Жуакин Машадо де Ассиз - Избранные произведения

• Название: Избранные произведения
• Автор: Жуакин Машадо де Ассиз
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00678-5

Жоакин Мария Машадо де Ассиз — бразильский классик XIX века, зачинатель критического реализма в бразильской литературе. В состав «Избранных произведений» вошли романы «Записки с того света» и «Дон касмурро», стихотворения и новеллы, рассказывающие о жизни современного провинциального общества, судьбы героев которого, как правило, завершаются крахом.

---

Но отступать было поздно; малейшее проявление страха ухудшило бы дело. Поэтому я отвечал веселым голосом:

— А вы думаете, что можно не дрожать, входя в такой коридор, который, вы уж извините, словно ведет в самый ад?

— Вы почти угадали, — сказал капитан, увлекая меня вверх по лестнице.

— Почти?

— Да! Это не ад, это чистилище.

Я вздрогнул, услыхав такие слова; вся кровь прихлынула к сердцу, которое бешено забилось. Странная фигура капитана, странный дом, куда мы вошли, — все наполняло меня ужасом. К счастью, мы добрались наконец и вступили в комнату с газовым освещением и меблированную, как любая комната в обычном доме.

Полушутя и больше чтоб сохранить присутствие духа, я сказал с улыбкой:

— Ну что ж, чистилище имеет приятный вид: вместо кипящих котлов — диванчики.

— Мой драгоценный сеньор, — отозвался капитан, пристально глядя мне в глаза, что случилось впервые, ибо взгляд его всегда блуждал где-то, — мой драгоценный сеньор, если вы думаете таким способом вырвать у меня мою тайну, вы глубоко ошибаетесь. Я пригласил вас ужинать. На том и помиритесь.

Я ничего не ответил; слова капитана рассеяли мои подозрения, что он привел меня сюда с недоброй целью, но породили иные: я заподозрил, что капитан не в своем уме, и с этого момента каждая мелочь подтверждала мое новое открытие.

— Мальчик! — позвал капитан и, когда мальчик-негр появился, наказал ему: — Займись ужином; достань вино из ящика номер двадцать пять. Поспеши! Чтоб через четверть часа все было готово.

Слуга пошел исполнять приказание капитана, а последний, обернувшись ко мне, сказал:

— Присядьте и просмотрите какую-нибудь из этих книг. Я пойду переоденусь.

— Вы не вернетесь в театр? — спросил я.

— Нет.

II

Несколько минут спустя мы направились в столовую где-то в глубине дома. Ужин, стоящий на столе, был обилен и заманчив. В центре красовалось великолепное жаркое, поданное в холодном виде; а всякое печево, и сласти, и старое вино в бутылях дополняли трапезу капитана.

— Настоящий пир… — сказал я.

— Куда там!.. Пустяки!.. Обычный ужин!

У стола стояло три стула.

— Садитесь вот сюда, — сказал мне хозяин, указывая на средний, а сам садясь на тот, что был слева от меня. Я понял, что ожидается еще сотрапезник, но ничего не спросил. Да и не понадобилось спрашивать: через несколько секунд отворилась дверь напротив и из нее вышла девушка высокого роста и бледная лицом и, кивнув мне в знак приветствия, села на стул, стоящий справа от меня.

Я встал, и капитан представил меня своей дочери, которая звалась Аугуста.

Сознаюсь, присутствие девушки меня успокоило немного. Не только при мысли, что я не был более вынужден оставаться с глазу на глаз с таким странным человеком, как капитан Мендонса, но еще и потому, что присутствие молодой девушки в этом доме означало, что капитан если и был сумасшедший, как я подозревал, то был, по крайней мере, мирный сумасшедший.

Я постарался быть полюбезнее с моей соседкой, в то время как капитан разделывал рыбу с такой ловкостью и таким искусством, какие указывали на его глубокие познания по части яств и трапез.

— Мы должны подружиться, — сказал я Аугусте, — потому что наши отцы были друзьями.

Аугуста подняла на меня свои прекрасные зеленые глаза. Потом улыбнулась и опустила голову то ли от смущения, то ли из кокетства — я не разобрал. Я стал незаметно рассматривать ее. Красивая голова безупречной формы, правильный профиль, гладкая кожа, густые ресницы, а волосы — цвета золота, «сноп солнечных лучей», как говорят поэты.

А тем временем Мендонса закончил трудиться над рыбой и стал раскладывать ее по тарелкам. Аугуста молча играла ножом, может быть, затем, чтоб показать мне тонкость своих пальцев и округлость обнаженной по локоть руки.

— Что притихла, Аугуста? — спросил капитан, подвигая к ней тарелку с рыбой.

— Да нет, отец! Я грущу.

— Грустишь? С чего бы?

— Сама не знаю… Без причины.

