Мила Бояджиева - Круиз "Розовая мечта"

• Название: Круиз "Розовая мечта"
• Автор: Мила Бояджиева
• Жанр: Детектив

Во всех своих произведениях Людмила Бояджиева ставит перед собой задачу соединить традиционные для русской литературы нравственную ориентацию и качественную форму с требованиями коммерческого успеха — динамикой развития сюжета, усилением элементов детективного, авантюрного характера, психологической напряженностью действия, созданием живописной атмосферы. Книги Бояждиевой утоляет жажду сильных эмоций, ярких красок, захватывающих событий. Это приятный допинг для обыкновенного человека, не нашедшего в повседневной реальности «островов сокровищ», манивших с детства.

---

— А доктор Баташова — молодец! Выступала не хуже народной артистки времен старого МХАТа. — Похвасталась я после смены Алле. Она одобрительно потрепала меня по плечу.

— Ты всегда была заводная, Славка. Умела народ организовать. Это называется — сила убеждения. Помнишь, как в деканат вызвали из-за того, что ты организовала массовые обструкции собраниям и лекциям этого зануды… как его?

— Пачука. Да, мне нравилось быть заводилой…

— Но тут слишком не старайся — не Большой театр. Пороху на всех не хватит. Отработаешь за пару недель тактику и сумеешь держаться на «автопилоте», не слишком выкладываясь.

Алла оказалась права. Домой я теперь приходила не менее уставшая, чем Сергей, и на самоанализ у меня просто не хватало сил. Кроме того, я была довольна собой, думая о том, скольких людей сумела поддержать, а может, и спасти.

Разговор с женщиной, которую изнасиловали двое подвыпивших парней в Перовском парке, вначале испугал меня — порой мне казалось, что я смотрю в зеркало, так похожими были наши ощущения. Вопреки всем правилам, я сослалась на личный опыт и даже поделилась собственными переживаниями, которые теперь остались позади. Да, я освободилась от преследовавших меня образов. Они ещё маячили где-то на периферии сознания — смутные и поблекшие, как эпизоды забытого кинофильма.

В общем, я осталась в «Службе». И когда вышел на работу после двустороннего воспаления легких Герасим Петрович — тот самый Гера, которого я временно замещала, мне выделили собственное рабочее место.

Шел январь — мрачный, снежный, с чередой откуда-то вдруг прорвавшихся к нам, чрезвычайно вредных для здоровья магнитных бурь. Жалобы на депрессию и одиночество участились. А вот любовные истории, которые, как говорили коллеги, образуют некую весеннюю эпидемию, стали редкостью.

— Извините, вас как зовут, девушка? — Спросил меня мужской голос, сделав длинную паузу после того, как я представилась.

— Возможно, вы перепутали «телефон доверия» с «телефоном знакомств»?

— Не знаю. Я вам сейчас опишу ситуацию, а вы мне подскажете, куда звонить… Я лежу в ванне… Теплая вода покрывает мою грудь… Длинные светлые волосы прилипли к плечам, худым и бледным, как в анатомическом атласе.

— Молодой человек, я психотерапевт, с седыми висками. На мне серый свитер и очки в роговой оправе. Плюс пять — старческая дальнозоркость. Боюсь, вы спутали телефон. — Я нажала рычаг, но мой абонент оказался настойчивым.

— Вы жестоки, психотерапевт. И несмотря на седые виски — неопытны… Я звоню именно вам — мне нужны вы. Пожалуйста, дослушайте — уже недолго… Меня начинает знобить от того, что вода стынет и мне страшно. Бритва деда лежит рядом. Старая, с заржавелым тупым лезвием. Но ведь опасность заражения крови мне не грозит, и точить бритву вряд ли надо — у меня очень тонкая кожа и жилки на запястьях совсем близко. Я вижу, как они пульсируют…

«Наркотическое отравление с садо-мазохистскими симптомами», — решила я. Уж очень он смачно живописует картинку. Возможно, получает от самоистязания эротическое удовольствие.

— А как мне обращаться к вам? Ведь у вас пока ещё есть имя.

— Имя? — Ха-ха-ха… Скорее, собачья кличка. Юл. Меня зовут Юлом.

— Я бы не стала так называть собаку. Ведь это, наверно, сокращенное от Юлия?

— Верно. Отец был неравнодушен к Цезарю. Даже писал научный труд о его исторических заблуждениях… А как мне называть ангела в роговых очках моего последнего душеприказчика?

— Владислава Георгиевна.

— Пожалуй, имя подходит. Все должно быть значительно в последний момент… Прощание со славой — в этом что-то есть, не правда ли?

— Вы ждете, чтобы я отговорила вас от предполагаемого самоубийства или дала рекомендации по поводу устройства пышной церемонии? — Парень раздражал меня своей фальшивой высокопарностью — Надеюсь, вы не забыли расставить вокруг горящие свечи? Нет? Отчего же отказали себе в последнем удовольствии? Неужели собираетесь плавать в крови в блеклом свете электролампочки? Не слишком изысканно. Но переигрывать тоже не стоит, особенно в таком серьезном деле… Знаете — заваливать комнату венками с надписями «себе — любимому», включать реквием Моцарта, запасти в холодильнике хорошие вина для дружеских поминок — это слишком. Дурной тон. Но об одной детали я хотела бы напомнить — именно для вас, человека тонко чувствующего, она должна иметь значение. — Я открыто куражилась над собеседником. — Вы уверены, что хорошо подготовились, Юл?

