Дан Цалка - На пути в Халеб

• Название: На пути в Халеб
• Автор: Дан Цалка
• Издательство: Гещарим, Мосты культуры
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-93273-160-5

---

Я шел проселочной дорогой неподалеку от поселка Модиин и как раз собирался отдохнуть, когда внимание мое привлек густой шорох пшеничного поля. Порыв ветра качнул колосья, и я увидел белые волосы сидевшего спиной ко мне старика. Его руки были сложены на коленях, а сам он выглядел таким древним, согбенным и несчастным, что я направился к нему с намерением спросить, не требуется ли помощь. Но, подойдя ближе, я почувствовал, как непонятный страх охватывает меня. Теперь человек уже не казался таким дряхлым, и волосы его золотились ярче пшеницы. Он услышал мои шаги и медленно повернулся ко мне лицом, которое оказалось молодым и загорелым. Все так, чутье не обмануло меня! То был Иосиф Флавий. Он пристально посмотрел на меня и сказал: «Началась Иудейская война».

Ахиллес и черепаха

Ахиллес сидел на складном стуле и смотрел на черепаху. Черепаха застенчиво поглядывала на Ахиллеса. Солнце медленно клонилось к закату.

«Это в последний раз, — подумал Ахиллес. — Сегодня вечером я или побегу, или отступлюсь окончательно». Черепаха ждала. По знаку, поданному Ахиллесом, она начала ползти, невнятно бормоча что-то с чувством возмущенного недоумения. «Итак, — сказал сам себе Ахиллес, — все начинается заново. Философ утверждает, что мне не догнать черепахи. Черепаха проходит небольшой отрезок пути, и я двигаюсь вслед за ней. Она доходит до некоторой точки и продолжает идти дальше, а когда я достигаю этой точки, она уже уходит вперед, и пусть даже она отошла совсем недалеко, все-таки я остаюсь сзади. Короче говоря, мне не догнать черепахи: расстояние между нами хоть и будет сокращаться, но не исчезнет никогда». Черепаха обернулась было назад, но, увидев, что Ахиллес сидит задумавшись и грезит наяву, продолжила свой путь. «С другой стороны, — сказал сам себе Ахиллес, — этот философ отнюдь не прост. Он знает, что, даже передвигаясь ползком, медленно, как только возможно, я в состоянии настичь самую проворную в мире черепаху. И все-таки он утверждает, что мне ее не догнать, а ведь он известный философ, приятель многих мудрых и учитель тянущихся к знанию, которые приходят к нему со всех концов света. Не понятно мне все это, нет, не понятно».

«Ну как, Ахиллес, — спросила богиня Афина, спустившаяся с заоблачных высот в образе птахи и обернувшаяся гордой неприступной дамой. Она ласково улыбнулась своему любимцу. — Каждый вечер одно и то же. Меня удивляет, почему ты сидишь тут и размышляешь, вместо того чтобы пойти и догнать эту жалкую черепаху. Встань и примись за дело!» — «Но, госпожа, — отвечал Ахиллес, — мне надо все обдумать. Не иначе, как здесь кроется какой-то подвох». — «Мой тебе совет: встань и беги за черепахой, иначе она первой доберется до намеченной цели», — сказала богиня, превратилась в птаху и взмыла к облакам. «Ведь и философу, — продолжал размышлять Ахиллес, — была ведома скорость черепах. Он утверждал, что когда черепаха доберется до середины пути… а я достигну середины пройденного ею половинного расстояния… Возьмем, к примеру, ветку, пересекающую тропу, и предположим, что это воображаемая точка, к которой подошла черепаха. Когда ее голова пройдет над веткой, я опущу ногу перед ее головой. Не будет ли это означать, что я победил? Но ведь ветка имеет толщину. Возьмем лучше веревку, нитку, волос, воображаемую линию, наконец. На дороге лежит волосок. Черепаха пересекает этот волосок концом своего хвоста. Хвоста?.. Я поклялся своей богиней, что сделаю всего несколько шагов и достигну цели еще прежде, чем черепаха высунет голову из панциря и разглядит, куда ей предстоит идти!» Но не успел Ахиллес закончить последнюю фразу, как вспомнил, что философ утверждал: черепаху нельзя догнать, не то что опередить.

Так Ахиллес сидел, погрузившись в думы, пока не почувствовал, что стемнело, и не зажег факел — знак черепахе, что настало время поворачивать назад. «Ну и жизнь… ну и жизнь… — печально ворчала черепаха, возвращаясь в садик, где у нее была устроена нора с изрядным запасом салата и сена. — Великий Ахиллес на поверку оказывается хуже самого жалкого раба». А возвращавшийся домой Ахиллес столь же печально и горько думал о воображаемых камнях преткновения, которыми загромождают его путь все эти живущие за горами и морями философы. Но печальнее всех была взирающая с небес богиня. Она-то знала, что воображаемые границы и отметки — это реальные преграды, которые у Ахиллеса в крови.

