Сергей Арбенин - Собачий род

• Название: Собачий род
• Автор: Сергей Арбенин
• Жанр: Ужасы и Мистика

"Собачий род" — новая редакция романа "Собачий бог" Сергея Арбенина (Смирнова).

На окраине сибирского городка происходят загадочные убийства. Растерзанные тела находят в переулках, на свалках. Власти устраивают массовый отлов бродячих собак и отстрел волков…

О местном краеведе ходят нехорошие слухи. Все, кто входит в его дом, бесследно исчезают. Старик не топит печь, лежит в пустой холодной комнате, в которой нет никакой мебели кроме лежанки и белой шкуры на полу…

Больного и старого пса Тарзана хозяева увозят из дома и бросают в лесу. Но пес должен вернуться и спасти свою Маленькую Хозяйку. Он знает, что рядом с ней, среди синих сугробов, растет Нечто, что грозит всему живому.

Это Нечто чувствует и студент, снимающий комнату в деревянном доме неподалеку. Студент, который в лунные ночи способен превращаться в собаку…

---

Алёнка стояла на вершине пологой гряды. Из-под снега тянулись и трепетали на морозном ветру сухие стебли. Вдали темнела кромка леса. И на всем пространстве, куда ни взгляни — ни одной живой души, ни зверя, ни человека. Только тёмно-сизое небо, бело-серый снег и чёрные кривые деревья.

Алёнке было холодно, и с каждой минутой холод становился все нестерпимей. Она была в футболке и трусиках, — так, как спала. И почему-то любимый игрушечный пушистый енот, с которым она обычно засыпала в обнимку, тоже был здесь, — у неё на руках. Он был толстый, тёплый. И лупил на снег всё тот же ничего непонимающий взгляд. Алёнка чмокнула его в нос и крепко прижала к груди. Стало немного теплее.

Где-то здесь, — Аленка знала это совершенно точно, — нужно было копать. Она положила енота на снег, встала на колени, попробовала отгребать снег руками. Доскреблась до смерзшейся, как камень, чёрной земли.

Попробовала в другом месте.

Енот, подняв густые чёрные брови, глядел на неё, высовываясь из-за небольшого сугроба, с выражением крайнего удивления, и ещё — укора. Вылитый Леонид Ильич! Так про него папа сказал, когда подарил енота Алёнке на какой-то праздник. Кто такой Леонид Ильич, Алёнка не знала. Но иногда обращалась к своему любимцу именно так, уважительно: "Леонид Ильич".

Алёнка, трясясь от холода, подышала на совсем закоченевшие ладошки. И вдруг сообразила: сугроб! Вот где надо копать.

Она отодвинула енота и принялась копать ямку в сугробе. Когда пальцы переставали чувствовать боль, она совала их в рот. Хватала пушистого енота, прижимала к груди. Потом догадалась: засунула его под футболку. Казалось, от этого стало чуть-чуть теплее.

Она копала и копала, пока не выкопала небольшую пещерку. Она знала: осталось совсем немного. И ещё, несмотря на страх, холод и боль, она была почему-то уверена, что всё это — только сон. Что она вот-вот проснётся, и снова окажется дома, в своей тёплой, такой уютной постельке.

Но сейчас она должна была сделать то, чего никто не сможет сделать, кроме неё.

Она не почувствовала — пальчики уже ничего не чувствовали, — а увидела, наконец, то, что искала.

— Тарзан! — вскрикнула она.

Смёрзшаяся шерсть; твердая, как полено, лапа.

Осталось немного, ещё чуть-чуть.

И она, слизывая со щеки ледяные слезинки, старательно откопала бок и морду Тарзана. Она уже ничего не видела: в ледяной пещерке стало совсем темно. Она легла рядом с ледяным Тарзаном, обняла его, прижалась к нему, и стала дышать в каменную шерсть. Шерсть постепенно становилась мокрой и мягкой.

Алёнка с облегчением разревелась и затихла. В голове у неё всё спуталось, поплыло, и она провалилась во тьму.

* * *

Утром, сквозь сон, Алёнка услышала какой-то стук. Ещё не проснувшись толком, она уже догадалась, что это такое.

Баба на коленях стояла перед порогом и колотила слишком большим для её маленьких рук молотком.

Она бормотала при этом, то ли ругаясь, то ли молясь, и Алёнке, наконец, надоело притворяться. Она села на постели и спросила:

— Баба, что ты делаешь?

Баба посмотрела на неё из-под скрюченной спины.

— А, проснулась уже… Да вот… Чиню тут.

У Алёнки почему-то сильно закружилась голова. Так сильно, что она обеими руками ухватилась за постель, чтобы не свалиться на пол. Комната плыла перед глазами, и старые фотографии под стеклом, развешенные на противоположной стене, водили странный хоровод.

— Баба! — испуганно позвала Алёнка.

— Чего? — насторожилась баба.

— Мне что-то плохо… Голова кружится.

Баба с кряхтеньем поднялась с колен, отложила молоток, засеменила к Алёнке. Потрогала её лоб, всплеснула руками:

— Господи, да ты вся горишь… Простудилась, что ли?

Алёнка откинулась на подушку. Стало жарко, муторно. Было трудно дышать.

— Ай-яй-яй, — запричитала баба. — Всю зиму не болела, в морозы весь день на улице — и ничего. А тут потеплело — и на тебе… Ох, Господи!

Она пригорюнилась, подперев щеку рукой.

