Эва Курылюк - Эротоэнциклопедия

• Название: Эротоэнциклопедия
• Автор: Эва Курылюк
• Издательство: НЛО
• Жанр: Современная проза
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-551-5

Польская писательница Эва Курылюк, автор всемирно известных инсталляций и 14 книг на польском и английском языках, на сей раз предстает перед читателем в новой роли — (якобы только) переводчицы загадочным образом оказавшейся в ее руках личной (а порой и весьма интимной) переписки знаменитого французского ученого Ролана Барта с друзьями и коллегами. Таинственная, мастерски выстроенная «Эротоэнциклопедия» — многоплановая история любви и эротики в драматическом XX веке. Всесильный Эрос объединяет столетия, континенты, Восток и Запад… Это увлекательное повествование, балансирующее между реальностью и вымыслом, — книга блестящая, мудрая и оптимистичная.

---

Война закончилась, но мы остались в подполье; тайком от мира продолжали искать папу, которому каждый из нас поклялся в верности до гроба. Тебя это подтолкнуло вперед, к зрелости, меня же, напротив, вернуло в состояние девичества. Я поддалась иллюзии, что нас не разделяет разница в возрасте. Последний год в Байонн мы провели, словно пара ровесников, помнишь? Конец этому положил переезд в Париж, но я ни на что не обращала внимание и продолжала изображать подростка.

Помнишь свой первый день рождения в столице? Мы праздновали его, нарядившись в одинаковые костюмы, которые я сшила тайком от тебя. Ты был Белым Пьеро, а я Красным Пьеро, помнишь? После ужина с шампанским я зажгла для тебя девять свечек на марципановом торте. Потом мы в четыре руки сыграли нашу любимую сонатину Генделя твоему ровеснику кактусу. Его удалось перевезти в целости и сохранности — в птичьей клетке, взятой из сада в Марраке. Терновый венец так разросся на подоконнике, что его было видно с улицы Мазарин, помнишь? Той осенью ты, сынок, тоже вымахал и быстро меня догнал. Несколько месяцев мы были одного роста, и рядом с тобой я чувствовала себя молодой и красивой. Мы держались за руки, Париж принадлежал нам, а я окончательно потеряла голову. Я вела себя, словно твоя сестра, порой даже разыгрывала невесту; провоцировала тебя на браваду собственной взрослостью.

От этой опасной, обожаемой нами эквилибристики на душе делалось сладко, но одновременно чуть подташнивало, как после передозировки порошков с кодеином от головной боли, которые ты у меня таскал. Хронические мигрени стали мучить сперва меня, а потом и тебя, помнишь? Мы грешили на шум и вонь выхлопных газов в новой квартире на улице Жак-Калло, но не то было причиной нашей общей болезни. Ее вызвала очередная конспирация: закончилась Вторая мировая война, а я вновь скрывала от тебя свою утрату, еще более страшную, чем прежняя.

Догадывался ли ты о моей тайне? Наверное, да, хотя дал мне это почувствовать лишь однажды: сразу после возвращения, а в сущности, бегства из этого ужасного Бухареста, помнишь? Ты положил голову мне на колени и во всем признался, первый и единственный раз в жизни. Затем умолк, ожидая, что я нарушу тишину. В Румынии до тебя, видимо, дошли какие-то слухи, и ты надеялся, что на откровенность я отвечу откровенностью. Я была близка к этому, очень близка, сынок, но в конце концов скрытность снова взяла верх. И лишь сегодня, пытаясь обогнать болезнь, которая с каждым днем все дальше уводит твою старую маму на ту сторону, я сажусь за письмо с опозданием по меньшей мере на тридцать лет. Но лучше поздно, чем никогда, правда, дорогой мой сыночек?

Вернемся же к тем временам, к самому началу твоей учебы в Сорбонне. Видя, как ненасытно ты впитываешь знания, я тоже загорелась. Желая разделить с тобой мир, который ты открывал для себя, я начала заглядывать в твои книги. Не во всем удалось разобраться: лингвистика казалась мне скучной, зато весьма привлекала психология, и просто-таки жажду самопознания пробудил психоанализ. Фрейда тебе давал читать Лакан (с которым я подружилась за твоей спиной), возможно, как раз с мыслью обо мне. Ты проникся к Фрейду инстинктивной антипатией, мне же он открыл глаза. Я поняла, что к чужим мужчинам тебя толкала тоска по отсутствующему папе, любовь к которому я тебе привила. Потому я и смогла простить тебе эпизод на набережной Сены, не допустила, чтобы мы стали врагами.

Помнишь? Ты перешел в шестой класс лицея, а я все притворялась, что не слышу, как у тебя ломается голос, не замечаю прыщиков на лбу. Гормоны атаковали наш детский союз: ты больше не хотел искать папу вместе со мной; ты хотел найти его сам. На прогулках все менее охотно позволял держать себя за руку. Стоит ли удивляться, что так это и началось? Твои пальцы вдруг выскользнули из моей ладони.

Помнишь? Это было на Пон-дез-Ар: мой взгляд машинально поспешил за твоим и обнаружил жадные губы крашеного блондина. Ты подал знак, чтобы он следовал за нами, пока не представится случай, правда? Через четверть часа ты оставил меня на скамейке и побежал в туалет. Я ждала-ждала, потом начала тебя искать.

