Руфь Рома - Повесть и рассказы

• Название: Повесть и рассказы
• Автор: Руфь Рома
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1985

В книгу Р. Ромы вошла ее «Повесть про Тину», состоящая из небольших самостоятельных новелл, раскрывающих детский характер.

Многие годы своей жизни Р. Рома была артисткой театра, возглавляемого Аркадием Райкиным. О начале пути артиста, гастролях его знаменитого театра рассказывает Р. Рома.

---

МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ

В воскресенье Поля встала чуть свет, чтобы приготовить мужу завтрак, потом с досадой вспомнила, что выходной и можно было поспать. Она писала дипломную работу и, просиживая за книгами, потеряла счет дням. Спать уже не хотелось. Поля встала на стул и открыла форточку. В комнату потекла холодная струя весеннего воздуха. В передней раздался неуверенный звонок. Поля пошла открывать. За дверью стояла тетя Маруся, которую трудно было узнать не только потому, что Поля не видела ее почти десять лет, а еще и потому, что тетка была закручена в теплые платки и шали, из которых торчал только знакомый курносый толстый нос, украшавший лица всех трех Полиных теток. Старуха крепко обняла Полю и сказала:

— Кабы не годы прошли, приняла бы я тебя за Наталью. Ну вся ты в мать!

— Тетя Маруся! — опомнилась Поля. — Наконец-то выбрались! Заходите в комнату. Как же вы телеграмму не дали? Мы бы с Васей вас встретили, как раз он сегодня выходной.

— Да сама я не знала — поеду, не поеду… — сказала тетя Маруся, выкручиваясь из своих платков и утирая пот с крупного добродушного лица. — Не ко времени мне ехать-то было: сама знаешь — весна, как тут уедешь?

Действительно, тетка Маруся, колхозная доярка, никак не могла выбраться в Москву, несмотря на то что Поля не раз звала ее погостить. Она благодарила в коротких письмах, написанных шатучим почерком, обещала приехать, но так и не была в Москве ни разу.

— Насилу я вас нашла. Ну и забрались вы!

— Зато здесь воздух хороший. Сокольники близко, Лефортово, зелени много.

Поля рассматривала постаревшее, доброе лицо тетки, ее полураскрытые мужские кулаки, лежащие на коленях, и вспоминала, как тетка мыла ее по утрам ключевой водой, царапая щеки шероховатыми сильными жесткими ладонями, как неструганые доски.

— Нет, не выбралась бы я ни за что, да председатель вызвал, говорит, езжай, Мария, в Москву, покажись профессорам, что-то ты прихварывать стала часто, а ты нам человек нужный. Да, так и сказал — нужный, говорит, человек. Хороший у нас председатель, из города, но сам деревенский, правда, не нашей местности.

— А что с вами, тетя Маруся?

— Да не знаю я, что со мной. Фершал сказал — язва. Вроде обругал. Язва, говорит. Обидно как-то. Никогда я ничем не болела, а тут — язва…

— Что же тут обидного? — сказала Поля, накрывая на стол. — Есть такая болезнь — язва желудка, ее вылечить можно. И профессор у нас есть хороший. Вася у него после ранения в госпитале лежал… Вася! — крикнула она в соседнюю комнату. — Вставай-ка, погляди, кто к нам приехал.

Пока Поля с тетей Марусей вспоминали деревенских соседей и Полиных сверстников, Вася — Полин муж — оделся и вышел в столовую.

— Знакомься, Васенька, это тетя Маруся, мамина сестра, а это мой муж Вася.

Только что все уселись за стол и Поля разлила чай, как за окном показалась похоронная процессия, — дом стоял недалеко от большого московского кладбища. Тетя Маруся вдруг замолчала, поставила на стол чашку и подошла к окну.

— Кого ж это хоронят? — спросила она, и короткие светлые брови ее поднялись над глазами домиком.

— Не знаю, тетя Маруся, здесь ведь кладбище рядом, так что процессии постоянно мимо дома ходят.

— Как это — постоянно? — тихо спросила тетя Маруся и, не отрывая глаз от окна, нашарила свою шаль, торопливо накинула ее на плечи и вышла, сказав на ходу, ни к кому не обращаясь: — Кого ж это хоронят?

— Тут уж ничего не поделаешь, — сказала Поля, — тетя Маруся всегда у нас была жалостливая.

— Не потерялась бы она, — встревожился Вася.

— Что ты, это же рядом, она сейчас вернется.

Но тетя Маруся вернулась только через час, вся в слезах, с разгоревшимися щеками.

— Генерала хоронили… — сказала она, тяжело опускаясь на стул у двери. — Не старый еще… Ордена несли… Музыка играла… жена плакала… А уж я с теткой его так наплакалась, что в ушах шумит. Какой-то, говорят, у него в голове нерв лопнул.

— Ну что вы, тетя Маруся, так расстраиваетесь? Ведь теперь уж все равно ничего не поделаешь. Садитесь к столу, чайку попейте, отдохните вы с дороги.

Тетя Маруся сняла шаль и села к столу.