Исмар Леви останавливает время Пер. З. Копельман

Неоспоримая истина гласит, что время нельзя повернуть вспять. Ни одна самая блистательная математическая теория, ни одна самая смелая физическая модель не в состоянии вернуть даже крошечной доли секунды — того мгновения, когда вспыхнула пламенем некая спичка или отворилась некая дверь. Однако невыполнимость задачи не избавляет от страстного желания справиться с нею. Только лучше я расскажу вам об Исмаре Леви, красавце, чья недолгая жизнь мало кому стала бы известна, если б не странная попытка самоубийства во время процесса Камина, проходившего в Тель-Авиве осенью 1953 года.

Желающих отомстить нацистам было немало, в том числе людей вполне здравомыслящих и прозорливых. Мне лично известно о трех добровольческих группировках, которые в год окончания войны и в два последующие года предполагали выступить из Тель-Авива по маршруту мщения. Если бы эти люди служили в великих армиях и в сумятице боя дали выход бушевавшему в них неукротимому чувству, их деяния попросту списала бы война. Но когда бои отгремели, любые попытки организованных выступлений казались дерзким вызовом порядку ничуть не менее грозному и незыблемому, чем тот, что сокрушила война. Попытки эти, однако, провалились из-за досадных, даже постыдных мелочей, и с тех пор самую память о них поглотило неловкое молчание. Та же участь наверняка постигла б и «Братьев Дины», не стань их командиром Исмар Леви.

В июле 46-го один из представителей «Хаганы» в Париже, Мешулам Камин, получил приказание открыть в Марселе агентство и зафрахтовать несколько кораблей для нелегального ввоза в Палестину бывших узников концлагерей, которые мыкались теперь в пересыльных пунктах, разбросанных на юге Франции. Из Палестины выслали на подмогу Камину молодого человека, Исмара Леви, который в течение короткого времени создал такое агентство при содействии небольшой судоходной компании, именовавшейся «Аргос — Средиземное море». Леви и судно подыскал — называлось оно «Горин», — голландское, водоизмещением девять с половиной тонн. Однако владельцы судна наотрез отказывались от фрахта, а на покупку корабля требовалось изрядное количество денег.

Денег не было, время поджимало, и Камин решил обратиться к лидеру еврейской общины Марселя Пьеру Лассари и попросить ссуду. Он прибыл в Марсель. Лассари согласился ссудить деньги, но попросил двухнедельной отсрочки, чтобы собрать их, — сумма была внушительная: триста тысяч фунтов стерлингов. Камин расписался на договоре, и было решено, что Исмар Леви тоже поставит на нем свою подпись уже при получении денег. По истечении восьми дней Лассари вызвал Исмара Леви и, в обмен на подпись, вручил ему сумму полностью. Прошло еще четыре дня, прежде чем Камин выбрал время поинтересоваться судьбой судна. Марсельское агентство не отвечало. Хотя поверить в случившееся было трудно, Камину пришлось признать, что Исмар Леви исчез, а вместе с ним исчезли и деньги.

Насколько это исчезновение казалось неожиданным и повергло всех в изумление, можно судить по тому, как велись поиски. Все были убеждены, что с Леви произошло что-то неладное, что его свалила болезнь или он по недоразумению был арестован. Тщательно обследовали все больницы, полицейские участки и тюрьмы, что по тем временам отнюдь не было пустячным делом. Никому и в голову не приходило, что эмиссар подполья может вот так запросто пропасть, да еще с такими деньгами. Но Исмара Леви обнаружить не удалось. В конце концов решено было не разглашать эту историю, а Лассари согласился на длительную рассрочку возвратных платежей.

Таинственность, которой облекли дело, имела одно непредвиденное следствие. Договор о возврате ссуды был составлен неправильно, и после смерти Лассари, то есть летом 1951 года, проверявший его счета бухгалтер указал на несоблюдение условий. Но дело приняло совсем уж скверный оборот, когда выяснилось, что на листе договора стоит подпись одного лишь Камина, а подписи Исмара Леви нет и в помине.

Причастные к тому люди ни в чем Камина не подозревали, но сам он истолковал их удивление и вопросы иначе. Уже одно то, что Исмару Леви удалось каким-то образом — то ли с помощью особых, исчезающих со временем чернил, то ли путем подмены бланка — бросить на него тень подозрения, терзало Камина денно и нощно. Тщетно пытался он вспомнить свои разговоры с Леви, которого и видел-то всего трижды, в надежде отыскать малейший намек на его намерения. Он без устали строчил какие-то письма, всячески оправдываясь перед лицом возможных обвинителей, и, не желая успокоиться, обижался и на молчание товарищей, и на их подбадривание и все настойчивей требовал суда, чтобы вернуть себе честное имя.