Глеб Лебедев - Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси

• Название: Эпоха викингов в Северной Европе и на Руси
• Автор: Глеб Лебедев
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-8071-0179-0

---

Импорт металлической посуды и золото становятся «хронологическим индикатором», перекрывающим «цезуру» в развитии скандинавских культур железного века. Датирующим материалом являются кельтские котлы, затем и римские металлические сосуды времен республики (ситулы), используемые как урны погребений с оружием. Золотые вазовидные подвески, найденные на Готланде, серьги (с дельфинами, барань-ими или львиными головками) — образцы греческой работы, поступившие в Швецию, может быть, из Причерноморья.

В составе украшений встречаются ма-ленькие бусы из аметиста и стекла (голубо-го) или проволочные (спиральные); голубые известны с эпохи бронзы, в предримское время начинают встречаться чаще, но еще не составляют заметной части убора.

Местная керамика представлена в памятниках раннего железного века Швеции примерно тысячью сосудов (урн), особенно в могильниках Фискебю, Хорн и др. Преобладают ясторфские слабопрофилированные формы, в западной Швеции есть лощеная, немного «биконической» керамики, в гончарстве прослеживаются связи с такими, более южными, памятниками, как Крагхеде на Вендсисселе (отмеченный также широкими «континентальными» контактами с культурами южного побережья Балтики).

Богатое погребение, по обряду сожжения, с оружием, характеризующее новый облик эпохи, открыто на острове Эланд, в Эвре Алебекк (Ovre Alebaeck). В бронзовый котел с широким железным поясом по венчику и двумя ручками вместе с сожженными костями были сложены два однолезвийных меча (согнуты), два наконечника копья (тоже согнуты) и очень крупный умбон с рукоятью щита (или оковкой). Бронзовые котлы (урны, с уложенным оружием) есть еще в ряде находок (Рюд на Эланде, Хорн и Лагерлунда в Эстеръётланде), подобные в большом количестве известны в Дании этого времени, есть в Норвегии, а также в многочисленных могильниках континентальных германцев. Типичная черта элитарной культуры — металлическая посуда, явно — кельтский импорт (котлы на ножках) или местное подражание кельтским изделиям. Известна также ранняя римская ситула из Нюсабю в Сконе, прямой след военных или мирных контактов с Италией.

Погребальные памятники Сконе рубежа эр — это каменные круги с сожжениями, бедные находками; по времени и типологически они предшествуют подобным надмогильным сооружениям Нижнего Повисленья, вельбаркских могильников II-III вв. н. э., как и курганы с похожими каменными конструкциями западной Швеции и Норвегии.

Каменные прямоугольные оградки — «таранды»—в восточном Уппланде (Табю, Скальбю), с трупоположениями, безынвентарные, датируются по С14 эпохой поздней бронзы, хотя в Прибалтике аналогичные памятники (для их обозначения использован именно эстонский термин, таранд) появляются на рубеже нашей эры; вероятно, так же датируются и шведские таранды, документирующие ранние трансбалтийские связи (проявившиеся и в появлении ладьевидных кладок эпохи бронзы на островах и побережье Эстонии и в Курземе).

Плотное заселение в конце предримского времени прослеживается в Южной Скандинавии до Ослофьорда, однако сравнительно ослаблена заселенность Сконе и других областей, аккультурованных в эпоху поздней бронзы, как и Зеландия (по сравнению с Ютландией). Локальные колебания могут быть связаны как с внутрискандинавскими перемещениями, так и с миграциями населения на континент, за пределы Скандинавского полуострова.

Миграции на южный берег Балтики — важный компонент общей картины развития Скандинавии в эпоху поздней бронзы-раннего железа. Наиболее ярко процессы, дополняющие представления о месте северных германцев поры германского этногенеза в мире «Барбарикума» Европы, раскрываются в судьбах культур, формировавшихся в это время в Восточном Поморье Польском, между Одером и Вислой, в Нижнем Повисленье и далее на восток и юго-восток.

Побережье Балтики между Одером и Вислой — контактная зона ясторфской и лужицкой культур; в конце бронзового века здесь формируется поморско-кашубская ветвь лужицкой культуры, и на ее основе — восточнопоморская культура, с каменными курганами, под насыпями — каменные ящики, погребальные урны иногда накрывают большие перевернутые горшки «клоши» («колпаки», «колокола»). Обособление этой культурной группы происходит в VII в. до н. э., в следующем столетии начинается ее экспансия за пределы исходного ареала в Восточном Поморье, между Кашубской возвышенностью и низовьями Вислы. При этом прослеживается динамичное накопление южноскандинавских и «эльбогерманских» элементов (домковые урны, лицевые урны, подобные «кимврским» в Дании), маркирующей чертой обряда становятся, не столь распространенные в соседних культурах, каменные курганы и ящики.

