Владимир Некляев - Лабух

• Название: Лабух
• Автор: Владимир Некляев
• Жанр: Современная проза

Президент, госсекретарь, председатель Комитета государственной безопасности и все остальные, сколько их есть, герои романчика, в том числе те, которые названы будто бы реальными именами и фамилиями настоящих людей, являются условными, придуманными литературными персонажами, как также условными, придуманными, несмотря на совпадения в названиях, являются город, в котором они живут, и страна, которой, может быть, нет.

---

— Живем и умираем. Как и в Америке, как и повсюду. Ты нас не жалей.

— Так не умер же, убили… И назавтра же, как убили, лаборанты мне и сказали: пристрелили Игоря Львовича бомжи какие–то по пьянке. Чтобы я понимал, что тут не шуточки…

Так оно, должно быть, и было, все при таком раскладе становилось на свои места, логически сходилось, но я сказал:

— Ты слишком много берешь на себя, Феликс. Так тоже нельзя.

Феликс, измученный самим собой, не слушал.

— Я спросил: почему?.. за что?.. В конце концов, что он мог реально сделать, кто бы и где ему поверил?.. И, слышишь, что они мне ответили?.. Ну, как свои в доску люди, у которых со мной одно дело…

— Что?

— Они сказали: не мы принимали решение.

А вот так, я подумал, они не могли сказать. А если и сказали, то с умыслом.

— И после этого ты приехал?

За воротами, к которым я сидел спиной, послышался шум мотора, потом короткий автомобильный сигнал — и голос Ли — Ли:

— Эй, кто–нибудь!.. Амед! Мне рассчитаться не хватает!..

У меня спина окаменела.

— Сейчас! — отозвался из–за дома Амед, и к воротам на пару помчались фикусолюб с асимметричным — самые богатые.

Она здесь! С ними! Ну, Ли — Ли…

— Из Америки, скорее всего, не поехал бы, — смотрел через мое плечо Феликс. — А из Германии… Это судьба, показалось, что я близко, чтобы попрощаться, повиниться, на колени стать… Я же ему всем обязан. Понимал, что рискую, но что за мной?.. Ничего. И еще американский паспорт. Подумают, прикинут, не осмелятся… А они не долго думали, на кладбище налетели. Я догнать никак не мог: почему на кладбище?.. При всех, демонстративно… Потом дошло: из–за нахальства и цинизма. Это приметы неограниченной власти, которая стремится показать, что владеет каждым от колыбели до гроба. Вот и мне они решили показать сразу, что могут сделать со мной все, что захотят. Что это в Америке я американец, а здесь, у них, — засранец. И если бы не бомжи и не Ли — Ли… Ха, ну ты посмотри!

Что–то за спиной моей Феликса сильно развеселило — я повернул окаменевшую спину: фикусолюб с асимметричным строго, как на похоронах, несли вдоль бассейна с фикусами портрет президента. Большой, в раме, словно для кабинетов. Ли — Ли — единственная в процессии — на ходу раздевалась.

— Устала вся и вся пыльная, — не вся все же раздевшись, потому что из дома высыпали дети, нарочно не нырнула, а плюхнулась в воду Ли — Ли, обдав и нас, и детей брызгами. — Подарок! Повесим — и пускай кто–нибудь попробует сунуться!.. За мной, татарва!

— Ура! — первым, не раздеваясь, бросился в бассейн мальчуган, который объявлял войну Серверу, а за ним и Сервер, и еще один пацан, и две девочки. — Ура!.. Ли — Ли!.. Война!..

— Шашлык, как заказывали! — подоспел с шампурами Амед. — Дружба народов!.. Смотри ты, и батька с нами!..

— И татарчик, — не обращая внимания на крики и бедлам, вошла в беседку и поставила миску с мясом и стопку тарелок на стол хозяйка: русоволосая женщина — никакая не татарка. — Меня Таней зовут, а вас я знаю.

