Мила Бояджиева - Круиз "Розовая мечта"

• Название: Круиз "Розовая мечта"
• Автор: Мила Бояджиева
• Жанр: Детектив

Во всех своих произведениях Людмила Бояджиева ставит перед собой задачу соединить традиционные для русской литературы нравственную ориентацию и качественную форму с требованиями коммерческого успеха — динамикой развития сюжета, усилением элементов детективного, авантюрного характера, психологической напряженностью действия, созданием живописной атмосферы. Книги Бояждиевой утоляет жажду сильных эмоций, ярких красок, захватывающих событий. Это приятный допинг для обыкновенного человека, не нашедшего в повседневной реальности «островов сокровищ», манивших с детства.

---

— А где-то вон на том склоне сейчас носится, как дух гор, наша Лара… Сумасшедшая!.. — Сказал Сергей, не стараясь даже скрыть грусти и озабоченности. Еще, как мне показалось, — восхищения.

— Нет, нет, ребятки, Ирочка права, — мы — дети городских трущоб. Такая махина, такое богатство и великолепие не вмещается в душу, распирает её, что-то от меня требует… Ответственности перед чем-то… Или любви… Встав рядом с Ирой, Толя крутил лысой головой под нелепым капюшоном, пытаясь объять необъятное.

Колоссальный небесный купол, накрывший угасающий, покойный, драгоценно-разнообразный мир. Солнце почти опустилось за снежные хребты, наполняя пространство отблесками расплавленного золота. Лиловые бархатные тени и алеющие в закатных лучах склоны, темная зелень еловых рощ и снежные, ледяным блеском лоснящиеся завалы — все требовало от нас какого-то ответа, участия… Но чем, чем ответить этой величественной и трогательной красоте?! Не аплодировать же, как солистке, взявшей невозможно-трудную ноту!..

У меня невыразимая прелесть мира всегда вызывала бурную потребность любви. Только она одна могла стать вровень с небесными дарами, преподносимыми нам жизнью. И только любовью, переполняющей душу радостью и благодарностью, дано нам расплачиваться за право существовать на этом свете…

Сергей, кажется, чувствовал нечто похожее. Его прищуренные глаза обшаривали величественную панораму с мрачной решительностью.

— Вот это вот все (он кивком головы обозначил объявшую нас земную юдоль) — это, именно это и есть единственный аргумент «за».

— Ты имеешь в виду преимущества времяпрепровождения в горах над сидением в московской конторе? — Лениво уточнил Толя, почему-то тоже погрустневший.

— Я хотел сказать, что присутствие в этом мире могучей, мучительно-невыразимой красоты свидетельствует о существовании чего-то более сложного и загадочного, чем материалистическая теория эволюции белковых тел. — Скороговоркой, как для бестолковых студентов, отчитался Сергей. Похоже, он не был расположен к беседе. Но Толя не был молчуном.

— Да кто о ней всерьез вспоминает? О теории белковых тел? Даже в школе вовсю критиковали Дарвина и догмы «исторического материализма».

— И штудируют Библию… — Без энтузиазма уточнил Сергей.

— А ты знаешь, Славочка, что твой муж — воинственный атеист? Оживился Толя, почуяв возможность горячей дискуссии.

— Я не атеист, а безбожник. Это совсем разные вещи. — Вдруг завелся Сергей. Он, казалось, размышлял вслух. — Я не отрицаю какого-то верховного начала над земным бытием — небесного, Вселенского, — не знаю… Не знаю, что это — первичный атом, породивший мир и неведомый излом времени, вселенский разум или некий глобальный компьютер, просчитывающий варианты миров и цивилизаций — не знаю. Да не очень интересуюсь. Однако порой, как и каждый из живущих, ощущаю это могучее Нечто — не умом, нет, не умом. И, увы, не душой… Поскольку в бессмертную душу не верю…

— Нормальная интеллигентская установка. — Успокоил Сергея Толя. — Ты веришь сердцем своим в высшую мудрость, а не в бородатого дяденьку на небесах, правящего людскими судьбами, карающего и вознаграждающего… Даже матерые религиозные философы сегодня уже признают, что идея ада порождение фантазии садиста-маньяка, и никакого отношения к идее божественного возмездия не имеет.

— Не о дяденьке, то есть Боге-отце или сыне или святом духе речь… Ты правильно заметил, Толя, дело в высшей мудрости, справедливости. Некоем глобальном замысле существования человечества. Вот их-то я и не вижу — ни мудрости, ни справедливости, ни возмездия. Как ты помнишь, Иван Карамазов не мог принять идею справедливого Бога из-за страдания ни в чем не повинных людей. — Массивная фигура Сергея вырисовывалась на фоне меркнущего заката. — Он не мог объяснить с позиций веры в Бога-отца и заступника ни одной слезиночки замученного ребенка. А мы благополучно существуем в мире, где истязание человека — невинного ребенка или пусть даже изрядно погрешившего на своем веку старика — норма. Достаточно посмотреть один выпуск теленовостей, чтобы умом тронуться: войны, эпидемии, болезни, катастрофы куски мяса, обломки жилищ, истерзанные останки того, что было рождено для жизни, добра, радости… А мы спокойно ужинаем и при этом — с крестом на шее и с верой в свою бессмертную душу и некую высшую справедливость!

