-под Камышина. Завхозом в артели работал. Все планирует да прикидывает, как бы после войны дела поумнее наладить в колхозе. Беспокойный человек. Люблю таких…

Кузьмич отвязал лошадей, укрепил подпруги, ловко, не по-стариковски вскочил на повозку и выметнулся на дорогу.

— Из якого полка вин? — спросил Пинчук.

— Из артиллерийского. Раненых в санбат привез. Говорит, в эти дни ни минуты не дают покоя — все снаряды возят на передовую. Сказывают, целые горы навозили, прятать некуда…

— В нашу б роту його, — сказал Пинчук, искрение жалея, что не поговорил с повозочным: уж больно ценил он в людях хозяйственную-то струнку!

Подъехав к своей землянке, разведчики заметили, как в нее стрелой влетела ласточка.

— Может, выберем себе другой блиндаж, а этот оставим ласточке? — предложил Мальцев.

— Ты плохо знаешь ее, Алеша. Если ласточка решила поселиться в нашем жилище, значит, она не боится нас. Кто знает, может быть, как раз на этом месте когда-то стоял хлевушок, в котором родилась эта ласточка… — и Аким смело вошел в блиндаж.

Ласточка действительно не испугалась разведчиков. Она сидела на маленьком сучке, где ею уже были налеплены кусочки грязи, смешанные с соломинками, — фундамент будущего гнезда, и с любопытством наблюдала за солдатами, которые осторожно рассаживались по своим местам. На шейке смелой пичуги мигало красное пятнышко. Аспидная спинка и стрельчатый хвостик отсвечивали синевой, оттеняя белоснежное брюшко.

— Умница! Вот так и надо делать всегда! — расчувствовался Алеша. — Разведчики — народ добрый. Не тронут.

В полдень вернулся Сенька. Сверкая светлыми глазами, он подкрался к Акиму сзади и схватил его за шею.

— А ты все пишешь, Аким?

— Собственно… что все это значит? — освободился от Сенькиных объятий Аким. — Я ж тебе… — он хотел сказать «не Вера», но раздумал, боясь смутить своего беспокойного друга.

Повернувшись к столу, Аким вновь склонился над бумагой. Он записывал свои впечатления в дневник. Глядя на Акима, захотелось вести дневник и Сеньке. Он выпросил у запасливого Пинчука общую тетрадь, вынул из кармана автоматическую ручку и уселся рядом с Акимом. Будучи глубоко убежденным, что начало обязательно должно быть лирическим, написал:

«Сегодня состоялась тихая, приветливая погода».

Потом долго думал, что еще прибавить к этому, но так ничего и не придумал. Немного поколебавшись, положил свою ручку перед Акимом.

— Возьми, Аким! Это оружие не для меня.

7

Возвращаясь с наблюдательного пункта, Марченко решил зайти на огневые позиции батареи старшего лейтенанта Гунько. Он любил поболтать со своим другом. Был поздний час. В такое время Гунько обычно находился в своем блиндаже — либо рылся в книгах, либо корпел над таблицей стрельбы, делая какие-нибудь сложные вычисления. Это было хорошо известно Марченко, и это было причиной их частых споров. Разведчику порой казалось, что его товарищ рисуется, хочет «свою ученость показать»: «Вот, мол-де, и на войне я нахожу время для работы над собой». Марченко это раздражало, и он начинал язвительно подсмеиваться над другом.

— Читай, читай, полковник Павлов таких любит. В звании повысит, — говорил он.

Гунько сначала улыбался, потом терпеливо отмалчивался, наконец его начинали злить глупые насмешки друга; завязывался спор, который обычно заканчивался яростной ссорой. А на следующий день лейтенанты звонили друг другу по телефону, чтобы помириться. И мирились.