Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-385-9, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Тут не нарочно остановились мы подле двора священника сего села, человека доброго и на нашу руку. Я тотчас с ним спознакомился, и рюмка водки свела у нас с ним в один миг дружбу. Поп мой сделался тотчас рассыпным, несет ко мне и хлеб, и квас, и тарелку яблок, а всего лучше, достал мне к чаю молоко.

 Я попотчевал его чашкою пунша, и поп мой был тем крайне доволен; звал меня погулять в свой сад, который был у него изрядный, и как на одной яблоне были еще прекрасные зимовые яблоки, то стряс их для меня несколько. Словом, не поп, а друг задушевный; а мне такой друг на дороге был и надобен. Теперь отдыхает он от излишней рюмочки, а без того не имел бы я времени сего написать. Не знаю, увидимся ли мы с ним или нет».

 18 сентября писал я следующее: «Знаете ли, откуда я сие пишу? За 20 верст уже от Козлова, сидючи в харчевне, довольно изрядной и называемой Хобот. Тут кормим мы лошадей, и я теперь только с товарищем моим пообедал.

 Обед у нас был в сей раз нимало не похожий на дорожный: горячая ветчина, яйца всмятку, окрошка, щи белые с говядиной и цыпленком и такие, что лучше требовать не можно, и наконец битое говяжье мясо на сковороде с уксусом. Не довольно ли кушанья? Право, хоть бы и деткам нашим! а особливо в таком месте, где, кроме одной избы, ничего нет. Но, по счастию, так случилось, что харчевня сия все имела. Мы могли достать и к чаю молоко и все прочее, а для десерта была у нас спелая брусника, куманика {Ежевика.} и хороший арбуз. Вот как мы прохладно едем.

 Но и в самом деле можно сказать, что по сие время дорога нам была очень весела; не знаю, какова впредь будет. Я опишу вам все происшествия.

 Встаем мы очень рано, и я, не просыпаясь и не вставая, так и еду, покуда рассветет; разве когда прошибутся дорогою, так проснешься посмеяться над дураком нашим проводником. То–то сущий фалалей и годился бы по нужде в шуты и дураки.

 Как рассветет, беру я книгу и читаю себе дорогою, лежа в коляске. По счастию, читать без нужды можно; остановившись кормить, одеваемся, и Тимофей наш проворит тотчас чаем. Не было еще дня, чтоб я оного досыта с сливками не напивался и табаку не накурился. Комаренок принимается тотчас за таган, варит похлебку из курицы, которыми не позабыли запастись мы из Епифани, также яйца и прочее.

 Между тем как варят и приуготовляют нам обед, принимаюсь я за свою дорожную канцелярию. Чернильница у меня при боце и весь прибор письменный. Чернильницу повешу на рукоятку к коляске, сам сяду, опустя ноги в дверцы, подушки на колени и на них «Китайскую историю» {«Путешествие в Китай» — соч. Нейгофа, пер. с немецкого А. Т. Болотова.} и начинаю тотчас записывать в журнал свое путешествие и, записав, продолжаю переводить «Китайскую историю».

 Как поспеет обед, садимся мы с товарищем своим на циновке и наедаемся досыта; после того напиваемся квасу, и, полакомившись чем–нибудь, продолжаю я писать, а товарищ мой читает своего «Жилблаза» до тех пор, покуда запрягут лошадей. Тогда канцелярия моя опять прячется, я сажусь в коляску и беру в руки читать книгу.

 Дорогою провождаем мы время в чтении, в разговорах и в лакомстве арбузами, орехами и кренделями, а когда устанем сидеть, то пройдемся. Приехавши на ночлег, становимся опять подле двора, и Комаренок принимается за прежнее свое дело — варить нам похлебку и прочее, а я, ежели светло, опять за канцелярию.

 Отужинав, ложимся мы спать, и как рано я засыпать не привью, то подают мне в коляску свечку, и я разговариваю часа полтора с книгою, покуда ужинают люди и станут спать ложиться. Тогда возьмут от меня свечку, и мы засыпаем и спим, покуда часовой нам не закричит и предвозвестит, что приближается утро.

 Знаете ли, о каком часовом я говорю? Из взятых в Епифани живых петухов один повадился кричать. Мы тем очень довольны и нарочно его не бьем. Как скоро он закричит, то встают люди, и мы запрягаем лошадей и продолжаем путь свой.

 Вот краткое описание нашего путешествия. Не довольно ли оно приятно? А прекраснейшая погода и гладчайшая дорога придавали ему еще более приятности».

 «0 самой же езде нашей он Никольского до сего места скажу только, что мы вчера в Ранибург приехали еще довольно рано и искупив все нужное, хотели было ехать далее, но раздумали; а переехав тут реку Рясу, остановились ночевать, а сегодня ранехонько уже встали и продолжали до сего места свой путь наипрекраснйшею дорогою, обсаженною по обеим сторонам молодыми деревцами, оплетенными плетешками. Сие случалось мне еще впервые видеть и я не мог тем довольно налюбоваться и желал, чтоб деревцы сии все принялись и уцелели, но к чему была худая надежда».

