Юрий Бородкин - Кологривский волок

• Название: Кологривский волок
• Автор: Юрий Бородкин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1981

Роман повествует о жизни деревни в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период, о долге современников перед старшим поколением, о воспитании у деревенской молодежи лучших традиций отцов — любви к Родине, к отчей земле, к делу, которому отдаешь всю жизнь.

---

Лысанку помаленьку распряг, а клевер с телеги скидывать не стал, сел в тень на чурбак у стены. Потянулся было за папиросами, но воздержался. Видно, долго сидел, потому что солнечный свет на березах и избах начал краснеть, и тень от конюшни достигла огорода поскотины. Затрубили вернувшиеся с выпаса коровы. На подводе, от которой веяло знойным запахом речного сена, подъехала Наталья Леонидовна, поспешила сообщить:

— Александрович, ты чего тут призадумался? Поди-ка домой-то — свет дали!

— Значит, как обещали. Надо проверить, здесь-то горит или нет. — Вошел в конюшню, щелкнул выключателем — сверху брызнул свет двух лампочек, так что с непривычки глазам сделалось больно. — Ай да ребята! Какую люминацию устроили! Бери шило и шорничай, будто днем. Вот, сваха Наталья, жись-то наступила, как в Питере!

— Верно, сват, верно! — возбужденно вторила Наталья Леонидовна. — Хоть в полночь приедешь, уж впотьмах копаться не будешь.

— Молодые-то дома?

— Сено отметывают — только что свалила.

— Ты беги, я распрягу Марту, — сказал он, не обмолвившись о своем недомогании.

Оставшись один, он еще пощелкал выключателем, желая убедиться в надежности электросвета. Торопливо заковылял домой, удивляясь тому, что во многих домах горели лампочки споря с дневным светом. В собственную избу ступил с каким-то трепетом, точно в храм: такое было сияние и на мосту и в передней, где ужинали электрики.

— Принимай, отец, работу. Живи светло! — весело сказал один из них, маленький, кривоногий, больше всех лазавший по столбам на стальных крючьях.

— Спасибо, ребята, — поблагодарил он и даже поклонился.

Пригласили за стол. Не отказался, поужинал за компанию с чувством праздничности, поднявшимся в душе. Перестал опасаться за сердце: на какой срок рассчитано, столько и постукает. Потянуло на разговор.

— У нас закончили, теперь куда?

— В Савино. Утром покидаем в машину шмотки — и до свидания.

— Шибко тихо будет без вас.

— Скоро уборочная — горожан пришлют, — сказал самый старший, с проплешиной на маковке, которую он прикрывал беретом.

— Да, народ все кругом приезжий, — посетовал Андрей Александрович. — Нынче я выбрался как-то в село, так все незнакомые толкаются на площади у магазинов. Смотрю, трое грузин в большущих, как решето, кепках балакают по-своему, спрашиваю их: вас-то, ребята, какими судьбами сюда занесло? Мост, отвечают, строим в Абросимове. Ну и чудеса!

— Зашибают деньгу, договор заключили с доруправлением. Шабашники.

— Да мужики вполовину дешевле взялись бы, а по какому-то закону нельзя. Бывало, на наших плотников везде был первый спрос, нынче со стороны нанимаем. Смешно! Вот уж в электричестве наш брат — ни бум-бум: что случится — не поправить.

— Участковый электрик будет обслуживать.

— А ежели гроза, молнию, пожалуй, может притянуть?

— Не бойтесь, громоотводы на столбах поставлены.

— Пробки можно выворачивать, — добавил верхолаз, показывая на счетчик.

Вошла улыбающаяся Варвара Яковлевна с полной подойницей парного, еще пенистого молока, тоже стала благодарить электриков:

— Ну, молодцы хорошие, спасибо вам! Светлынь на дворе, как днем! Попейте-ка парного-то молочка.

Нацедила в кринки, и электрики принялись пить прямо из них. Она смотрела на парней с материнской заботливостью, думала о своих детях, покинувших дом. И этих ждут родители, переживают, а у них такая работа, что все в разъездах. Конечно, народ молодой, привыкший к артельным перекочевкам.

— Одна только старуха, которая у колодца живет, не провела свет, — сказал паренек в красной футболке, имевший манеру все время поправлять аккуратный спортивный чубчик.

— Это Голубиха-то? Она и радио не проводила — так и осталась в том веке, — определила Варвара Яковлевна.

— В каждой деревне находятся такие чудаки. В Ильинском тоже спрашиваем одного деда: свет будешь проводить? А зачем, отвечает, если я только что две четверти керосину купил?

