Олег Зоин - Вчера

• Название: Вчера
• Автор: Олег Зоин
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Русская проза практически ещё не освоила переломный исторический период в жизни СССР — десятилетнее правление Никиты Хрущёва (1954–1964 г. г.). Герой романа изобретательно пытается найти и находит своё место во враждебном ему мире, открыто исповедуя активное неприятие коммунистических догматов. При этом он не диссидент, но простой, наивный, бестолковый, «стихийный» шестидесятник, сознательно нарушающий бесчеловечные тоталитарные законы и, что удивительно, одолевающий таки всесильную Систему в нелёгкой личной жизни. Немало страниц, однако, посвящено и 30–40‑м годам 20‑го века — годам расцвета сталинизма, то есть предыстории хрущёвской «оттепели»…

---

— Ну что ты, Сенечка, не вздумай обидеться! Я же так просто болтнула про всех. И если ты хочешь, то и пойдём сюда! — И она кивнула на страшную дверь. — Да мне и самой, честно говоря, любопытно!..

Надо ли опровергать, что Серба за свою долгую бурную жизнь бывал в ресторанах не так уж и часто. Не то чтобы не любил в них развлечься или строил из себя трезвенника, а просто всегда в конкретный момент не густо было с деньгами, которых уйма уходила на одеться и обуться соответственно времени. Но виду он не подал.

Швейцар в зелёном с жёлтыми, под золото, кантами мундире провёл их в зал, где почти все столики оказались заняты. Сеньке удалось отыскать глазами свободный стол у окна, и они направились туда.

Казалось, все мужики в зале, а гудели в основном они, любимые, нагло уставились на Ирину, и Сеньке захотелось крикнуть, перекрывая оркестр, неграмотно, но приятно наяривавший «Маригуану»: — Чего уставились, жлобы?..

Наконец, подошёл официант в неопрятной засмальцованной поварской куртке, артистично–небрежно смахнул на пол со скатерти крошки и объедки от предыдущего пиршества и принял заказ. Серба попросил по салатику, чахохбили, бутылку муската и сладости на усмотрение начальства. Официант приторно–любезно уточнил насчёт сладостей у Ирины, но она, затрудняясь, сказала, что будет есть любые.

На удивление быстро на столе появился яркий, как лето, салат из помидор, две порции пышущего жаром и жиром чахохбили из цыплят в красном, как перец, и в действительности состоявшем в основном из жгучего перца соусе. Мясную композицию завершали, как последняя находка общепитско–поварской изобретательности, ломтики лимона.

На коробке конфет красовались мрачные чёрно–коричневые шахты, перехваченные голубой ленточкой графика с цифрами предстоящего роста добычи угля в 1960–1965 годах. Никакой связи с кондитерской промышленностью рисунок на конфетной коробке не представлял, но конфеты, как потом оказалось, оказались классными.

Мускат тоже как для господ — приличный «Прасковейский».

Ирина при виде такой обильной снеди ужаснулась и всплеснула руками:

— Сенечка, неужели мы съедим эти штуки?

— А почему бы и нет? — Не согласился Серба, наливая в рюмки муската.

— Скажи тост, Иринка, — попросил он. И она, неожиданно даже для самой себя, сказала:

— Давай за то, чтобы ты больше не приводил меня сюда!

Ирина с трудом одолела рюмку, хотя вино ей понравилось. Серба сидел ужасно гордый, с независимым видом поглядывая на соседние столики, и настолько осмелел от вина, которое он упорно продолжал пить один, что пригласил Ирину танцевать. Соседи давно уже наперебой приглашали её, но она отказывала, не желая обидеть Сенечку, безмятежно улыбаясь и уничтожая конфеты.

Дело шло к закрытию заведения культуры и разврата, официанты, нагло позёвывая, уныло убирали с опустевших столиков грязную посуду, оркестранты запаковали инструменты в чехлы и направились к буфетной стойке распить на дорожку по рюмке. Ирина опомнилась и прошептала:

— Давай мы теперь убегать будем. Сенечка, ведь если я приду после двенадцати, то мама пускать меня больше по вечерам не будет! После того случая в парке у неё совсем с нервами плохо…

Без двадцати двенадцать они быстро расплатились и выбежали на улицу. Там уже, оказалось, успел пройти дождь, и чистенький влажный асфальт отражал огни зданий. Поддерживая Ирину, Серба забрался с ней в автобус, первый подвернувшийся, и они понеслись по ночным улицам. В ресторане вино ненадолго развеселило и расслабило Сербу, а в автобусе настроение стало падать.

«Действительно, — пришло ему в голову, — зачем я потащил Иринку в этот непристойный кабак, где все на неё так похабно глазели?!»

Потом ему вспомнилось недавнее посещение Людмилы, заточённой в убогом больничном изоляторе. Он не мог до сих пор отойти от её нелепой болезни, от бессилия врачей, от предопределённости жуткой судьбы, не мог полностью выбросить данный случай из головы.

— Мне кажется, что ты грустишь, отчего? — Притронулась Иринка к его рпстревоженной душе нежными губами сочувствия.

— Да–да, конечно, — откликнулся Серба и начал медленно, то и дело останавливаясь, чтобы вспомнить детали, рассказывать ей историю с Людой.