В VII-VI вв. до н. э. особенности поморской культуры становятся столь яркими и концентрированными, что можно определить ее в это время как особую культуру лицевых урн (Gesichtsurnenkultur) Восточного Поморья и Нижней Вислы. Определяющие ее черты — каменные ящики с коллективными захоронениями (до двух-трех десятков погребальных урн) и, прежде всего, собственно «лицевые урны», чернолощеные сосуды с высоким кеглевидным горлом, скульптурно проработанными (до портретности) изображениями лица и другими признаками безусловной «антропоморфности» (La Baume 1962). Кеглевидное горло антропоморфных округлых урн накрыто глиняными коническими крышками (часто — в форме остроконечных шляп, иногда — маленьких шлемов, с тщательно переданными деталями, через две с половиною тысячи лет скопированными в парадном вооружении офицеров кайзеровской Германии Гогенцоллернов). Декор лицевых урн составляет не только «портретное» изображение на горле сосуда (когда переданы черты лица, нередко — усы, борода, прическа, различная для мужских и женских урн). Не менее тщательно на тулове сосуда изображали детали одежды и убранства — плащи, воротничковые и спиральные гривны, серьги, пояса, фибулы, а также оружие — щиты, копья, мечи. Храповатая керамика, известная и ранее в восточнопоморской группе лужицкой культуры и собственно восточнопоморской культуре, дополняет ясторфский и лужицкий компонент, формируя своеобразный и устойчивый керамический комплекс.

«Горшок-кувшин-миска», основные компоненты этого комплекса, становятся с этой поры устойчивой характеристикой среднеевропейских культур к западу от Немана; далее на восток, в лесной зоне Восточной Европы преобладают «горшечные культуры» раннего железного века с более простым керамическим набором, небольшими укрепленными городищами «балтского» или «славяно-балтского круга» (Щукин 1994:20-21). Под поморско-лужицким воздействием формируется культура балтийских курганов между Вислой и Неманом, с погребальными насыпями, основанными на каменной конструкции: каменные венцы, ящики, керамика и металл — те же, что в поморской культуре, но без лицевых урн. Такие памятники, как Мишейкиай (у Клайпеды), Башки (Лиепая, Латвия), Дарзниеки, маркируют экспансию балтийской курганной культуры на восток, в зону «штрихованной керамики» и других «городищенских культур» лесной зоны Восточной Европы, и по мере ее распространения и распада на «племенные культуры балтов» в VI-IV вв. до н. э. проходит, видимо, ключевой этап этногенеза собственно балтских, летто-литовских народов (Ушинск&с 1989).

Поморская культура лицевых урн обрисовывает сходный, но иной процесс. Коллективные захоронения в больших каменных ящиках (до нескольких десятков «классических лицевых урн») указывают на весьма высокую степень консолидации и организации, первоначально, видимо, неоднородного по происхождению населения.

«Идея», консолидирующая это население, неясным для нас, но определенным образом выражена в антропоморфности лицевых урн. Обычай этот в Европе представлен изолированными, отдаленными друг от друга, но несомненно связанными между собою (хотя бы самим распространением и тождеством принципа выражения) культурными очагами. Исходный — в Этрурии, где в Италии эта «идея», ритуал и тип лицевых урн могли появиться вместе с другими «миграционными компонентами» этрусской культуры, малоазийскими по происхождению (и древнейшие образцы лицевых урн известны в Трое бронзового века). В Италии этрусские лицевые урны, в конечном счете, дали начало «изображениям предков» в римской культуре, то есть, в итоге — скульптурному жанру римского портрета.

«Домковые» и «лицевые урны» известны в VII-VI вв. до н. э. в так называемой Hausurnenkultur {культуре домковых урн) междуречья Эльбы-Заале в Восточной Германии (Peshel 1972: Е 1, Е 2); оттуда этот культурный импульс мог в равной мере распространиться и на север, в ясторфско-ютландский ареал «урн кимврского типа», и в Восточное Поморье, также связанное с этим же северным ареалом. Нельзя не заметить, что распространение «идеи лицевых урн» в VII-VI вв. до н. э. (не столь уж отдаленное от времени «Основания Рима» — 753 г. до н. э.) словно «прокладывает» с юга на север, за полтысячелетия разведывая для следующих поколений, маршруты странствований тевтонов и кимвров. Первопроходцы этих путей в Северную и Среднюю Европу дали неясные, но действенные импульсы консолидации населения формирующегося «Барбарикума».