— Варенья тебе с водой развести? Кисленького?

Алёнка отрицательно качнула головой. Губы у неё почему-то мгновенно высохли и стали трескаться.

Баба посмотрела на неё внимательнее и взмахнула руками.

— У меня где-то аспирин был… Я сейчас. Подожди-ка…

Она вышла в кухню, стала копаться в ворохе газет, счетов, рекламных рассылок.

— Баба, — сказала Алёнка. — Ты зачем в порог иголок набила?

— Ась? — как ужаленная повернулась баба. Стопка газет рухнула с холодильника, и вместе с газетами — всякая всячина: Алёнкины заколки, расчёска, фантик от "чупа-чупса", календарики, вырезки из журналов, которые делала Алёнка.

— Ты зачем, баба, иголок в порог набила? — повторила Алёнка, дыша с трудом, открытым ртом.

— Дык… А ты откуда знаешь?

— Видела.

— Ну… Это от покойника. Снился мне Паша-покойничек. Ну, чтобы он больше не приходил, я вот и набила… Примета такая…

— Нет, — сказала Алёнка.

— Чего — "нет"? Вру я тебе, что ли?

— Это не от покойника, — упрямо повторила Алёнка. — Это — от Него.

— От кого — "от него"? — удивилась баба. — Это от которого?

И вдруг села на стул, опустив руки. Покачалась из стороны в сторону. Потом тихо спросила:

— Так, значит, и к тебе ОНО являлось?

И потом, после паузы:

— И кто же это?

Алёнка промолчала.

Баба перебрала складки домашнего застиранного халата.

— Ну, не бойся. Теперь ОНО не придёт больше…

— Я и не боюсь.

— …Теперь не придёт, — повторила баба, не слушая. — Я теперь всех разуваться за порогом заставлю и на порог наступать. Человек наколется, вскрикнет там, али заругается. А нелюдь наступит — и не заметит…

— Я и не боюсь, — прошептала снова Алёнка. Ей вдруг стало больно и обидно: "нелюдем" баба иногда, в сердцах, почему-то называла папу Алёнки.

Баба вспомнила про аспирин. Снова кинулась искать. Нашла, разломила таблетку пополам, намешала морса из смородинового варенья, принесла Алёнке.

Алёнка взглянула на неё огромными, горячечными глазами.

— Баба, — сказала тихо. — Убери иголки… Вытащи их из порога…

— Ну вот! — вдруг рассердилась баба. — Сдались тебе эти иголки! Ты под ноги себе смотри — и не наколешься.

— Я не наколюсь. Я… я просто умру, — сказала Алёнка.

Баба молчала несколько секунд. Потом таблетки и стакан с морсом бесшумно выпали из её задрожавших рук.

Баба побелела, собралась с духом и крикнула:

— Я вот тебе умру! Ишь, чего надумала! "Умру!" Пей таблетку! Пей! Я сейчас тебе градусник дам. Да за врачом сбегаю.

Алёнка молча, угрюмо проглотила таблетку, запила. Вздохнула и снова откинулась на подушку.

— Баба, — попросила тихо, — Ты пока никуда не уходи.

— Ладно, ладно! — тут же согласилась баба. — После схожу. К соседке, Вальке, — она медсестрой в железнодорожной больнице работает. Сутки дежурит, двое дома. Повезёт, так дома застану. А ты полежи пока. Глаза закрой. Может, от аспирина-то легче станет.

"Не станет", — подумала Алёнка, и послушно закрыла глаза.

И как только закрыла, — всё завертелось, закружилось перед глазами, темнота стала цветной и гадкой, и закрутилась воронкой, которая начала засасывать Алёнку. Медленно, неотвратимо. А там, в глубине воронки, распускалось огненное, кровавое, страшное — не то цветок, не то пасть…

Алёнка застонала. Баба подскочила, вытащила градусник из-под Алёнкиной руки, подслеповато стала разглядывать. Тихонько ахнула: "Да такой температуры и не бывает! Видно, градусник стряхнутый. Испортился".

Она села на табурет, оперевшись о коленки, и стала смотреть на Алёнку, по временам вздыхая.

Потом сказала тихо:

— Сглазили тебя, видно. Или вправду нечистый извести хочет?

Она перекрестилась.

В окошке зарделся алый рассвет. И в комнату упал красный луч, красный, как молодая горячая кровь, и этот луч перечеркнул белое, неживое Алёнкино лицо.

Баба взглянула, вскрикнула.

— Алёнка! Алён!! Ты чего? А ну-ка, проснись! Проснись, говорю! Ты и думать не моги! Ишь чего — "умру"! Я тебе умру! Мала ещё! От горшка два вершка, а туда же!.. Всё оно, папкино воспитание. Ох, прости Господи!

Она сбегала на кухню, набрала в рот воды, и брызнула Алёнке в лицо.

Алёнка не шевелилась.

* * *

Нар-Юган

Глубоко под снегом и льдом, в замёрзшем, окоченевшем собачьем теле встрепенулось холодное сердце. Оно не хотело просыпаться, оно уже жаждало покоя. Уставшее собачье сердце.

Но в нём зародилась, затлела искорка, и стала разгораться, пульсировать, тревожить.

Сердце глухо стукнуло раз и другой. Льдинки в крови зазвенели. Сердце ударило сильнее, затрепетало, как пойманная птица, выгоняя из себя холод, и посылая огонь от разгоравшейся искры дальше — по мёртвым жилам.