Страшные минуты, а после еще более страшные часы! Меня охватывало отчаяние, я с трудом сдерживалась, чтобы не закричать: любимый сыночек бросил меня ради первого встречного! Наша любовь ничего не значит. Я бежала по берегу Сены, в поисках безлюдного места и глубокой воды; совершенно потеряв голову, я хотела своей смертью поразить тебя в самое сердце. Но повсюду были люди, под мостами целовались влюбленные; усталость постепенно вытеснила безумие. Около полуночи я поплелась домой, убеждая себя, что ты ждешь на лестнице и кинешься мне в ноги, умоляя о прощении.

Ты вернулся утром, на следующий день страдал похмельем, но делал вид, что ни в чем не повинен, и упорно хранил молчание; я тоже. Почти год мы не разговаривали; старались не касаться друг друга и не встречаться глазами, в конце концов я окаменела от боли и жалости к себе. Страшно подумать, что случилось бы дальше, если бы зеркало с отражением оскорбленной матери, в которое я постепенно влюбилась, не разбил Фрейд! Я знаю, почему ты его не перевариваешь: он считал педерастию болезнью и извращением.

Конечно, эта позиция Фрейда — обычное предубеждение, следствие австрийской провинциальности. Но одна ошибка еще не дискредитирует весь психоанализ. Твоя мама благодарна Фрейду по гроб жизни. Это он дал мне понять, что тогда, на набережной Сены, меня ранила не твоя измена с мужчиной, а измена tout court[73] (кто знает, быть может, к женщине я ревновала бы еще сильнее?). Просто я ни за что на свете не могла смириться с тем, что пуповина между мной и любимым сыночком перерезана.

Читая Фрейда, я решила пойти к психоаналитику. Но этот план удалось реализовать лишь летом 1938 гада, когда ты уехал в Грецию. Поезд увез тебя в Афины, а я вернулась домой странно спокойная, вовсе не опечаленная твоим отсутствием. Напротив, я ощущала облегчение и большое оживление, почти радость. Я остановилась в передней перед зеркалом и впервые в жизни рассмотрела себя словно со стороны. Результат меня порадовал, я была собой довольна: фигура осталась стройной, следовало лишь изменить прическу: подстричь и подкрасить седеющие волосы.

Что я сразу и сделала. От парикмахера вышла решительной походкой, с вызывающим видом: я ощущала себя моложе на двадцать лет. Ничего удивительного, что уже спустя пару минут ко мне подошел какой-то мужчина, и я, вопреки своим принципам, приняла приглашение на чашку кофе в Люксембургском саду. Я смотрела на маленькие зеленые каштаны, слушала комплименты и поправляла прическу так небрежно, словно флирт с посторонним для меня — обычное дело. Мужчина настаивал на продолжении знакомства, однако свой адрес я ему не дала, о нет! Я чувствовала себя хозяйкой своей судьбы; женщиной, желающей новых знакомств, но не с первым встречным.

На следующий день я купила два модных ситцевых платья, белую сумочку на длинном ремешке, белые босоножки на каблуках и духи «Шанель». Вечером отправилась в Ботанический сад, прошла мимо скамейки, на которой бледный парень, чуть постарше тебя, читал книгу. Я окинула его взглядом и села несколькими скамейками дальше; притворилась, будто наблюдаю за детьми, кормившими голубей, но не могла удержаться, чтобы не поглядывать на незнакомца. У него были удивительно нежные черты, кудрявые черные волосы, тени под глазами. Должно быть, он почувствовал, что я на него смотрю, потому что вдруг поднял глаза и огляделся. Наши взгляды встретились, он встал, словно лунатик, подошел к моей скамейке, поклонился и молча сел рядом. Ничего не говоря, мы просидели так до самого заката. Когда раздался свисток, сообщавший о закрытии сада, мы без единого слова встали и взялись за руки.

Он жил на улице Муффтар, в мансарде. Должно быть, только что туда переехал: в углу лежали открытые чемоданы; на поцарапанной железной кровати — голый матрас без белья; не было ни стола, ни стульев. Рядом с липучкой от мух болталась лампочка, зажигать которую он не стал. На стопке газет стояла картонная коробка, в которой кто-то возился. Я никогда не забуду эту минуту, омытую последними багряными лучами. Во мне не было и тени сомнения. Я знала, что нас соединила судьба. Мы сели на край кровати, я положила руку на худое колено, ощутив под пальцами потертый тик и сплошные кости. От нахлынувшей нежности у меня перехватило дыхание.

Тут что-то вновь зашуршало, и из коробки выскочила пара маленьких черных котят, а следом — черная кошка с белой манишкой. «Разрешите представить вам мое семейство, — проговорил парень нежным матовым голосом с акцентом, по очереди указывая на кошку и ее малышей. — Констанция, Мирча, Таш». — «А как зовут их названого папу?» — спросила я. «Лазар Берг». По происхождению он румын, по профессии архитектор, по призванию психоаналитик. «А не соблаговолит ли будущая названая мама моей кошарни сообщить свое имя?» — «Анриетт», — ответила я. «Вы позволите называть вас Тьету?»