— Кто ж не знает… — вышла из бассейна и, как ни в чем не бывало, села, мокрая, на колени мне Ли — Ли… Сверху поцеловала в макушку и спросила:

— Ты почему не в тюрьме?.. Не хочешь?..

XVII

Портрет президента, тот самый, который Ли — Ли привозила в дом Амеда, висел над сценой Театра моды — Шигуцкий посоветовал Ли — Ли его повесить. Во всяком случае, так Ли — Ли сказала — и будто бы Шигуцкий и дал ей портрет специально для этого. Заранее, чтобы вдохновлял.

Это был идиотизм, под президентским портретом прыгали почти голые девки, тут он был не к месту, но никто не осмелился сказать, что идиотизм, что не к месту — и портрет завис над сценой.

За день до «Шоу Ли — Ли» (а Ли — Ли свое шоу без лишней скромности так и назвала) просмотреть его приехала министерская комиссия — а как иначе, если президентский показ?.. Сценограф шоу, заикастый Эдик Малей, попробовал заикнуться перед высокой комиссией, что можно было бы повесить портрет в стороне от сцены, на стене, поскольку на сцене и так полно портретов, все шоу на них построено, а министр культуры спросил: «Вы кто такой, чтобы такие вопросы решать?..» И Эдик отзаикался, что он, конечно, никто, сценограф.

Когда–то в Министерстве культуры, еще в советском, портрет Купалы в холле вешали. Мы с Крабичем случайными свидетелями оказались: зашли за песню деньги получить, а в холле толпа — Купалу вешают. Всем министерством. По центру не повесить — окно во всю стену, и можно только или слева, или справа. Министр сказал: «Справа. Слева солнце восходит, как раз освещать будет, это символично. И все нормальные люди сначала вправо смотрят, это естественно». Министерство в один голос: «Справа!.. Солнце!.. Естественно!.. Символично!..» Но все поспешили, министр еще размышлял. «Нет, на солнце выгорать будет… И справа — намек какой–то… Нацдемовщина, нет?» И министерство хором: «Выгорать… намек… нацдемовщина…» Только уже не так уверенно, а то вдруг министр опять передумает, но тот не передумал: «И при переходе улицы все сначала налево смотрят, привычка».

Аргумент этот все остальные перевесил — Купалу повесили слева по министерской улице.

Крабич был в восторге. Он в экстаз входит от идиотизма…

Когда я к Крабичу после Стефы заскакивал, брата–мильтона на улице встретил. Не такого пьяного, как Крабича, но и не трезвого. Он сказал, что нашелся человек на следователя Потапейко. Дружок его, который не терпел конторских, поскольку из–за них из милиции вылетел. И может что–то придумать…

После разговора с Феликсом я уже не знал, зачем мне нужен следователь Потапейко, но брат–мильтон старался, свел нас — и мы встретились втроем: я, Иван Егорович Потапейко и его дружок Петр Зиновьевич. Брат–мильтон обозначил перед тем, сколько это должно стоить. Деньги я дружку отдал, тот — Потапейко. Должно быть, половину, да мне без разницы.

И Петр Зиновьевич вот что «придумал».

— Или вы, Роман Константинович, или Лидия Павловна, или кто–нибудь пусть все же найдет пистолет… — кто–то ведь знает, где он?.. — и отдаст Ивану Егоровичу. Ну, не находился, да вот случайно обнаружился. Бомжи пистолет опознают, он сдается на экспертизу, а та показывает, что Игорь Львович убит не из него. Версия следствия по вашей линии, Роман Константинович, рассыпается, собирать ее по новой Иван Егорович и пробовать не станет — и конторским, Роман Константинович, которые на нее только вас и цепляют, клизма.

Они попросту забирали у меня бабки. Посчитав лабуха за лоха. И Петр Зиновьевич, чтобы хоть как–то свое отработать, по имени отчеству старательно и подчеркнуто всех персонажей действа называл. Меня назвал трижды.

Я спросил:

— А если бы пистолет сразу нашелся, экспертиза показала бы, что Рутнянского не из него убили?