— Ваша ирония, уважаемый доктор Слава, меня нисколько не огорчает. Чужое горе, как правило, порождает тайное торжество. Даже у людей чрезвычайно милосердных. Это биологический феномен — человек торжествует просто от того, что бомба попала в чужой окоп. — Он устало вздохнул. — Не утруждайте себя репризами на тему самоубийства… На ваш вопрос отвечаю утвердительно: я все продумал и по-возможности учел. Завещать мне нечего и некому. Рассчитывать на дружеские поминки не приходится. К тому же я сирота.

Я прислушивалась к его интонациям, теряясь в догадках — относительно «диагноза» и мотивов звонка моего собеседника. Все было похоже на розыгрыш, но могло оказаться и правдой. Я решила потянуть разговор:

— Молодым людям, собравшимся покинуть этот мир, кажется, что они просто исчезнут. Но ведь останки увидят не только санитары и служащие морга. А ещё — знакомые, вызванные на опознание, приятели и просто любопытные… Так что — чистое белье — это минимум самоуважения к процедуре прощания.

— Мне известно из классической литературы, как готовились к бою простые солдаты, и как собирались на дуэль аристократы. Чистая рубашка у меня есть.

— Тогда добавьте, пожалуйста, в ванну горячей воды. Не стоит омрачать дискомфортом последнюю беседу. Может быть, вы решитесь все же быть откровенным. Или я расскажу вам что-нибудь умное. Ведь вам есть чем поделиться с непредвзятым собеседником? Уверяю, я способна понять любое ваше признание.

В трубке послышалось шуршание и тяжелый вздох.

— Простите, Владислава Георгиевна. Я валял дурака. У нас отключили горячую воду. Я сижу за письменным столом и даже записал ваше имя, чтобы не путаться в разговоре.

Я усмехнулась — именно правильно повторенное имя навело меня на мысль, что говорящий — не пьяница и не наркоман, находится в достаточно стабильном психологическом состоянии. Обычно даже вполне здравомыслящие люди путают Владислава и Вячеслава, Георгия и Григория. Во всяком случае, мне не приходилось встречаться с мгновенным правильным усвоением моего имени.

— Значит, начнем разговор заново. Зачем вы все-таки звоните сюда, Юлий? Или это имя тоже вымысел?

— Вымысел только про ванну. Бритва деда лежит передо мной. Я сегодня рассмотрел её и все хорошенько продумал. Включил, не Моцарта, правда, а Всенощную Рахманинова, и сильно думал. И чем больше размышлял над своей трагедией, тем неумолимей она превращалась в фарс… Вот поэтому я, наверно, и позвонил. Чтобы притормозить развязку и все же понять — чего больше в ней — смешного или печального.

— От великого до смешного, как известно, один шаг. И трагедия всегда неразлучна с фарсом, как тень со светом. Чем меньше баллов «трагизма» вы выставите своей истории, тем больше у неё шансов избежать насмешек.

— Насмешек я, кажется, и боюсь больше смерти. Меня не пугает уход из жизни, а то, что вместо торжественных аккордов сожаления и угрызений совести его огласит смех… Ведь кому теперь объяснишь, что такое любовь, настоящая любовь… Знаете, Владислава Георгиевна, я воображал себя Желтковым из «Гранатового браслета». Сейчас передо мной лежат её вещи пластмассовая заколка для волос, шарфик и окурок с губной помадой. Ярко алой. Он остался в моей пепельнице после того, как она ушла.

— Вам больно, Юл, но и жутко приятно… Это и есть «возвышенная любовь». И вам хочется, чтобы это ваше чувство осталось. Как живет в каждом человеке неистребимое желание присвоить красоту — что-то с ней сделать, как-то отметить свою причастность к ней. Помните, у Бунина есть такой рассказ про надписи, которые люди оставляют во всяких памятных местах? Там его герой утверждает, что вся эта пошлость и обывательщина рождается из того же самого источника, что и поэзия Гете, Огарева, да и вообще — большое искусство. В час великой скорби и радости, перед лицом невыразимой прелести мира человека охватывает желание хоть как-нибудь и хоть что-нибудь сохранить, то есть противопоставить смерти, уносящей в небытие все сущее «реке забвения».

— Это, это. Да, да, именно это — мучительная и неутолимая потребность сохранить дорогие тебе мгновения, чувства, образы и хоть как-то противопоставить забвению. О. если б я что-то мог! Если бы мог выразить то, что разъедает мне душу, в словах, музыке или на холсте — все равно, плохо или хорошо. Я избавился бы от чувства ответственности перед своим «я», которое тяготит меня невыразимостью. И, наверно, из-за этого я надоедаю вам… Скажите, Владислава Георгиевна, у вас там все такие интеллектуалы?