Эдриан Мэтьюс - Дом аптекаря

• Название: Дом аптекаря
• Автор: Эдриан Мэтьюс
• Издательство: ACT: ACT МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 5-17-037685-5, 5-9713-3471-9, 5-9762-0436-8

…Жанровая сценка с изображением спящей на диване босоногой красавицы в голубом и мужчины, прислонившегося к оконной раме.

Работа малоизвестного художника Йоханнеса ван дер Хейдена.

КАК она оказалась среди ВЕЛИКОЛЕПНЫХ произведений искусства, вывезенных нацистами из Голландии?

И ПОЧЕМУ за ней ведется НАСТОЯЩАЯ ОХОТА?!

Искусствовед Рут Браамс понимает — в картине скрывается КАКАЯ-ТО ТАЙНА.

Но чем ближе подбирается она к разгадке, тем чаще начинают происходить с ней странные «несчастные случаи»…

Выход один: как можно быстрее постичь смысл загадочной надписи на картине и РАСШИФРОВАТЬ скрытое в ней ПОСЛАНИЕ!

---

Воспользовавшись вашим любезным предложением, я зашел к Брукховену, изготовителю оптических приборов, и обнаружил в высшей степени необычную и отвратительную личность!

С изумлением услышал я о том, что Каналетто и наш Вермер якобы используют темную комнату. Возможно ли такое? Если да, то моя боязнь насмешек растает, как утренняя роса. Брукховен продемонстрировал некоторые из новейших изобретений, а одно из них мы, к величайшей моей радости, даже испытали. Не знаю, как оно попало в руки Брукховена, но разработал его аббат Нолле. Хитроумная пирамидальная форма позволяет складывать его и легко переносить. Художник сидит в темной палатке — как кочевник-пустынник, спасающийся в шатре от палящего солнца, — а картина ландшафта передается на бумагу через систему линз. Остается только обвести линии! Какой ответ на мои глупые мечты!

Брукховен утверждает, что модель можно усовершенствовать, что у него есть новые линзы производства Долланда, которые позволяют добиться значительного улучшения чистоты и четкости проекции. Я предложил продать прибор и назвал сумму, которую готов заплатить за него, но со мной обошлись как с обычным преступником. Я был уязвлен, но не отчаялся. Знакомство с инструментом лишь подстегнуло мои амбиции. Я человек практической жилки и не сомневаюсь, что сумею построить такой же, а Брукховен пусть отправляется в адский котел! Смею полагать, что задача мне по плечу.

Откуда такая дьявольская энергия? Что ж, вы знаете мои мотивы. Стоит подумать об Эстер, как кровь во мне вскипает.

Остаюсь искренне вашим,

Йоханнес ван дер Хейден.

30 ноября 1758 года.

Дорогой друг!

Ваше письмо у меня в руках. Надеюсь, вы уже вернулись из экспедиции.

Я постарался узнать все, что можно, относительно интересующего вас пигмента, известного как парижская лазурь. Его используют обычно в сочетании с краппом. Он хорошо высыхает, но требует большого расхода масла. Предпочтительнее брать ореховое или маковое, поскольку льняное слишком зернистое. Надеюсь, ваш друг Георг ван дер Мейн подтвердит мои рекомендации.

Имел удовольствие навестить божественную Эстер — о чем расскажу ниже, — хотя все прошло не совсем так, как хотелось бы.

Как вы знаете, она живет на Кейзерсграхте, неподалеку от моего дома. Они занимают нижний этаж. Господин Хоуп уделил нам час своего времени, и мы успели поговорить о нынешней войне и публичных казнях, которые она осуждает, а также о ее павлине, пребывающем в жалком состоянии по причине холодов. Эстер увлекается садоводством и уже вырастила в своем зимнем саду ананас и кофейное дерево. Сейчас она старается вырастить тюльпан сорта «семпер августус», за который, как говорят, дают 5000 гульденов — награда, получаемая лишь немногими. В разговоре Эстер упомянула о некоем итальянце, побывавшем в их доме с визитом, но упомянула с улыбкой и, похоже, не захотела рассказывать о нем более. Такие встречи с ней настоящее сокровище, и воспоминания о них, как вы понимаете, питают пламя моей неугасающей страсти. Однако в присутствии ее отца я, кажется, позволил себе сделать несколько легкомысленных замечаний о своих успехах на поприще живописи, выдав незрелые труды за большие достижения и сильно преуменьшив собственную некомпетентность. Сейчас я уже браню себя за жалкое бахвальство и желание произвести впечатление. Но поздно, поздно! Выслушав меня, господин Хоуп, к полнейшему моему удивлению, попросил написать портрет его дочери, пообещав хорошо заплатить. Я попытался было спуститься с пика, на котором оказался по собственной глупости, но он не стал и слушать, объяснив мое поведение скромностью, а не трусостью попавшего впросак жалкого хвастуна. Человек он решительный и отказов не принимает. Коротко говоря, я в полном отчаянии и смятении. Господин же Хоуп ждет быстрого результата и дал мне всего лишь месяц для выполнения работы. Не представляю, что и делать.

Мой дражайший и почтеннейший друг!

