Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 4. Больше чем огонь. Мир одного дня

• Название: Миры Филипа Фармера. Том 4. Больше чем огонь. Мир одного дня
• Автор: Филип Фармер
• Издательство: Полярис
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: 5-88132-142-1

Романом «Больше чем огонь» завершается сериал «Многоярусный мир». В решающей схватке сталкиваются землянин Кикаха и властитель Рыжий Орк, и от исхода этой схватки зависит судьба вселенной.

Роман «Мир одного дня» открывает одноименную трилогию, ставшую вершиной позднего творчества Филипа Фармера и повествующую о борьбе героя-одиночки Джеффа Кэрда против тоталитарного общества будущего.

---

— Нет пророка в своем доме, — сказал Зурван. — У меня нет власти прощать тебе. Прости ты себя, тогда и Бог тебя простит.

Он вышел в переулок Шинбон под безоблачное небо и все сильнее греющее солнце. Дневной свет был не так ярок, как тот, что шел отовсюду — от далеких звезд, невидимых даже радиоастрономам, от деревьев и травы, от камней в саду и от центра Земли. Ярче же всех был тот свет, что исходил из отца Тома Зурвана.

В последующие часы отец Том проповедовал на углах улиц всем желающим или кричал у многоэтажных домов и особняков, что владеет Словом и жильцам не худо бы выйти и послушать его. В час дня он постучал в окно ресторана, и к нему вышел официант. Зурван заказал легкий ленч и передал официанту свой диск. Вскоре тот вернулся с диском, на котором отметил расход, с тарелкой и стаканом воды.

Органики бдительно следили за священником, готовясь арестовать его, если он войдет в ресторан босиком. Отец Том обычно подходил к ним с широкой ухмылкой и предлагал разделить с ним трапезу. Органики всегда отказывались. Согласись они, их могли бы обвинить в том, что они берут взятки. Священника тоже можно было привлечь за взятку, но органики имели приказ просто наблюдать за ним и вести запись. Единственным огорчительным происшествием до сих пор было обращение одного следившего за Зурваном органика, случившееся в прошлом субгоду. Произошло это совершенно неожиданно, без малейшего нажима со стороны отца Тома, и ничего противозаконного в этом не было. Обращенного, однако, уволили из рядов за религиозные верования и приверженность суевериям.

В три часа отец Том влез на ящик на Вашингтон-сквер. Вокруг собралось около двухсот членов Космической Церкви Покаяния, около сотни любопытных и сотня таких, кому все равно было нечего’делать. В парке стояли на ящиках и другие ораторы, но те таких толп не собирали.

Отец Том начал проповедь. Его голос звучал глубоко и мощно. Ритм и фразеология его речи соответствовали содержанию и нравились большинству слушателей, даже тем, кто отвергал Слово. Отец Том учился у великих черных проповедников прошлого, также вдохновленных Словом, и умел донести его до паствы.

— Будьте благословенны, граждане воскресного дня. Пришли ли вы сюда, чтобы услышать голос Божий — не Глас, а лишь один из голосов, — или цель ваша была иной, будьте благословенны. Да возрастут ваши достоинства и да умалятся ваши недостатки. Благословляю вас, дети мои, сыны и дочери Божьи!

— Аминь, отец!

— Правда твоя, отец!

— Благослови Бог тебя и нас, отец!

— Гончие псы небес лают у твоих ног, отец!

— Да, братья и сестры! — возгласил Зурван. — Гончие небес лают! Лают, говорю я вам!

— Да, отец, они лают!

— Они посланы великим ловцом, чтобы привести вас к нему, дети мои!

— Приведи нас к нему! О, приведи! Истинно говоришь ты, отец!

С широко раскрытыми пылающими глазами, высоко вздев пастырский посох, отец Том прогремел:

— Они лают, говорю я!

— Да, отец! Мы слышим их!

— Но!

Отец Том сделал паузу и гневно воззрился на толпу:

— Но… может ли гончая небес лаять не на то дерево?

— Какое дерево, отец?

— Не на то дерево, спрашиваю я вас? Может ли гончая лаять не на то дерево?

— Не может! — закричала какая-то женщина. — Не может!

— Ты верно сказала, сестра! Не может! Бог никогда не ошибается, и его гончие никогда не теряют дичь! Его гончие… и наши гончие… это мы.

— Это мы, отец!

— Когда гончая небес загоняет дичь — кто это создание там, на дереве?

— Это мы, отец!

— И они тоже! — вскричал отец Том, указывая посохом на неверующих. — Все люди!

— Все люди, отец!

Он импровизировал, но говорил так, будто долго репетировал свою речь, а прихожане отвечали ему так, будто точно знали, какие реплики и когда подавать. Он вознес хвалу правительству за то, что оно подарило народу столько благ, и перечислил напасти, одолевавшие мир в прошлом и причинявшие столько страданий. Этих зол больше нет, сказал он. Это поистине самое лучшее правительство, которое когда-либо существовало.