 19–го сентября писал я из Лысых гор: «Вот мы уже и в славном однодворческом селе Лысых горах, и переехал уже половину той большой и оком необозреваемой степи, которая находится между Козловом и Тамбовом.

 «Отправившись вчера из Хобота, приехали мы в Козлов так рано, что мне не хотелось тут ночевать; а полюбовавшись вновь строющимися тут каменными церквами и домами, пустились мы далее и успели еще приехать ночевать на польный Воронеж, где, вместо прежней пустоты, нашли уже селение нарочито увеличившееся, а сегодня поспели сюда кормить лошадей еще доведено рано и не было и, сем пути с нами ничего особливого».

 20–го числа, писал я уже из своей шадской деревни следующее: «Слава Богу! Вот пишу сие к вам сидючи за столом и в своей шадской деревне. По благости Господней, часа за два до сего приехали мы уже сюда благополучно. Но прежде повествования о здешнем пребывании, расскажу наперед достальное о путешествии нашем.

 «Вчера выкормивши лошадей в селе Лысых–горах, выехали мы из него довольно рано. Как подле самого его надлежало въезжать на превысокую гору, то взошел я на нее пешком и, окинув с ней оком все сие огромное село, сидящее внизу вдоль реки, сквозь его текущей, не мог я смотреть без досады на глупое строение живущих в нем однодворцев.

 «Представьте себе селение, состоящее из 4 тысяч душ и имеющее в себе 4 церкви. Все домы в них крыты дранью, жители все вольные, никакой работы господской неотправляющие, владеющие многими тысячами десятин земли и живущие в совершенной свободе. Не остается ли по сему всему заключить, что сему селу надобно быть прекраснейшему и походить более на городок, нежели на деревню; но вместо того оно ни к чему годное, и нет в нем ни улицы порядочной, ни одного двора хорошенького.

 «Правда, место занимает оно собою весьма обширное и дворов бездна; но как бы вы думали сидели дворы сии, и каковы бы они были? Там двор, здесь другой, инде дворов пять в кучке, инде десяток. Те туда глядят, сии сюда, иной назад, другой наперед, иной боком, иной исковерканный стоит и ни одного из них живого нет. Избушка стоит, как балдырь, правда, покрыта дранью, но только и всего.

 «Дворы их истинно грех и назвать дворами. Обнесены кой–каким плетнишком и нет ни одного почти сарайчика, ни одной клетки, да и плетни — иной исковерканной, иной на боку, иной избоченяся стоит, и так далее.

 «Взирая на все сие и крайне негодуя, сам себе я говорил: «0 талалаи! талалаи негодные! Некому вас перепороть, чтоб вы были умнее, и строились и жили бы порядочнее. Хлеба стоит у вас скирдов целые тысячи, а живете вы так худо, так бедно, так беспорядочно! Вот следствия и плоды безначалия, мнимого блаженства и драгоценной свободы. Одни только кабаки и карманы откупщиков наполняются вашими избытками, вашими деньгами, а отечеству один только стыд вы собою причиняете».

 «В Тамбов приехали мы еще довольно рано и искупив нужное, пустились далее и поехали уже не чрез Пески и Расказы, а большою дорогою, вдоль реви Цны, на Коптево, и в сумерки приехали ночевать в большое однодворческое село Кузменки.

 «Тут опять имели мы с сими талалаями досаду. Ничего у них недостанет; живут не люди, а Бог знает что, — только занимают лучшие места в государстве.

 «Сегодня встали мы хотя до свету, но переезд утренний был невелик; надлежало перебираться чрев множество мостов и переправ, и в одном месте сидеть бы нам в грязи, если б один мужик нас не избавил.

 «Мы наехали сего бедняка, сидящего в грязи совсем с телегою и ожидающего света. Он говорил нам: «Пожалуйте, не ездите, будете и вы также сидеть, а объезжайте; вон там есть мост». Итак, мы благополучно топь сию и объехали.

 «Кормить и обедать остановились мы в однодворческом селе Коптеве, последнем уже селении в нашей деревне, и насилу–насилу выпросились к одному однодворцу в избу погреться, ибо утро было очень холодно. Один не пустил на двор сказав, что он со двора идет, другой также закарячился было, но как–то, наконец, согласился; но за то и получили мы квартиру добрую.

 «Однодворец сей жил как маленькой дворянчик. Светличка была у него беленькая и сам в синем суконном тулупе. Я тотчас вступил с ним в разговор, и какой нечаянной и благополучной случай привел меня на сей двор. Однодворец был человек надобной, грамотник и делец по тамошнему селу. Я ему тотчас рюмку водки, поить его своим пуншем, сажать с собою за стол. Однодворец мой растаял, друг сердечной. Я заводить речь стороною о здешних обстоятельствах. Он все знает все здешние места ему известны; рассказывает мне то, болтает другое; я, выведывая, не открываюсь: он сдуру, что с дубу говорит, что от роду помнит, и насказал мне много такого, чего б мне иском не доискаться; не только о многих здешних обстоятельствах, но и о самих пустых и порожних землях и межеванье.