— Как же так, — завозмущалась Ирина, — на другие планеты собираемся лететь, а человека спасти не в силах. До чего же слабы мы, люди!..

— Да, ты права, пока что слабы, и человек не всё может, но зато он всё хочет мочь, а это уже, согласись, немало для начала. И что меня особо, Иринка, сбило с толку, так то что мерзавец тот из типографии даже ни разу в больнице не появился, а ведь ему звонили! Ну, попадись ты мне!.. — Закипел Серба.

— А я бы таких вешала! — Простодушно–кровожадно заметила Ирина.

Вскоре они выбрались из автобуса и за пару минут дошли до Садовой, к небольшому домику из красного кирпича, стоявшему в глубине яблоневого сада на окраине Чаривного посёлка.

Сенька крепко обнял Иринку, а она в ответ прямо приклеилась губами к его губам. Но вдруг скрипнула калитка и Иринка пружинно вырвалась из Сенькиных объятий и рванула к дому, потому что поняла — мама не спит и выходит на улицу загонять гуляку в дом.

Насчёт намеченной с Глюевым рыбалки ему так и не пришло на ум переговорить с Иринкой…

Лодка тупо уткнулась в песок, и первым с неё соскочил распатланный, возбуждённый Евстафьев, по–своему приглашая высаживаться:

— Вылазьте, чертяки полосатые, — завопил он на всю округу, — а не то — назад отвезу!

И окрик его действительно был необходим, потому что от долгого сидения у Клавы Глюихи позатекали ноги, сам Вовка Глюев тоже волновался перед празднеством, причёсывая пятернёй свой совершенно лысый череп, а Серба заглушил «Стрелу» и, блаженно разгибая и невероятно хитро свивая руки, выламывался на корме. Жена Евстафьева Тамара стеснительно натягивала на заголённые белые коленки трепещущий от ветерка подол и мечтала выйти из лодки последней.

Наконец, разгрузились, и оказалось, что добра навалено на берегу порядочно. Мужики призвали Клаву и Тамару разобраться в барахле и подготовиться варить первым делом уху, так как по обещаниям мужей выходило, что вскоре они станут обладателями богатого улова. Послушать их, так у самого берега, там, где потрясает чёрными узловатыми мослами сучьев коряга, стоят в тихой заводи, согнанные умными сторожевыми щуками, в ожидании рыбаков несметные полчища судака, окуньков, карпов карповичей, и, на худой конец, жирых пузатых карасей.

— Но караси костистые, твари, я их буду обратно выкидывать, — пообещал Евстафьев. Тёзка его Глюев притащил тем временем из лодки удочки, подсечки, детское, с красными яблоками по борту, ведёрко с червями, баночку из–под чая, где, если открыть, радовала знающего человека коллекция крючочков, блесен, грузил и грузилок, поплавков, мармушек, просто пробок и моточков капроновых лесок, и ещё и ещё множество всякой всячины. Прижав к тому же под мышкой правой руки болотные сапоги, он уволок драгоценные премудрости для мужских забав в направлении коряги.

Так получилось, что была задумка сплавать порыбачить на Старый Днепр, а по ходу пьесы Евстафьев переиграл и направил лодку к Хортице, к строящемуся железнодорожному мосту. А в этом месте особо не нарыбачишь…

Удручённый вчерашней забывчивостью, Серба тем временем лазил под прибрежными кустами, собирая сухие хворостинки, жухлую траву, сучки и прочий хмыз.

— Мёртвое дело, — заметил на всякий случай, стоя за спинами Глюева и Евстафьева, нигилист Сенька после того, как умело разложенный им костёр взметнулся ввысь, потрескивая на влажном песке. Клава чистила картошку, Тамара с ведром ушла вдоль берега в поисках особо чистой воды. Рыболовы суетились, бегая поминутно к коряге, чтобы проверить удочки. Однако они уже натаскали с десяток не очень видных краснопёрок, попутно рассказывая друг другу невероятные истории.

— Туман садится, рыба спать уйдёт, — смиренно отметил Евстафьев, прикуривая сигарету от окурка Сербы. — Ты говоришь, мёртвое дело, а почему? Вот если б ты сам умел таскать, тогда б я поспорил с тобой, а так ведь что, непонимающий ты в окуне человек, Сенька…

— Как раз и не угадал, Вова, смыслю кое–что. И если уж на то пошло, расскажу тебе случай один, хочешь — верь, хочешь — нет, был со мной в прошлом году на Рябом острове. Тоже вот так, или в сентябре, или в начале октября…

Рыболовы насторожились, прислушиваясь. Расположившийся неподалёку старикашка тоже обернулся на громкое начало.

— Так вот, поехал я с одним соседом своим, Фёдором Иванычем, что в театре Щорса на вешалке работает. Сидим вот так, как вы, и дёргаем, сидим и дёргаем. Ведро мелкоты до обеда надёргали, а стόящего ничего не попадается. Подзаправиться уже собрались было, когда у меня как следует потянуло. А я на камне сидел. Начал я осторожно выводить зверя. Вижу уже, что пудовая щука на гаке, руки трясутся, боюсь за удилище, а за леску — спокойный, чехословацкая, двухпудовую гирю вытерпит.