— Необязательно и даже вряд ли, — щелкнул пальцами следователь Потапейко. — У нас теперь проблемы со специалистами. А так я буду искать другой пистолет.

— У меня?

Потапейко весело удивился:

— Откуда у вас столько пистолетов? — И положил мне руку на плечо. — Мы ведь обо всем договорились. Находите и приносите.

Я сказал, что подумаю. Может, и найду.

И все же я на самом деле лох, а не лабух. После того, что рассказал Феликс, и дураку понятно, что избавились от Рутнянского конторские. Следили. Может, и не во дворе, а в подъезде, этажом выше. Оттуда есть лаз на крышу. Подождали, пока вышли бомжи, я, «профессорша». Самый момент… Лишь один эпизод разрывал действо: как это кто–то быстренько вошел в квартиру — и сразу стал щупать за подкладкой шубы? Или нюх у них на пистолеты?.. Почему–то в моем представлении стрелять мог только этот пистолет.

Если же, как по всему получается, не этот, тогда как он сразу оказался у Лидии Павловны?.. Или все в ней при виде убитого сына так окоченело, что она шубу набросила? Села плакать над сыном и подкладку подшивать?..

Как бы там ни было — Лидия Павловна наткнулась на пистолет. И она, как и я, подумала, что он тот самый. И что его подбросили, чтобы найти в шубе за подкладкой. Да фиг найдете у Зои в сумочке — так получалось…

Лидия Павловна из Москвы не вернулась, Зоя приехала одна. С тем самым и воротилась, что было в телеграмме. Мол, Игорь Львович набросился, у Лидии Павловны терпение кончилось, а тут пистолет под рукой — и она в отчаянии, чтобы навсегда покончить с ужасом, в котором жила, выстрелила. Театр, настоящая народная артистка… Надо совсем не знать Лидию Павловну, чтобы поверить в такое.

Зоя с самого утра прибежала ко мне с вокзала, а у меня — Зиночка. Так получилось. Я все не мог никак разобраться с выдумкой Крабича про смерть дочери… Как ему такое в голову стукнуло, почему и зачем?.. Решил Зиночку расспросить, а заодно объяснить, почему я с ее матерью… Зиночка зациклилась на этом. Ее заколотило, когда я в больнице объявился. «Не подходите!..» Отгородилась каким–то сундучком белым, который несла, и в глазах — отвращение! Редко на меня так, как на мерзость, смотрели — и чтоб я так себя и чувствовал. Здесь все одно к одному сошлось… Начал извиняться, едва уговорил… А где поговорить про такое?.. Пригласил к себе, ничего иного в виду не имея, а она вдруг, побелев, как тот сундучок: «Пошли! Мамку трахнули, так и меня!..» Дома ничего не было и быть не могло ничего, хотя Зиночка порог переступила — и сразу свитерок стягивать… На голову натянула, грудь оголив: «Ну, что? Как у мамки?!. И все остальное показать?!.» Но она так защищалась, ненавидела меня так — и я обтянул свитерок, по отчаянной голове погладил: «Ты друга моего дочь… прости, не знал…» «Никогда я дочкой не была ему, припыленному! И мамке теперь не дочь!..» Я все гладил по волосам: «Успокойся…» «Как вы могли! Как вы все могли!..» До слез дошло, после слез она успокоилась немного, стала что–то слышать, можно было говорить… так мучительно и долго я с детьми своими не разговаривал — ни с Камилой, ни с Робертом. Среди ночи Зиночка устала, в последний раз нервно всхлипнула — и внезапно, сидя в кресле, заснула. Мгновенно, как дитя. Я перенес ее на кровать, лег сам. Мы просто переночевали вместе, но Зое наутро я не стал объяснять, что все не так, как ей показалось. И Зоя, переговорив со мной на кухне, ушла, а Зиночка — нет. И посмотрела, я заметил, вслед Зое победительницей. Пигалица несмышленая…