Розмэри Сатклифф - Меч на закате

• Название: Меч на закате
• Автор: Розмэри Сатклифф
• Жанр: Историческая проза

Подобно тому, как сага о Карле Великом и его паладинах — это Тема Франции, Легенда об Артуре на протяжении почти четырнадцати столетий была и остается Темой Британии. Поначалу предание, затем — героическая повесть, которая вбирала в себя по пути новые детали, новые красоты и радужные романтические краски, пока не расцвела пышным цветом у сэра Томаса Мэлори.

Но в последние годы историки и антропологи все чаще и чаще склоняются к мысли, что Тема Британии — это и в самом деле «материя, а не пустая болтовня». Что за всем собравшимся вокруг нее божественным туманом языческого, раннехристианского и средневекового великолепия стоит одинокая фигура одного великого человека. Не было рыцаря в сверкающих доспехах, не было Круглого стола, не было многобашенного Камелота; но был римско-британский военачальник, которому, когда нахлынула варварская тьма, показалось, что последние угасающие огоньки цивилизации стоят того, чтобы за них бороться.

«Меч на закате» — это попытка из осколков известных фактов, из домыслов, предположений и чистых догадок воссоздать человека, каким мог бы быть этот военачальник, и историю его долгой борьбы.

---

Они хорошо проявили себя за последние четыре года, эти люди из Эбуракума и из края бригантов; они сохранили свой город свободным от Морских Волков и кое-где даже оттеснили саксонские поселения с побережья и из устьев рек; и важничали теперь, как собака с двумя хвостами. Но и для нас еще оставалось достаточно работы. Пока войско готовилось к походу, мы, как и раньше, встали лагерем в старой крепости, и в течение многих дней гомон бесчисленных сделок, заключавшихся в амбарах торговцев зерном и в лавках, где продавали вяленое мясо и кислое вино, изготавливали луки со стрелами и дубили кожи, грозил перекрыть скрежет напильников и удары молотка по наковальне, доносившиеся из кузни Джейсона и из оружейных мастерских по всему городу.

Я дождался последнего дня перед тем, как выступить в поход, и только тогда отвез Гуэнхумару, которую сопровождала все еще ворчащая и машущая руками Бланид, в обитель Святых жен. Это было длинное приземистое здание, обращенное гладким, глухим фасадом на улицу Суконщиков, которая вела к воротам крепости. Залатанные местами стены, на которых еще сохранились следы пожара, и кое-как уложенная новая кровля, из-под которой то тут, то там торчали концы обуглившихся балок, достаточно ясно говорили о том, в каком состоянии оставили монастырь саксы. Мы поговорили с матерью-аббатисой в ее маленькой отдельной келье, и после того как Гуэнхумаре был оказан вежливый прием и маленькая, суетливая, похожая на грустную птичку сестра увела ее от меня, я задержался, чтобы сказать еще несколько слов женщине, которая правила этим заботливо отгороженным мирком.

Она была высокой и, думаю, некогда была красивой. Ее руки, лежащие на обтянутых темной рясой коленях, и сейчас еще были красивыми и сильными, хотя и узловатыми от подагры и желтовато-белыми, как кость распятия, висевшего на побеленной известью стене у нее за спиной, — крупные руки, которые я мог представить себе сжимающими меч. Я инстинктивно почувствовал, что она была бы достойным противником для любого, кто носит клинок, и проникся к ней за это еще большей симпатией — так один хороший боец признает свое братство с другим.

— Ты хотел сказать мне что-то еще, милорд граф Британский?

— Только вот что, — в этом между нами не должно было быть никаких уверток и недомолвок. — Я не хочу, чтобы вы давали приют леди Гуэнхумаре, обольщаясь ложными надеждами на дары для вашего монастыря. Все деньги, что у меня есть, все сокровища, которые я могу добыть, идут на то, чтобы кормить людей, покупать боевых коней и заново закаливать клинки. И более того, вот уже в течение многих лет я считаю, что поскольку я сражаюсь, помимо всего прочего, и за то, чтобы сохранить крышу над головой церкви, не дать погасить огонь на ее алтарях и уберечь от ножа глотки святых братьев и сестер, то не я должен что-то церкви, а церковь должна мне.

— Да, я слышала это — тоже в течение многих лет, — сурово подтвердила аббатиса.

Тут мне пришло в голову еще кое-что, и я шагнул к креслу с высокой спинкой, в котором она сидела.

— И еще одно, святая мать; я не хочу выказывать этим неуважение, но завтра я выступаю в поход, а Гуэнхумара останется в ваших руках. Как мы оба с тобой знаем, церковь Христова не питает ко мне особой любви, и, по правде говоря, это не мешало мне спать по ночам; так что если, вернувшись, я узнаю, что с моей женой не всегда и не во всем обращались хорошо и любезно, то, хоть вы и женщины…

— Ты проверишь, будет ли этот дом Господень гореть так же ярко во второй раз, как он горел в первый, — закончила за меня мать-аббатиса. — Не трать на меня свои угрозы, Артос Медведь, потому что, уверяю тебя, в них нет нужды, — внезапно и как нельзя более неожиданно она улыбнулась — улыбкой, которая была немного мрачноватой около губ, но так и плясала в глазах. — Как аббатиса этого дома Святых сестер, я обязана сообщить тебе, что ты великий грешник, осквернитель Сада Господня, уступающий по своему размаху только саксонскому племени, и что в тот день, когда Всемогущий Бог, восседающий во всем Своем Великолепии, будет отделять агнцев от козлищ, ты, вне всякого сомнения, будешь проклят. Но как простая женщина, к тому же, возможно, не наделенная чрезмерным смирением, я хочу испортить все, сказав тебе, что если бы я была мужчиной и сражалась за то, чтобы не допустить на эту землю варварский потоп и тьму, думаю, я чувствовала и действовала бы примерно так же, как и ты, и тоже заслужила бы быть проклятой в Судный День.

