Евгений Матонин - Яков Блюмкин: Ошибка резидента

• Название: Яков Блюмкин: Ошибка резидента
• Автор: Евгений Матонин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-235-03863-9

Короткая жизнь Якова Блюмкина (1900–1929) до сих пор остается вереницей загадок, тайн, «белых пятен», хотя он дружил, враждовал, застольничал со многими литераторами, среди них Есенин, Маяковский, Мандельштам, Георгий Иванов… Одни оставили о нем воспоминания, похожие на памфлеты, другие включили в произведения: «Человек, среди толпы народа / Застреливший императорского посла, / Подошел пожать мне руку, / Поблагодарить за мои стихи» (Н. Гумилёв). И это — убийство в 1918-м германского посла фон Мирбаха, давшее старт восстанию левых эсеров против большевистского правительства (как принято считать), — единственный факт его биографии, не подлежащий сомнению. Остальные невероятные приключения и обличья Блюмкина — чекист, организатор революции в Персии, «диктатор» Монголии, искатель клада барона Унгерна, военный советник в Китае, советский разведчик-нелегал на Ближнем Востоке, жертва предательства любимой женщины — воспринимаются как мифология, созданная не без его участия. Кем же он был на самом деле — революционером, авантюристом, разведчиком, провокатором, тайным агентом высланного из СССР Троцкого? Евгений Матонин, известный кинодокументалист, автор книг «Иосип Броз Тито», «Никола Тесла» («ЖЗЛ»), предпринял, пожалуй, первую попытку восстановить на основе сохранившихся документов, исторических исследований русской революции, воспоминаний реальную биографию этого колоритного «героя» своего времени, который являл собой все противоречия эпохи великих потрясений.　

знак информационной продукции 16+

---

По утверждениям Блюмкина, об их встрече знал только сын Троцкого Лев Седов. Они договорились поддерживать связь через него. Как писал Блюмкин, «наши свидания должны быть организованы с научной конспиративностью». Троцкий боялся быть дискредитированным, если вдруг обнаружится, что он связан с нелегальным сотрудником ОГПУ. На всякий случай они договорились: если кто-нибудь спросит о встрече с Блюмкиным, Троцкий должен сказать, что приходил издатель с предложением опубликовать на еврейском языке автобиографию и другие его работы.

«Мое общее впечатление от нашего свидания было очень противоречиво, — сообщал в показаниях Блюмкин. — Помню, меня особенно поразила его мысль относительно возможности падения советского режима, но его личное обаяние и драматическая обстановка его жизни, полная незащищенности, отдельные ловко подсунутые политические опасения — все это меня в моем тогдашнем состоянии взбудоражило».

На этом их встреча закончилась. Но вопросы о ней, конечно, остались.

«Поддался известного рода отраве личного впечатления от Троцкого». «Двойная игра» или «тройная жизнь»?

Подробности встречи с Троцким известны по показаниям Блюмкина, которые он давал уже в камере внутренней тюрьмы ОГПУ на Лубянке. Но так ли всё происходило на самом деле? Или, может быть, показания Блюмкина — результат его договоренности с Трилиссером и Аграновым? Ведь если вдруг предположить, что Блюмкин появился у Троцкого не случайно, а по их заданию, то и плачевный результат этой операции ОГПУ бросал бы тень на его руководителей. И, конечно, для них было выгоднее, чтобы Блюмкин объяснил провал операции только своими собственными душевными терзаниями и колебаниями.

Но по порядку.

Рассказу Блюмкина о том, как он «случайно» встретился в центре Константинополя с сыном Троцкого, поверить трудно. 10 апреля он только вернулся в город, а через два дня уже встретил Седова. Маловероятно. Как маловероятен и сам факт этой встречи прямо на улице Пера.

Наверняка за Троцким и членами его семьи в Константинополе следила не одна пара глаз, и контакт сына Троцкого с неким персидским торговцем старинными книгами, с которым к тому же он разговаривал по-русски (пусть даже и на другом языке), уж точно был бы зафиксирован, и о нем узнала бы турецкая контрразведка. Соответственно, и «Якуб Султанов» оказался бы в поле ее зрения. Чем это могло грозить советской резидентуре и самому резиденту ОГПУ Блюмкину — можно и не объяснять.

Другими словами, вряд ли Блюмкин находился в таком уж «болезненном состоянии», чтобы пойти на вопиющее нарушение самых элементарных норм конспирации. «Не верю!» — как говаривал когда-то режиссер Станиславский.

Скорее всего, Блюмкин имел другие, более надежные в смысле конспирации возможности выйти на Троцкого или его сына. Но если даже он в самом деле случайно встретил Седова на улице Пера, действительно ли бросился к нему «по велению души»? Или же это «веление» удачно совпало с заданием Москвы?

Существует версия, что Блюмкин встретился с Троцким по указанию руководства ОГПУ с целью выяснить его дальнейшие планы и возможные каналы связи с его сторонниками в СССР. Почему бы и нет? Троцкий хорошо знал Блюмкина. Знал и о его оппозиционных взглядах, и о том, что он является сотрудником Иностранного отдела ОГПУ. Знал, конечно, и о симпатии Блюмкина к нему. Учитывая все это, вряд ли его появление вызвало бы подозрения у Троцкого.