Грусть без причины, в переводе на язык обычных понятий, зачастую означает скуку. Во всяком случае, я перевел слова девушки именно так и почувствовал себя уязвленным, к тому ж несправедливо. Чтоб развлечь девушку, я решил разрядить некоторую натянутость, царящую между нами троими. Я постарался не замечать поведения отца, которое казалось мне совершенно сумасбродным, и завел непринужденную беседу, словно бы находился среди старых друзей.

Аугусте, кажется, понравились мои речи; капитан тоже смеялся при случае как человек вполне разумный. А что до меня, то я был положительно в ударе и в голову мне то и дело приходили меткие изречения и остроумные шутки. Сын своего века, я отдал обильную дань каламбуру с такой легкостью, что заразил этой игрой и отца и дочь.

К концу ужина между нами воцарилось уже полное понимание.

— Хотите вернуться в театр? — спросил меня капитан.

— Ну вот еще! — отвечал я.

— Это значит, что вы предпочитаете наше общество, или вернее… общество Аугусты.

Подобная откровенность со стороны старика показалась мне несколько нескромной. По всей вероятности, я покраснел. Однако Аугуста нимало не смутилась и сказала с улыбкой:

— Если это так, то я не осталась в долгу, потому что я тоже предпочитаю сейчас ваше общество самому лучшему в мире спектаклю.

Откровенность Аугусты поразила меня еще больше, чем та, какую выказал ее отец. Но где тут было до глубоких раздумий, когда прекрасные зеленые глаза глядели на меня в упор, словно приглашая: «Будьте таким же, как до этой минуты».

— Перейдем в другую комнату, — сказал капитан, подымаясь.

Мы последовали за ним. Я подставил руку Аугусте, и капитан повел нас в другую комнату, не предназначенную, видно, для приема гостей. Мы сели — кроме старика, который пошел зажечь папиросу об одну из свечей канделябра, в то время как я быстрым взглядом оглядывал комнату, показавшуюся мне со всех точек зрения диковинной. Мебель была старая не только по фасону, но и по возрасту. Посредине стоял большой круглый стол, покрытый зеленой скатертью. На одной из стен привешены были несколько чучел животных. На противоположной была только сова, тоже набитая соломой, с глазами зеленого стекла, которые, хоть и неподвижные, казалось, пристально следили за каждым движением посетителей.

Мои прежние страхи снова вернулись ко мне в этой комнате. Я искоса взглянул на Аугусту, и она ответила на мой взгляд. Эта девушка была единственным звеном, связывающим меня сейчас с реальным миром, ибо все в этом доме казалось мне фантастическим и нереальным, и я уже начинал постигать, что именно имел в виду капитан, когда говорил мне про чистилище.

Несколько минут прошло в молчании; капитан, с папиросой во рту, расхаживал по комнате, заложив руки за спину, — поза, одинаково присущая и философу, погруженному в размышления, и глупцу, которому нечего сказать.

Внезапно он стал перед нами и, улыбаясь, обратился ко мне:

— Вы не находите, что малышка красива?

— Красавица, — ответил я.

— Какие дивные глаза, правда?

— Удивительные, и такие необычные.

— Это мое произведение делает мне честь, правда?

Я ответил одобрительной улыбкой. Что касается Аугусты, то она лишь заметила с пленительной простотой:

— Отец более честолюбив, чем я; ему нравится, когда говорят, что я недурна собою. Кто ж в этом сомневается?

— Заметьте, — сказал капитан, усаживаясь рядом со мною, — что малышка слишком простодушна для своего пола и возраста.

— По-моему, это не есть недостаток…

— Не уклоняйтесь от темы: правда есть правда. Аугуста не похожа на других девушек, которые имеют о себе весьма высокое мнение, но застенчиво улыбаются, если им говорят комплименты, и хмурят брови, если им их не говорят.

— Значит, мы наблюдаем счастливое исключение, — отозвался я, улыбаясь девушке, благодарно улыбнувшейся мне в ответ.

— То-то и есть, — сказал отец, — во всем исключение.

— Разумное воспитание, — поддержал я его, — может во многом…

— Не только воспитание, — перебил Мендонса, — но само происхождение. Происхождение — это всё или почти всё.

Я не понял, что, собственно, хотел он сказать. Аугуста же, кажется, поняла, потому что улыбнулась как-то лукаво и стала смотреть в потолок. Я бросил взгляд на капитана: он пристально рассматривал сову.

Разговор оживился снова на несколько минут, и под конец капитан, занятый, казалось, какой-то навязчивой мыслью, спросил меня:

— Так вы находите, что эти глаза хороши?

— Я уж сказал: столь же красивы, сколь необычны.

— Хотите, чтоб я отдал их вам? — спросил старик.

— Я был бы счастлив стать обладателем подобного сокровища, но…

— Что за церемонии! Если хотите, я их отдам вам; а не то так только покажу.