Трудно выразить словами ту величайшую радость, которую испытал я сегодня утром, вскрыв ваш пакет. Когда слуга появился на пороге, ни форма, ни размеры пакета не позволяли предположить, каково его содержимое. Я пребывал в совершенном недоумении. Зачем? Разве не знаете о данной мною клятве никогда более не иметь дел с Брукховеном? И однако же, вы купили тот прибор, о котором я упоминал, несомненно, уплатив за него мошеннику чрезмерную сумму. К тому же вы еще и заставили его поставить те самые английские линзы, о которых он упоминал. Вы настоящий друг. Темные тучи над моей головой наконец рассеялись.

Как раз в тот момент, когда я развернул посылку, в аптеку заглянула моя мать. Я попытался спрятать инструмент, но было поздно. Моя новая игрушка чрезвычайно ее заинтересовала. Выслушав объяснения и заметив охватившее меня воодушевление, она даже предложила поработать внизу, пока я освою прибор. Поверьте, Корнелис, я не заставил просить себя дважды. Взял бумагу, доску и прочие принадлежности, завернул ваш бесценный подарок в полотно и оседлал нашу старую лошадку. Через полчаса я уже был за городом, подальше от любопытных глаз тех зевак, что в городе роятся вокруг вас, как мухи. Мое излюбленное место, где я бываю летом при каждой возможности, — это лужайка с видом на три ветряные мельницы за перегороженным дамбой польдером.

Войдя в эту бедуинскую палатку, я приспособил раздвижной рычаг таким образом, чтобы выбранный пейзаж отразился на бумаге. Изображение получилось идеальное. На всю работу ушло полчаса. Потом я добавил тени и другие эффекты для создания нужного фона и глубины. Раньше мне приходилось по три-четыре раза стирать нарисованное и даже вообще отказываться от всего предприятия. Сегодня меня переполняет восторг триумфа. Смотрю на свои три мельницы, поражаясь как полному соответствию архитектурных деталей, так и четкости перспективы.

Камера-обскура имеет ряд неоспоримых преимуществ, позволяя художнику избежать искажений и неточностей, возникающих по причине слабости и несовершенства человеческого глаза, неверности руки и горячности воображения. По моему глубокому убеждению, такой способ следования природе наглядно и легко доказывает, сколь бесконечно далек от ее совершенства самый искусный рисовальщик.

Корнелис, друг мой, не смею отвлекать вас боле своими восторгами и рассуждениями. Страсти все еще бушуют во мне, и к ним следует добавить чувство вины и ужасной неловкости. За что? За сопряжение науки с искусством или за отказ от средств, через которые достиг я невиданного эффекта? Конечно, ни один мастер не обязан раскрывать свои методы, многие из которых представляются непосвященным весьма туманными, странными и искусственными. У каждой гильдии, у каждого цеха свои секреты, свои тайные знания, и разве не справедливо это — даже в еще большей степени — по отношению к художнику? Важен ведь конечный результат, а не пути, к нему ведущие. Разве изменится в худшую сторону наше отношение к великому Вермеру, если мы узнаем, что он использовал камеру-обскуру? Разве станем мы из-за этого порочить память о нем? Надеюсь, что нет!

Благодарю вас, дорогой мой друг! Теперь я верю наконец, что вы освободили меня от цепей неумелости. Молю Господа придать мне сил и решимости для достижения цели.

Сердечно ваш,

Йоханнес ван дер Хейден.

Друг мой Корнелис!

Со смешанными чувствами и тяжелым сердцем берусь сегодня за перо. Вчера вечером, идя по Кейзерсграхту к дому господина Хоупа, я поймал себя на том, что невольно замедляю шаги, будто ноги не желают нести меня дальше. Я задержался на мгновение в надежде узреть в окне Эстер, один вид которой, подобно дуновению ветерка, распаляет уголья моей страсти. Можете представить мое удивление, когда дверь отворилась и до меня донеслись шум, восклицания, заверения в дружбе и громкие слова прощания, которыми Хоуп и его дочь провожали своего некоего гостя. Увидев меня, они представили нас друг другу. Имя незнакомца — Джакомо Паралис. Знакомство наше сопровождалось весельем и шутками, разделить и принять кои я оказался не в состоянии. Гость — итальянец по рождению. Ему около тридцати четырех лет. Он высок, смугл и поразительно хорош собой, даже несмотря на три оспинки на лице. Одежда его, соответствующая южной моде, неизбежно подверглась бы осмеянию на улице, не скрывай ее от насмешников вечерние сумерки: красный с золотом камзол под меховой накидкой, батистовая рубашка с кружевными оборками из Аленсона, белые шелковые чулки и высокие лакированные туфли. Поверьте моему слову, больше всего на свете он походил на щеголя-задаваку из комедии дель арте. Ногти на пальцах у него длинные и заостренные — для того, объяснила мне потом Эстер, чтобы прочищать ими уши, — и весь он источал сильный запах жасминной помады. Господин Хоуп и его дочь принялись расхваливать синьора Паралиса, называя его оккультистом и алхимиком, чьи исключительные способности и дарования изменят их судьбу. Я молчал, не зная, принимать ли это за правду или шутку.