Интересно, что в легальной резидентуре в Константинополе в начале 1929 года произошли изменения — вместо Якова Минского, отозванного в Москву из-за болезни, ее возглавил Наум Эйтингон, работавший под псевдонимом «Наумов». Была ли его главная задача в том, чтобы установить наблюдение за Троцким, — неясно, но то, что такая задача ему была поставлена, — это очевидно. Вполне возможно, что Блюмкин имел контакты и с ним.

Через 11 лет именно Эйтингон станет непосредственным организатором операции «Утка», в результате которой Троцкой будет убит в Мексике.

Допустим, Блюмкин действительно имел задание внедриться в доверие к Троцкому. Но что же тогда произошло дальше? Очевидно, «что-то пошло не так».

Возможно и другое — Блюмкин просто решил начать двойную игру.

На встрече с Троцким он мог рассказать ему о полученном им задании. Что его побудило сделать это — обаяние бывшего «вождя», идейные соображения или что-то еще, — в данном случае не важно. Важно другое — встречи с Троцким якобы по заданию ОГПУ позволяли бы Блюмкину поддерживать со своим кумиром постоянный контакт, а для Троцкого появлялся надежный канал связи с его сторонниками в СССР. Ведь при таком варианте часть литературы, средств или инструкций всегда можно было бы провезти через границу «демонстративно» для чекистов, а часть — для того, кому это на самом деле предназначалось. И курьер, доставлявший это якобы по заданию ОГПУ, оставался бы вне подозрений.

В общем, открывалось бы солидное поле возможностей.

Потом Блюмкин, конечно, писал в показаниях, будто ответил Троцкому, что вряд ли ему могут поручить «освещать» его деятельность в Турции, но кто знает, о чем шел разговор на самом деле? Свидетелей не было.

* * *

В любом случае, если даже эта версия не найдет документального подтверждения (а вдруг когда-нибудь все-таки будут рассекречены соответствующие документы из архивов СВР и ФСБ?), очевидно, что после встречи с Троцким Блюмкин начал вести если не «двойную игру», то «тройную жизнь». К его работе коммерсанта и разведчика добавились еще обязанности нелегального «агента Троцкого». Что, конечно, не облегчало его положения.

Вскоре после встречи с Троцким Блюмкин передал его сыну составленную им справку о «поезде Председателя Реввоенсовета», а Седов ему — несколько статей Троцкого, напечатанных уже за границей. Потом он принес Блюмкину еще ряд работ своего отца.

«При одной из встреч, — показывал Блюмкин, — Седов сообщил мне, что в Тобольском изоляторе умер от голодовки протеста Ефим Дрейцер. Эта весть меня потрясла. Дрейцер был моим товарищем по армии, по 27-й дивизии, в которой он был военкомом, а я — начальником штаба и врид (временно исполняющим должность. — Е. М.) командира 79-й бригады. Я очень любил Дрейцера и по предложению Троцкого написал о нем, и не столько о нем, сколько о поколении Дрейцера, статью за подписью „Свой“, которая должна была быть переведена на немецкий и французский языки и напечатана в каких-то оппозиционных органах. Это было второе и последнее мое литературное содействие».

Известие о смерти Дрейцера оказалась ложным. В том же 1929 году он был освобожден и даже восстановлен в партии. Расстреляли его позже — в 1936-м.

В другой раз Седов рассказал Блюмкину о том, что на острове Липари находится в заключении известный итальянский «левый коммунист» Амадео Бордига. По поручению отца он поинтересовался — не возьмется ли Блюмкин за операцию по его освобождению? «Я ответил, — замечает Блюмкин в показаниях, — что освобождение революционера из фашистской тюрьмы есть дело хорошее, что, конечно, я бы принял участие в таком деле, но практически сделать этого не могу, так как связан с работой, да и, кроме того, сомневаюсь, чтобы можно было подобную операцию произвести. На это мне было отвечено, что дело это может быть поставлено солидно, при участии итальянских товарищей; при этом Седов интересовался, нет ли у меня каких-либо связей в Италии, на что я, конечно, ответил отрицательно».

Седова волновал вопрос безопасности Троцкого. Он опасался покушения на отца и к тому же считал, что прислуга, которая работает у них дома, завербована ОГПУ. Седов попросил Блюмкина посоветовать, как устроить систему охраны. «Я это сделал, — признавался Блюмкин. — Сказал, что для охраны нужно иметь не менее восьми человек. Проконсультировал его насчет несения ночных и дневных дежурств, насчет фильтрирования посетителей, насчет выходов Троцкого в город, квартирного расположения и т. д».

О встречах с Троцким и Седовым он рассказал только Николаю Шину.

«Я должен сказать, — писал Блюмкин в показаниях, — что тов. Шин представляет из себя великолепный революционный материал и героически предан нашему делу, он с очень большим трудом поддавался оппозиционной обработке; он выдвигал чисто логические соображения, что, не будучи в СССР, не зная всей партийной аргументации и практики, он не может встать сразу на одностороннюю точку зрения оппозиции. Ему, разумеется, импонировали чисто внешняя революционная импозантность троцкистской критики и лично сложная фигура Троцкого.

При некоторых моих последних встречах с Львом Седовым присутствовал т. Шин. По моему предложению ему было устроено свидание с Троцким. Само собой разумеется, что он тоже поддался известного рода отраве личного впечатления от Троцкого.