Посмеялись над незадачливыми стариками. Парни отправились спать на сено на поветь. Андрей Александрович тоже собирался отстегнуть ходулю, да не было ни в одном глазу сна — вышел покурить на улицу. Небо успело померкнуть, лишь в закатной стороне над потухающей зарей оно было бирюзовым. Среди торжественного сияния окон других изб желтоватый свет керосиновой лампы на кухне у Голубихи казался сиротливым: может быть, поглядит на людей да одумается. Особенно необычны были фонари на шумилинской улице, не подпускавшие темноту. Возле них мельтешили любопытные ночные бабочки, а листва берез просвечивала насквозь, и этому светло-зеленому свечению молодо отзывалась душа.

Неожиданно ближний к заулку фонарь замигал — то погаснет, то вспыхнет — значит, кто-то еще не может угомониться. Разве Оленька Коршунова забавляется? Но через минуту Андрей Александрович услышал знакомое покеркивание своего соседа Евсеночкина и насмешливо окликнул его:

— Это ты, Павел, балуешься?

— Да вот, это самое… Кхм… — позамялся Евсеночкин, словно и в самом деле застигнутый на шалости. Присел рядом, обцепив коленку жилистыми руками. — Смотрю, ни к чему повесили эти фонари.

— Не скажи, с ними повеселей.

— Много нам с тобой надо веселья. Хм! А вот на огонек-то будут сворачивать с дороги всякие хулиганы.

— Ну, полно выдумывать!

— Помяни мое слово. Возьми-ка лесоучасток, мало ли там вербованных, все народ отпетый. Нынче крутом не свои, ты вон к себе в дом напускал этих… — Евсеночкин показал через плечо на поветь, откуда доносились бубнящие голоса парней.

— Нам же с тобой свет провели!

— Я бы ни в жись не пустил. Еще на сене спать позволяешь: заронят окурок, у них ума хватит. Давеча идут и на мои яблони поглядывают.

— Кому нужны твои зеленцы.

— А кто их знает? Скоро ли уедут-то?

— Завтра.

— Ну и ладно.

Каждый раз дивился Андрей Александрович на своего соседа: откуда у него такая подозрительность к людям? И в самом благом намерении найдет какой-то изъян, во всем видит подвох. Может быть, от излишнего досужества стал таким, оттого что бездетно прожил век со своей Евдохой. Были бы сыновья, небось поменьше доглядывал бы за другими да критиковал.

— Радоваться надо, смотри, какая светлота! Вон твоя Евдокия сидит у окошка, как на фотокарточке. Молодцы ребята! — одобрил Андрей Александрович.

— Не знаю, чего она путается, зря свет жгет? Все-таки, что ни говори, а раньше проще как-то жилось, без посторонней помехи.

— Да полно! Вот уж не люблю эти разговоры: раньше да раньше… Забыл, как в лаптях ходили. Мне, например, знаешь, в выборы урну на дом привозят, потому что мой маршрут — от дому до конюшни. А на автобусе-то позавчера съездил в Ильинское. Сидишь в кожаном сиденье, что в кресле. Смотрю, тесу на загумна подвезли для будки на остановке.

— Завтра с Федей Тарантиным будем сколачивать: Ерофеев дал задание. Вот ты про автобус помянул — хочу съездить в райсобес похлопотать насчет пензии. Все же должны платить сколько-то по старости. Че-нибудь обманывают нашего брата. Помяни мое слово.

— Попытайся.

— Я им доложу так и эдак, я своего добьюсь, — упрямо пообещал Евсеночкин, поколотив при этом пальцем по лавочке. В потаенных его глазах сверкнули задиристые огоньки, как будто угрожал он кому-то всерьез. Снова показал на поветь: — Ржут, как оглашенные, твои постояльцы.

— Известно, дело молодое, — снисходительно отвечал Андрей Александрович.

Евсеночкин, придавив каблуком окурок, ушел. В освещенное окно видно было, как он, войдя в избу, уселся за газету. Очки спустил низко, так что тонкий нос пригнулся под ними, губы шевелятся: от первой до последней буквы все переберет, выискивая районные новости. На этот раз быстро потянулся к выключателю, наверно, вспомнил, что копейки нагорают. В колхозе никогда норму трудодней не вырабатывал, а про пенсию первый забеспокоился.

Словно бы усыпляя землю, со всех сторон чикали кузнечики; даже ночью воздух был сух и прян от запаха сена; где-то далеко-далеко помигивали зарницы — самая макушка лета. В такие минуты думается, что никуда больше не денется это устойчивое тепло, отпущенное на короткий срок северному жителю. И казалось, всегда будет вот так свежо и молодо зеленеть листва берез возле фонарей.

Наверное, последним в деревне лег спать в эту ночь Андрей Александрович Карпухин. И, лежа в постели с закрытыми глазами, он видел это непривычное ночное свечение берез, чувствовал себя потревоженно счастливым. В переднем углу, рядом с божницей, тихонько журчал счетчик, как будто и в самом деле было слышно, как течет по проводам электричество. Тайное и непостижимое.