Леонид Гартунг - Алеша, Алексей…

• Название: Алеша, Алексей…
• Автор: Леонид Гартунг
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

Леонид Гартунг, если можно так сказать, писатель-однолюб. Он пишет преимущественно о сельской интеллигенции, а потому часто пользуется подробностями своей собственной жизни.

В повести «Алеша, Алексей…», пожалуй, его лучшей повести, Гартунг неожиданно вышел за рамки излюбленной тематики и в то же время своеобразно ее продолжил. Нравственное становление подростка, в годы Великой Отечественной войны попавшего в большой сибирский город, это — взволнованная исповедь, это — повествование о времени и о себе. Интересные характеры, необычные обстоятельства, автобиографичность страниц — несомненные достоинства повести.

---

Примостившись в сторонке, у окна, Настасья Львовна читала эту книжку, нацепив очки, которые прикрепляла к ушам засаленными шнурочками.

Аграфена Ивановна шептала мне:

— Еще год назад какая ловкая старушка была. Такая задубелая, я считала, износа ей не будет, а вот заболела, потеряла силу. Хорошо, что добрые люди нашлись… Прости меня, грешную…

Теперь, когда вечерами в комнате было светло, Аграфена Ивановна ввела обычай читать вслух. Из верхнего ящика комода она доставала «Святую книгу» с пожелтевшими ветхими страницами. Первой располагалась за столом сама Аграфена Ивановна. У печки, спиной к горячему обогревателю, умащивался Захар Захарыч. Настасья Львовна осторожно слезала со своего сундучка и присаживалась рядом с Георгием Ивановичем на «фотографическом» диванчике. Аграфена Ивановна строгим голосом замечала Захару Захарычу, который принимался свертывать цигарку:

— Будет тебе смолить. Без малого всю комнату прокоптил. Послушал бы лучше, как святые люди жили…

Георгий Иванович пододвигал книгу поближе к себе и начинал читать ровным, монотонным голосом, не соблюдая знаков препинания. От этого получалась иногда удивительная бессмыслица, нарочно такого не придумаешь…

— «В Костроме княжил тогда Василий Георгиевич. Однажды в 1239 году августа 16-го числа он вздумал отправиться на охоту в густой лес. Отстоящий от города в одной версте. Там во время охоты, но поблизости того места где находился князь. Со своею свитою пробежал какой-то зверь…»

Все слушали Георгия Ивановича внимательно, но в этом месте Захар Захарыч воскликнул радостно:

— Обожди-ка. Это как же понять: «со своею свитою пробежал какой-то зверь»?

Георгий Иванович склоняется над книгой, водит пальцем по строкам.

— Тут так и напечатано: «со своею свитою».

— Какая ж у зверя свита?

— Написано — значит так и было, — вступается за чтеца Аграфена Ивановна.

— Позвольте, — скромно вмешивается Настасья Львовна. — Я так поняла, что не зверь был со свитою, а князь Василий Георгиевич.

— Ну, ясное дело, князь, — радуется Аграфена Ивановна. — Читай дальше.

Георгий Иванович поправляет очки, прокашливается и продолжает неторопливо, но так же — без всякого выражения и не признавая знаков препинания:

— «Князь поспешив преследовать его заехал в непроходимую. Чащу леса и потеряв след зверя остановился и вдруг. Прямо перед собой увидел на сосновом дереве икону богоматери. Изумленный князь сошел с коня и с недоумением размышлял. Откуда взялся этот образ однако решился. Снять с дерева икону но едва прикоснулся как икона поднялась в воздух…»

Аграфена Ивановна внимала с умилением и время от времени крестилась. Настасья Львовна часто вздыхала, стараясь подавить зевоту, и тайком почесывалась. Захар Захарыч слушал, отвернув лицо в сторону, изредка с язвительной улыбочкой вставляя замечания. Когда дошло до того, что икона поднялась, он прервал чтение:

— Ну уж, вот этому я никак не поверю. На чем же она подымалась, на крыльях, что ли? Так о крыльях ничего не сказано. Ну-ка, Гошка, прочти еще разок это место.

Георгий Иванович читает еще раз.

— Вот, слышали? — торжествует слепой. — Про крылья ни слова.

— Ну и что ты доказал? — вступается Аграфена Ивановна. — Без крыльев. На то и чудо. Тебе б еще мотор, как у ероплана. Заткнись уж, нечестивый.

— В таком случае о чем и толковать! — притворно соглашается Захар Захарыч.

— И верно — помолчи. Оно лучше будет.

Аграфена Ивановна окликает Литу:

— Литочка! Иди-ка к нам, послушай!

— Мне спать надо, — откликается из-за занавески Лита. — Завтра к восьми на работу.

Аграфена Ивановна, желая показать свою ученость, обращается ко всем:

— Теперь так не пишут. Нет той святости. В нынешних книжках все романы — на одной странице познакомились, а на следующий она уже брюхатая. Даже никакого интересу.

Лита фыркает у себя за занавеской. Аграфена Ивановна обижается:

— Ничего я не сказала смешного. Говорю, как есть. Мы хотя и неученые, но тоже кое-что понимаем.

