Дан Цалка - На пути в Халеб

• Название: На пути в Халеб
• Автор: Дан Цалка
• Издательство: Гещарим, Мосты культуры
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-93273-160-5

---

— Так его можно навестить?

— Он болен. Но навестить его можно.

В лавку впорхнула стайка детей.

— Можно, только пошлите ему письмецо с предупреждением о приезде.

— Так и сделаю. Большое вам спасибо, — сказал Винницкий.

День поездки в Гедеру выдался солнечным. Дул прохладный ветер. Как во всех старых поселках, под деревьями стояли ослики, запряженные в двуколки. Огромные, словно дома, голубятни проглядывали из-за кипарисов, финиковых пальм и белых тополей с раскидистыми ветвями.

В этом сплетении Винницкий находил особенную прелесть. Пышная зелень садов, маленькие беленькие домики напомнили ему его славянское детство. Разве что такого обилия цветов в горшках там не было.

Во дворе Эзера Альбо тоже высилась голубятня. Калитка была открыта. С тропинки, ведущей к входной двери, сметены сосновые иглы. Другая тропа вела к углу дома, где был боковой вход — несколько серых каменных ступеней.

Дверь открыла загорелая женщина в белом платке.

— Здравствуйте, — поприветствовала она гостя. — Альбо одевается. Пройдете в дом или здесь подождете?

— Здесь подожду.

— Ладно, сидите во дворе. Только не затягивайте с ним разговор. Четверть часа, минут двадцать — не больше.

Она вошла в дом и прикрыла за собой дверь. Винницкий сел на стул, сработанный столяром-любителем. На выгоревшей мягкой обивке остались узоры дождевых потоков. Белые облака двигались над Гедерой; в саду пел дрозд, и Винницкий, как всякий встающий рано тель-авивский житель, узнал его голос. Из дома, осторожно ступая, вышел старик с небольшим подносом. Рубашка и штаны цвета хаки висели на старике, как на вешалке, лицом он тоже был очень худ. Белые усики, маленькие глазки. В мочке уха — золотая серьга: украшение ли это или знак, что он — старший сын? Старик поставил поднос на стол: стакан воды, стакан сока и круглая сдоба.

— Впервые слышу от кого-то об этой книге. И вправду сказать, не помню, когда открывал ее в последний раз. Вы-то где на нее наткнулись? — Голос старика был довольно резким, но приятным.

— В лавке подержанных книг.

— Подержанная книга, которую больше уже не держат, — улыбнулся Альбо. — Вы астроном?

Винницкий утвердительно кивнул.

Старик подвинул к нему поднос и достал из кармана своей рубашки сигареты, янтарный мундштук и спички. Движения его были так же медленны, как и походка.

— Не скрою, уже много месяцев занимает меня тайна этой книги, — сказал Винницкий. — Чем больше ее читаю и перечитываю, тем меньше понимаю характер ее автора. И даже сейчас, когда я сижу напротив вас, мне не верится, что она, книга, действительно была кем-то написана. Мы перерыли картотеки в поисках имени «Пашаро».

— Я добросовестно изучил предмет наших с вами интересов, — произнес Альбо с видом старого актера, припоминающего слова роли, которую он сыграл в молодости. — Персиваль Ловелл отвечал мне письмами на тридцати листах… О да, я изучил его очень хорошо. — Он хрипло рассмеялся и расправил свои усики.

— Я буду вам премного благодарен, господин Альбо, если вы согласитесь рассказать мне про свою жизнь, дабы мне стало понятно, как возникла эта книга, — попросил Винницкий; из-за опасения, что старик откажет, он нервничал, и голос его дрожал.

— Да, с превеликим удовольствием, мой друг, — сердечно согласился Альбо. — Неминуемо должен наступить час, когда сыщик выслушивает исповедь преступника, полицейские уже стоят за шторою, а их товарищи приникли ухом к дымоходу…

— Вы из очень религиозной семьи?

— Из очень бакалейной семьи, — ответил Альбо. — Но я учился в небольшой талмуд-торе.

— Так вы не изучали астрономию?