— Ошибаешься, дорогуша моя, человек является в этот мир не для удовольствий, а для страдания. И поэтому-то вся эта красота лишь намекает на возможность совершенного бытия… А мы превратили замысел Божий в сплошную кару и ад. — Толя инстинктивно коснулся груди в том месте, где висел нательный крестик.

Сергей подсел к нему и крепко сжал плечо в дутой изумрудной куртке.

— Кто сделал земной ад, кто? — Я, ты, она? Или миллионы других, рожденных с изначальной жаждой жизни, радости, милосердия, и обреченных на мучения и смерть.

…Мне было лет четырнадцать и я уже знал о конфликте Бога и Сатаны, а также о принципах возмездия за прегрешения, искупления грехов страданием. Моя мать не была очень набожной, но иконку дома держала и тихонько на ночь, думая, что я сплю, шептала что-то горячо и просительно. Может, прибавку к зарплате, а может для меня праведный путь вымаливала…

По голосу Сергея я чувствовала, что он попал на больную тему.

— И вот результат! Твоя мама и мечтать не смела — сынок уважаемый человек, прекрасный специалист, богатей, счастливый семьянин! Ты бы хоть свечку на Пасху или рождество ставил, безбожник… Ну, хотя бы на всякий случай. — Серьезно посоветовал Толя.

— А у Лары на шее синенький брелок с каким-то золотым божеством висит. Она говорит, что никогда с ним не расстается. Это кто — святой дух? Обратилась к нам Ирочка.

— Это Будда, детка. — Нехотя объяснил Толя. — У Лары надежный защитник.

— А я в православной церкви недавно окрестилась. На Октябрьской площади, за худсалоном. У нас в ансамбле все девчонки там крестились. Я даже крестной у Таськи была. И теперь всегда крестик ношу. — Она вытащила из-под свитера и показала золотой крестик. — Очень даже помогает. И там, в Стамбуле, и вообще… в личной жизни… А ничего, что он католический?

— Ничего, ничего, детка. — Успокоил подружку Толя. — Это уж все равно. Как говорят, «из одной бочки разливают» — что религии, что богов.

— Я не досказал. — Спокойно продолжил Сергей, не обратив внимания на треп Толика. — Тогда, в четырнадцать, я понял ужасную вещь. От моей догадки мне стало не по себе и я стал приглядываться к жизни очень внимательно, ожидая, что меня переубедят… Жду до сих пор. Только, видно, зря.

— Так что же все-таки произошло? Что ты тогда понял, муж? И почему я об этом узнаю только сейчас?.. Эх, жены всегда узнают все самое главное в последнюю очередь… Давай, выкладывай начистоту. Я все пойму и прощу. Честно. Присягаю на последних лучах солнца!.

— В нашей компании дворовой шпаны был один гаденыш. Лживый, жестокий, завистливый… Маленький и визгливый… В общем, что называется — ублюдок. Так мы его и звали. Отобрать у старухи кошелек или авоську, которую та волокла из магазина, было для Ублюдка особым удовольствием. Как и мучительство кошек. Да не каких-нибудь, бесхозных, а любимых, бабулькиных. Вот такую отраду одинокой жизни он старался изловить и с отрубленными лапами или размозженной головой под дверь хозяйки подбросить.

— Ой, Сережа, ну к чему это нам сейчас? Каждый уже повидал в своей жизни достаточно жути. Если я начну про больницу рассказывать или Толя про Афган… — Содрогнулась я от пробежавшей по спине дрожи.

— Я объясняю, как стал безбожником. — Упрямо продолжил Сергей. Ни балагурить, ни благодушничать он почему-то сегодня не хотел. — Короче, Ублюдок попал под грузовик. И с развороченным брюхом был доставлен в Склиф. День лежит, два, неделю. Врачи удивляются — на редкость живучий паренек попался. Маманя его, работавшая в чистопрудной «стекляшке» уборщицей, явилась в наше чердачное логово и, заливаясь слезами, прямо посреди битого стекла на колени бухнулась. «Сходите, говорит, к сыну, ребята, Христом Богом молю. Он вас кличет». А тетка была никудышная — алкашка и скандалистка первая на весь переулок. С мужем, таким же подонком, чуть не каждый день дралась. Участковый мент к ним чаще деда родного заходил… Не знаю, что нас пробрало — пошли мы в больницу, с апельсинами и книжкой «Петровка 38». Все честь-честью. Вроде даже цветочки прихватили — смех! Дежурный врач нас подозрительно осмотрел и сказал: «Посещения строго запрещены». А потом уже вслед окликнул: «Эй, братва! Давайте живее, пока главный на операции».

И увидели мы его — трубочки, иголочки, бинты… Лицо крохотное, остроносое, как у белки, а в глазах — страх… Такого страха я ещё ни у кого не видел. Хочет что-то сказать, а губы синие-присиние, еле шевелятся. Я нагнулся к нему: «Не дрейфь, скоро будешь мячи гонять». Он посмотрел мне в глаза так, словно узнал разгадку всех загадок и стал самым взрослым и умным. Ему даже удалось оторвать голову от подушки, чтобы приблизить к моему уху пересохшие губы. — «Кошкам очень больно. Я знаю».