— Правда, налей-ка ты мне, дочка, чаю, что-то устала я.

— Значит, так, тетя Маруся, — сказал Вася, — сегодня воскресенье, будем отдыхать, а завтра я договорюсь на вторник, и покажем вас профессору.

Но последних слов тетя Маруся недослышала. Она опять опустила блюдце на скатерть и смотрела в окно. Мимо медленно двигались похороны…

— Вы погодите немножко, я сейчас… — виновато перебила она Васю, — пойду узнаю, кого хоронят…

Расстроенная и серьезная, тетя Маруся вышла, завязывая платок на спине. Поля с Васей видели в окно, как она что-то спрашивала у отставшей женщины, потом догнала процессию и скрылась в воротах кладбища.

Поля уже приготовила обед, когда тетка вернулась. По щекам ее текли слезы, глаза и нос распухли подушками, платок свалился на плечи, волосы растрепались.

— Что же это такое? — прорыдала она, рухнув на диван. — Девушку мы хоронили, студентку, потом старуху одну, дети у нее остались, внуки. Я так плакала, что в голове как колокол гудит. Мне гражданин говорит: «Вы ей кем будете?» — «Никем, — говорю я, — милый, ей не буду». — «Чего же вы, говорит, так убиваетесь, прямо больше всех, может, хорошая знакомая вам была покойница?» — «Да нет, говорю, не знала я ее. Просто жалко мне, что умер человек…» Что же это у вас, в Москве, мрут как мухи? — спросила она строго, перестав плакать и глядя на племянницу испуганными глазами.

— Что вы, тетя Маруся! Ведь это Москва, огромный город, здесь миллионы людей живут, люди не бессмертны, ясно, что кто-то умирает.

— Нет, у нас в деревне не так. Раз в год кто умрет, так мы целую неделю плачем, а здесь всех и не проводишь — вон уж у меня ноги не ходят. Нет, не поеду я к вашему профессору! Если здесь генерала важного такого не вылечили, то на меня, старуху деревенскую, и вовсе не посмотрят. Меня наш фершал вылечит. Достаньте мне обратный билет, я домой поеду.

Поля и Вася не стали спорить с тетей Марусей. Они уложили ее спать и на следующий день, пошептавшись с соседкой, отвели тетю Марусю к ней в комнату, расположенную через коридор.

Старуха уселась у окна и стала рассеянно смотреть на весеннюю улицу, думая о своем… Снег уже стаял, день был солнечный, но ветреный, воробьи молодцевато скакали под окнами.

Вдруг тетя Маруся стала сосредоточенно всматриваться в подъезд противоположного дома. Она проводила кого-то глазами раз, другой, потом, беспокойно повозившись на стуле, встала и, приоткрыв дверь, позвала Полю:

— Полюшка, что это за дом у вас напротив? — спросила она. — Все оттуда с младенцами выходят. Я и часу не просидела, а уже восьмого сосчитала.

— А это родильный дом, тетя Маруся, — сказала Поля и рассмеялась. — За целый день больше насчитаете.

— Ну? Вот это да! Что-то больно много! У нас в деревне не так…

— Да что вы, тетя Маруся! Это же Москва, здесь миллионы людей живут.

— Ладно, — сказала тетя Маруся, помолчав, — ведите меня к профессору.

1968

ДВА РАССКАЗА О РАЙКИНЕ

1. НАЧАЛО

Десятилетним ребенком он убегал в Александринский театр. Он проскальзывал в толпе под руками контролеров. Его вылавливали, тащили к выходу, но в глазах мальчишки горела такая мольба, он так широко открывал рот, готовясь к воплю, что контролеры оставляли его в покое. А потом привыкли и стали пускать на галерку. Его черная голова с начала до конца спектакля торчала над бархатным барьером последнего яруса. Он навсегда запомнил манеру игры, интонации, облик прекрасных актеров Александринского театра: Певцова, Готин-Горяинова, Юрьева, Вольф-Израэль, Вивьена и Корчагиной-Александровской.

Однажды Юрий Михайлович Юрьев, уже в преклонном возрасте, был на спектакле у Райкина и зашел за кулисы поздравить его с успехом. Аркадий, тогда уже известный актер, стал вспоминать Юрьева в какой-то пьесе. Тот, изумленно подняв брови, сказал своим бархатным голосом:

— Помилуйте, друг мой, вы не могли этого видеть, вы тогда были ребенком!

— Да, мне было десять лет, — ответил Райкин, — но я видел почти все спектакли вашего театра начиная с 1921 года.

Когда мальчик, потрясенный, ошарашенный, поздним вечером возвращался из театра один, со страхом пробираясь по переулкам, вдоль остывших стен домов, к себе на Троицкую улицу, там его ждали неприятности. Отец драл за уши, не раз хватался за ремень, пытаясь отучить ребенка от такой ранней и непонятной страсти. Когда это не помогало, не велел отпирать. Мальчик торчал на лестнице, пока дверь наконец не открывалась и тяжелый отцовский подзатыльник не вталкивал его внутрь темного, душного коридора.