— Итак, дети… дети, говорю я, которые когда-нибудь станут взрослыми в Боге…

— Большие детки — большие бедки! — крикнул мужчина с края толпы.

— Благословен будь, брат, и да будет благословен твой длинный язык и твое ожесточенное сердце! Святой Франциск Ассизский, истинный святой, обращался к каждому ослику, которого встречал на дороге, «брат мой осел». Можно и мне назвать тебя братом Ослом, братом святого Франциска? — Зурван промолчал, улыбаясь, пока в толпе не затих смех, и тогда крикнул: — Но все же правительство несовершенно, дети мои! Оно могло бы изменить многое на благо своим гражданам. Но изменилось ли что-нибудь на протяжении целых пяти поколений? Не перестало ли правительство искать перемен к лучшему и не заявляет ли оно, что в таких переменах нет нужды? Не заявляет ли? Я спрашиваю вас, не заявляет ли оно так?

— Да, отец! Заявляет!

— Это так! Так! Так! Так, дети мои! Гончая небес не станет лаять не на то дерево! Но гончая правительства, дети мои, лает не на то дерево! О, как лает! Днем и ночью, со всех сторон! Мы слышим, что все идет как нельзя лучше! Прошла тысяча лет, и все хорошо в этом мире! Правительство против всех разговоров о переменах к лучшему! «Мы совершенны», — говорит правительство. Но совершенно ли оно? Совершенно ли, подобно Богу?

— Нет, нет, отец!

Тогда Зурван сошел с ящика. Продолжая говорить, окруженный стонущей, плачущей, вопящей паствой, он перешел на место в ста шестидесяти футах от прежнего. Другие ораторы тоже меняли места. Зурван занял только что освободившийся ящик. Закон был соблюден — митинг переместился в установленный законом срок на установленное законом расстояние.

— Правительство разрешает отправлять религиозные обряды! Однако… верующим не разрешается занимать государственные должности! Правду ли я говорю?

— Правду, отец!

— Кто сказал, что лишь те, кто верит в факт, в реальность, в истину… в И-С-Т-И-Н-У, могут занимать государственные посты?

— Правительство так говорит, отец!

— А кто определяет, что такое факт, реальность и истина?

— Правительство, отец!

— Кто говорит, что религия есть суеверие?

— Правительство, отец!

— Кто говорит, что нет нужды в переменах, в улучшениях?

— Правительство, отец!

— Отрицаем ли мы это? Знаем ли мы, что существует острая, крайняя нужда в улучшениях?

— Да, отец!

— Разве не говорит правительство, что заключило договор, социальный договор, с народом?

— Говорит, отец!

— Так скажите мне, дети, какой прок в договоре, если его может нарушать только одна сторона?

— Никакого, отец!

Дальше в этот день Зурван заходить не осмелился. Он пока еще не был готов к мученичеству, поэтому переключился на стадию «охлаждения». Он спросил, нет ли вопросов у граждан, не принадлежащих к его церкви. Вопросы были всегда одни и те же: почему у него нос синий, что значит буква S у него на лбу и что символизируют мотыльки у него в бороде.

Зурван объяснил, что его и всех его последователей обзывают «синеносыми» за их высокие моральные требования — вот он и ходит с синим носом, показывая этим, что гордится своей верой и безразличен к насмешкам. Проповедуя, он показывает свой синий нос всем, кто на него смотрит.

Что до мотыльков, они символизируют последнюю стадию обретения веры. Как безобразные гусеницы заматываются в коконы, а потом вылетают на волю прелестными бабочками, так вылетели на волю души его самого и его последователей.

— А большая S у меня на лбу, — гремел он, — не означает ни «священнослужитель», ни «святой»! Не означает она и «слабоумный», что бы ни говорили наши враги! Она означает Символ! Не просто какой-то символ, а Символ с большой буквы! Она включает в себя все символы — символы добра. Когда-нибудь, надеемся мы — не правда ли, дети? — эту S будут узнавать повсюду и почитать ее и поклоняться ей гораздо истовее, чем поклонялись кресту, пятиконечной звезде и полумесяцу, о которых я говорил ранее. Это ли вера и надежда наша, дети мои?

— Аминь, отец!

Тогда Зурван исподволь начал вести подготовку к публичной исповеди. С каждой минутой он вкладывал все больше накала в свою речь и свои жесты. До пяти часов, когда всем лекторам и проповедникам полагалось прекратить свою деятельность, он выслушал подробные исповеди двадцати человек, один из которых обратился в веру тут же на месте. То, что эта часть программы привлекла из парка больше народу, чем его проповедь, не омрачало его радости. Он знал, что посторонние любят слушать исповеди из-за обилия разной клубнички, патологии и грязи. Не беда. Порой тех, кто приходит пощекотать нервы, тоже озаряет божественный свет, и они обращаются в истинную веру и исповедуются сами.