— Святая мать, — начал я и, только договорив до конца, понял, насколько такое было пожелание неподобающим, — хотел бы я, чтобы ты была среди моих Товарищей.

— Может, из меня вышел бы лучший воин, чем монахиня, — отозвалась она, и я не думаю, что она посчитала мои слова оскорблением. — Хотя, видит Бог, я тщусь следовать Его заветам и быть достойной своего положения. Но что касается леди Гуэнхумары — наша община небольшая и бедная; мы живем по большей части подаяниями добрых людей из этого города и тем, что нам приносят три поля за городскими стенами. У нас нет запасов золота, покрытых драгоценностями образов или вышитых алтарных покровов, которые мы могли бы дать тебе для покупки лошадей или клинков, но мы от всей души разделим то, что у нас есть, с твоей женой и постараемся сделать так, чтобы она была счастлива среди нас, пока ты не вернешься за ней. Пусть это будет нашим даром, уплатой части нашего долга тебе.

— Более великого дара нельзя и представить, — признал я, а потом стянул с руки бронзовый браслет с эмалью, который носил с самого детства, и положил его на стол рядом с ней. — Это не для того, чтобы обесценить ваш дар, но чтобы Гуэнхумаре не нужно было жить на подаяния добрых жителей Эбуракума. Благодарю тебя, святая мать. Мне стыдно.

Я преклонил колено под ее благословение, первое благословение, которое я получил от церкви с того дня, как забрал Гуалькмая из монастыря на болотах. И маленькая суетливая сестра, вызванная крошечным бронзовым колокольчиком, который стоял на столе под рукой у аббатисы, увела меня прочь и выпустила под мелкий весенний дождь, стремительно несущийся вдоль улицы Суконщиков; и я услышал, как с грохотом захлопнулась дверь женского мира, который я оставил за собой.

В то лето мы прошли по военной тропе вдоль всего побережья, все дальше и дальше на север, сжигая и разоряя саксонские поселения на своем пути и постоянно пополняя на холмах и вересковых пустошах свое войско, пока не обогнули у Сегедунума конец Стены и не встретились со следами наших прошлогодних самых южных походов; и тогда поняли, что по крайней мере на час, до следующего прилива и следующего ветра из-за моря, наши берега от Бодотрии до эстуария Метариса свободны от саксонской заразы. Но эта тропа была долгой и тяжкой, и ни разу за все это время мы не смогли вернуться в Эбуракум, так что я снова увидел Гуэнхумару только тогда, когда осень была уже в самом разгаре.

Мы въехали в город спокойным октябрьским вечером, когда воздух был напоен древесным дымом и запахом надвигающихся заморозков, а где-то над головой тянулись к югу огромные щебечущие стаи скворцов. И я думаю, что в Эбуракуме не было ни одной живой души, которая могла идти, ползти или сидеть у кого-то на руках — от разбитого возрастом нищего попрошайки на двух костылях до младенца с широко раскрытыми глазами, прижатого к плечу матери, от главного магистрата с его церемонной приветственной речью до роющихся в отбросах собачонок — и которая не вышла бы на улицы, чтобы посмотреть, как мы с топотом копыт проедем мимо, и встретить нас приветствиями, достойными героев, словно мы только что вернулись из какой-то битвы между богами и Титанами, а не провели лето, выжигая саксонские осиные гнезда и получая за это довольно болезненные укусы. Их голоса разбивались вокруг нас могучими волнами звука; под копыта лошадей летели ветки с золотистыми листьями и осенними ягодами; люди с гомоном проталкивались вперед и теснились вокруг так, что по временам мы едва могли вообще проложить себе дорогу. Я ехал на старом Ариане, потому что для него это было последнее возвращение из кампании, и я считал, что этот триумф принадлежит ему по праву, — он всегда любил торжества по случаю победы; он и теперь откликался на рев труб, вскидывая голову и только что не приплясывая подо мной, — и вообще, хорошо, что я выбрал его, потому что Сигнус, хоть и был великолепен в атаке, все еще был склонен нервно шарахаться и упрямиться, когда его окружала толпа.

Я намеревался сразу проехать в крепость, избавиться от своего грязного снаряжения и, если возможно, отделаться от толпы, а потом спокойно спуститься к обители Святых жен и спросить Гуэнхумару, пойдет ли она со мной сразу или же останется там еще на несколько дней, пока мы не выступим в обратный путь на Тримонтиум.

Но когда мы свернули на улицу Суконщиков, ведущую от главной улицы вверх к крепости, и глухая стена обители оказалась совсем рядом со мной, я словно услышал призывный голос Гуэнхумары, не ушами тела, но в каком-то потаенном местечке в самой глубине моей души, вне досягаемости для радостного рева окружающих меня людей. Она звала меня, нуждалась во мне, не потом, когда я поднимусь в крепость, сброшу доспехи, и у меня будет время для всего остального, но сейчас, в этот самый момент. Я сказал себе, что я глупец и выдумываю Бог знает что, но я знал, что это не так… не так… а через несколько мгновений меня пронесет мимо обители, и Товарищи запрудят улицу за моей спиной, а за ними пойдут легкие войска и дребезжащий обоз, дальше и выше, к воротам крепости, и Гуэнхумара останется звать меня…