Такие чтения и разговоры продолжались иногда за полночь. Георгий Иванович запинался все чаще. Настасья Львовна изо всех сил старалась сидеть ровно, но то и дело клевала носом. Одна Аграфена Ивановна готова была слушать хоть до утра.

— Настасья Львовна, вы на пол упадете, расшибетесь, — говорит она без раздражения в голосе. — Вы лучше прилягте.

Много раз я замечал, что к Настасье Львовне у нее особое почтение.

Когда Настасья Львовна только появилась у нас, Аграфена Ивановна говорила:

— Тесно у нас, да что поделаешь — в тесноте да не в обиде. Вижу, пропадает человек, как не приютить…

Одно время я считал Аграфену Ивановну не особенно умным, но добрым человеком. Злой человек не приютил бы старушку, от которой никакой пользы. Но вскоре я понял, что доброта служит Аграфене Ивановне лишь личиной, помогающей скрывать нечто другое. Как только Настасья Львовна оправилась после болезни, Аграфена Ивановна нашла ей применение.

Каждое утро, когда я собирался на работу, Аграфена Ивановна помогала одеться Настасье Львовне и Захару Захарычу. Я слышал их разговор:

— Настасья Львовна, возьмите мое кашне. Все грудь прикроете. И пуговица на пальте на одной ниточке висит. Что ж вы мне не скажете?

Заботливо укутав обоих стариков, провожала их в хлебный магазин просить милостыню. Днем она раза два бегала «проведать стариков», а проще говоря, сводить и того и другого в уборную. Вечером, когда магазин закрывался, она приводила их домой. Куски хлеба из холщовых сумок она вытряхивала на стол, и начинались пререкания.

— Почему так мало? — ворчала Аграфена Ивановна на Захара Захаровича. — У Настасьи Львовны чуть не вдвое больше. Опять сожрал? И сколь можно жрать-то? Как только тебя не раздует?

— Ни кусочка в рот не взял, — оправдывался слепой. — Сама бы постояла. Весь день-деньской на ногах. Думаешь, легко? Только вчера на пол опустился, хлеборезка орет: «Ты что здесь расселся, как в бане на полке? Покупателю всю дорогу загородил». А откуда мне известно, загородил или нет?

— Ты мне зубы не заговаривай. Если б не Настасья Львовна, я б и не знала, сколь подают, а у тебя вдвое меньше, язви тя…

По всему видно было, что старик мешает ей, что она ненавидит его и нарочно не скрывает своих чувств. Между тем хлеба старикам хватало. Аграфена Ивановна купила даже козу, и Георгий Иванович приспособил для нее дровяной сарайчик во дворе. Этой козе шла большая часть хлебных «довесков», а также картофельные очистки, которые Аграфена Ивановна каждое утро собирала по всем квартирам нашего двора. К козе этой она испытывала самые нежные чувства. С умилением рассказывала:

— Как человек, меня любит. Только зайдешь, а она здоровается: «Ме…е…»

Сытая старуха от нечего делать становится болтливой.

Однажды, когда мы оказались вдвоем, Аграфена Ивановна разоткровенничалась:

— Мой первый-то самостоятельный такой мужчина был, при усах. Далеко Захарычу до него. Как сейчас помню, является один раз ночью и говорит: «Груня, пошли со мной». — «Куда, говорю, в такую пору?» — «Зову — значит дело есть». — «Что за дело ночное?» — «Весьма необходимое и требует женской деликатности». Ну, что скажешь — муж есть муж. А у ворот его уже пролетка ждала. Сели, с места как рванем, аж в глазах замельтешило. Приезжаем в ихний участок. А там этих полицейских чинов, что вшей на гашнике. Прости меня, грешную… Все на службу вызваны, и никто не спит. Спускаемся в подвал, мой отпирает железные двери, а за ними камора. А в каморе той женских понатолкано — видимо-невидимо. У какой зубы повыбиты, какая босая, платья и пальто порастерзаны. Все в крови. Кто плачет, а одна так пела. «Кто ж это такие?» — спрашиваю Семена. «А это, — отвечает, — социалисты. Те самые, что против веры, царя и отечества. Днем они с красным флагом ходили». Я как услышала, так у меня ажно коленки заиграли, слова вымолвить не могу. И стали этих социалисток по две в отдельную комнату водить, и мы их осматривали и ощупывали — я и еще две женщины. Некоторые с полной готовностью, вежливо так, а иные сопротивлялись. Всяко было, потому что в комнате мороз, и некоторые растелешаться не желали. В таких случаях мужчин приходилось звать, силу применять. Но большая часть добровольно все показывала — чего ломаться-то?

— И что же вы нашли?

— Почитай, ничего. Если у кого что и было, то по дороге в участок побросали.

— Вы их виноватыми считали?

— Пошто так? Некоторые и невиновные попали, но их все одно не отпускали. До установления личности… А одна так рожать вздумала, должно с перепугу. Ей бы еще ходить и ходить. Мертвенькую родила, девочку.

— Вы их били?

— Мы — нет. Зачем же? Они уже до этого побитые были…

Аграфена Ивановна задумалась, что-то припоминая.