— Даже не знал, что такое звезды. Но арифметику знал. У моего дяди был постоялый двор. Дядя и обучил меня арифметике. Я мог умножать в уме большие числа и представлять себе сложные ряды. Когда мой отец заболел, я вернулся в лавку, где помогал ему, будучи еще ребенком. Мне было тогда восемнадцать, и лавка приносила приличный доход. Женился я, и через два года у нас уже были сын и дочь. И однажды произошел случай, который изменил мою жизнь. Невозможно человеку тосковать о будущем, и все-таки именно о будущем тоска. Тоска, такое прилипчивое слово! Это как если бы человек много раз умирал и всякий раз требовал родиться… Как-то вечером шел я домой от дяди. Дядя был человек неглупый. И до разговоров охоч. «Ай, Пашаро, — говорит он мне в тот вечер за ужином, уж не помню, по какому поводу. — Ты и вправду как маленькая птаха в клетке». Покинул я его гнездо, возможно, уже после полуночи и пошел по какой-то немощеной узкой улице. Почти весь Яффо был таким: гнилые лестницы да вонючие переходы, без освещения, без зелени, тесные… Иду я себе по улице, и вдруг — цокот подков и скрежет каретных тормозов. Почувствовал я удар в спину и потерял сознание. Когда открыл глаза, вижу прозрачное зеленое пятно, натянутое под потолком. Лежу на низкой софе. В комнате много цветов. Слышу приглушенные голоса, шепот и шорох шагов. Появились две женщины, одетые в бальные платья, и одна из них, сказочной красоты, отбросила волосы с моего лба, провела моей рукой по спине, по моим рукам и ногам. Потом вошел доктор, которого я сроду не видывал в нашем городе. Она плакала все время, пока доктор меня осматривал, а потом он ей сказал что-то успокаивающее. Он оставил порошки, завернутые в белые полоски бумаги. Когда доктор ушел, она обняла и даже поцеловала меня в губы, а потом размешала порошки в стакане воды и подала мне. Она держала мою руку, пока я не заснул. Красоты она была совершенной и осанки удивительной. Нет на свете ничего красивее женщины!.. Засыпая, я ощущал в себе нечто новое, жажду, что ли, — такую жажду, которую невозможно утолить. Очнулся я рано утром, она все еще держала мою руку. Она проводила меня до двери. Выйдя, я обернулся на дом. Я хотел хорошенько запомнить, как выглядят ворота. Так и вижу их по сей день до мельчайших деталей: верхние камни выступающие, как прямоугольные подушки, извивы железной ограды оконных балкончиков, черные деревянные рамы зарешеченных окон первого этажа… В песнях, запомнившихся мне от бабки и матери, много говорилось о любовных муках. Блажен, кто считает, что слова этих песен выдуманы. Кому я подарил свою любовь? Духу бесплотному, бледной статуэтке. Я даже не знал, какого цвета ее глаза, волосы, как ее зовут. Наверное, не узнал бы в уличной толпе. Я бросил свои занятия, перебрался спать в сарай, подальше от жены и детей. На улице не отвечал на приветствия. Все время валялся в этом сарае, в грязи и во тьме, словно подыхающий зверь, молчаливый и мрачный, в ожидании, что что-то во мне созреет. Как-то ночью улегся на крыше, как мы это делали, спасаясь от духоты и клопов. То была ночь, в которую свет звезд и луны не дает уснуть, звезды мерцают как снежинки или как мелкие белые конфетти. Я взглянул на крыши, залитые светом, и почувствовал, как воспарила моя душа. На следующий день я пошел к ее дому. Два больших окна были освещены, и изнутри доносилась музыка. Я потянул за шнурок колокольчика, и спустя несколько мгновений передо мной появился привратник в парадной одежде, оглядел меня подозрительно и спросил, что мне нужно. Я сказал, что хочу видеть госпожу. Он сделал мне предупредительный знак — стоять на месте, — будто я собирался силой прорваться в дом, и вскоре вернулся со второю женщиной, которая была в ту ночь, когда произошел несчастный случай. Увидев меня, та рассмеялась, что-то сказала привратнику, а он схватил меня за руку и вытолкнул на улицу. Не помню, как я добрался в ту ночь домой. Назавтра в предполуденный час, когда я вновь стоял возле забора дома, привратник злобно накричал на меня. Изо дня в день я слонялся вблизи того дома, но не встретил ее ни разу. От людей я узнал, что ее зовут Нур Джи’ан[36]… Ведомо ли вам, что означают эти два слова?

Винницкий утвердительно кивнул.

— Я писал ей письма, то есть ходил на рынок к турку-писцу, поскольку на каком языке я мог ей писать? Так миновал месяц, а может, два. Однажды, когда я проходил мимо ее дома, вышел привратник и еще двое мужчин. Он что-то им рассказал. Когда они приблизились ко мне, я прислушался к разговору. Из того, что говорил привратник, я уловил одно: что она уехала на полгода. До чего возненавидел я этих людей! Я вспоминал тот бал, который наблюдал через окно — женщин в вечерних платьях, мужчин с орденами, консулов, офицеров, путешественников, богатых купцов, — и думал: кабы знать все о небесах, они бы приблизили меня к ней. Не прошло недели, как я поведал о своем желании «узнать про небеса» чиновнику из компании «Кук» — его я однажды пригласил к нам на пасхальный седер. Он не понял меня как следует. Ладино в сравнении с испанским — язык притчей, язык умного, сообразительного ребенка, но всего лишь ребенка. Да и этого языка я толком не знал. Тот понял, что мне надобна элементарная книга о Солнечной системе, и принес мне такую, с математическими выкладками. Нечего делать! Разбирая ее, я кое-как изучил английский и убедился, что способен легко, а подчас проще, нежели автор книги, делать вычисления. Я купил несколько книг по математике и был чрезвычайно счастлив. Но мне было необходимо вернуться к звездам. Шли месяцы, а ее дом все так же стоял запертым, и соседи выбрасывали во двор ее вещи, как никому не нужный хлам. Я трудился по четырнадцать-пятнадцать часов в сутки. До чего это было чудесно, словно кто-то вел меня под руку, когда во время коротких передышек я проходил по отвратительным улицам моего города. Однажды случайно я столкнулся с чиновником из компании «Кук», и он спросил, по-прежнему ли я интересуюсь звездами. Ответ изумил его, и он представил меня одному из директоров компании, у которого был маленький телескоп. То был человек неприятный, может быть, больной, не знаю. Мы взобрались на крышу его дома. Ночь была очень светлая, безоблачная. Иностранец навел телескоп на Юпитер. В тот год Барнард обнаружил пятый спутник Юпитера, и мы его искали, но тщетно. Однако картина, которую я увидел в телескоп, движение планеты, ее кольца, спутники — все это притягивало настолько, что я забыл о людях рядом, обо всем творящемся вокруг, не слышал, о чем они говорили, будто кто-то заткнул мне уши. Я следил за бесшумными, поразительно точными и плавными перемещениями, происходящими в небесной выси, и чуял странный туман, мягко и таинственно скользящий над поверхностью исполинской планеты. Я не страшился огромных чудовищ, вечно окружающих живого человека, не опасался, что мне будет причинено зло. Мое спасение было в Нур Джи’ан. Пусть бы меня резали на куски — я бы не боялся: даже мельчайшая частица моей плоти продолжала бы жить и видеть, словно наделенная глазами.