Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

• Название: Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789
• Автор: Людовик-Филипп Сегюр
• Издательство: Типография В.Н.Майкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1865

Автор предлагаемых записок, граф Людовик-Филипп де Сегюр, родился в Париже в 1753 году. Потомок аристократического рода, сын государственного человека, он получил довольно поверхностное образование, которое в то время обыкновенно давалось молодым людям знатного происхождения. Между тем, по вступлении Людовика XVI на престол, его отец стал военным министром, и молодому графу открылась блестящая карьера.

Министр иностранных дел, граф Верженнь, предложил ему важный дипломатический пост — быть представителем Франции при дворе Екатерины II. Он находился в России с марта 1785 года по 11 октября 1789, заслужил личное расположение государыни и довольно искусно защищал интересы своего правительства, хотя положение его было затруднительное, так как требовалось быть не слишком уступчивым и в то же время не вовлекать расстроенную Францию в отношения неприязненные. Революция 1789 года заставила Сегюра возвратиться в отечество.

Свои записки Сегюр писал под старость и не довел до конца. Более половины записок составляет описание его пребывания в России, и эту-то часть, любопытную по подробностям, очень искреннюю и живо изложенную, мы и предлагаем в переводе. Он говорит здесь об императрице Екатерине II и ее дворе, о замечательнейших лицах, ее окружавших, описывает петербургское общество и путешествие свое в Крым в 1787 г., в свите государыни, рассказывает дипломатические интриги и сделки, обстоятельства, сопровождавшие заключение торгового трактата с Франциею, и политические замыслы держав, передает разговоры, анекдоты и случаи.

Приведено к современной орфографии.

---

Императрица начинала опасаться, что войска ее, ослабленные болезнями, будут принуждены отступить от Очакова, заняв только укрепление на острове Березани и взяв 400 человек турок. Князь Потемкин, по видимому, снова впал в обычное свое бездействие, как вдруг курьер от него известил нас, что он взял Очаков приступом. Он долго медлил; работы не подвигались. Капитан-паша перед удалением своим оставил в крепости 1500 человек. В день св. Николая гренадеры собрались, выразили свое неудовольствие, зашумели и, окружив палатку главнокомандующего, требовали приступа. Фельдмаршал воспользовался этим обстоятельством, которое с пылом русской отваги соединило еще пыл фанатизма. Он дает знак к битве. Город окружен и защищается с отчаянием. Русские, десять раз отбитые, снова врываются с яростью. Они переходят через рвы по телам турок и лезут на стены. Сражение переходят с улицы в улицу, от дома к дому. Ничто не останавливает неустрашимых генералов Самойлова[126] и Ангальта. Рожер де-Дамас первый бросается на стену с 400 гренадер. Де-Бомбель[127] захватывает мусульманское знамя. В пылу увлечения сражающихся весь город залит был кровью; не было пощады ни женщинам, ни старикам. Отряд диких запорожцев, вступивших в армию императрицы, пошел на приступ в белых рубашках сверх одежды: они уверяли, что хотят возбуждать в друг друге ярость видом окровавленного белья. Семь тысяч турок погибло в этой резне; четыре тысячи были взяты в плен. Раздражение русских было чрезвычайно сильно.

Эта победа тем более всех обрадовала, что уже почти перестали надеяться на нее. Наград было множество; французские волонтеры получили георгиевские кресты, и я им разрешил носить их.

Таким образом, не смотря на медлительность князя Потемкина, на диверсию на севере и дурной план кампании императора, 1788 год окончился благополучно для обоих императорских дворов к великому неудовольствию кабинетов лондонского и берлинского. Турок разбили под Кинбурном в вытеснили из Крыма. Капитан-паша был три раза побежден, и флот его уничтожен. Порта теряла Очаков и его окрестности, остров Березань, Хотин, Молдавию. Турки должны были оставить Валахию. Кубанские татары были рассеяны; австрийцы, взяв Дубицу, Сабачь и Нови, очистили Баннат; шведский король был изгнан из русской Финляндии, а флот его заперт в Свеаборге. Вот что было для Порты и Швеции плодом советов Англии и Пруссии, которые они предпочли нашим. Передав все это в кратком очерке Монморену, я поздравил его в частном письме по случаю отставки архиепископа тулузского, что давало ему свободу действовать усердно и успешно в пользу четвертного союза. 1789 год, который должен был произвести такой сильный переворот во Франции и временно разлучить наш кабинет с прочими, начался так, что ни один из министров не ожидал этого страшного удара. Однако уж несколько месяцев перед тем порою загорались молнии, предвещавшие грозу; но никто не предвидел ее. Думали, что полезные преобразования устранят затруднения, тревожившие правительство. Это была эпоха заблуждений. Король, министры, парламенты, все сословия, наконец каждый француз жили только усердием к благу общества и очаровывались обманчивыми снами. Все надеялись общими усилиями утвердить основания монархии, поправить финансы, восстановить кредит, сгладить противоречия ветхих учреждений, истребить следы рабства и соглашением власти правительства с благоразумною свободою в короткое время достигнуть высокой цели, благоденствия отчизны. Таково, по крайней мере, было представление, внушенное иностранным державам достоинствами нашего короля и благородными чувствами французского народа. Поэтому смуты наши никого не пугали. Друзья наши смотрели на них, как на нечто переходящее, а соперники наши, англичане и пруссаки, спешили пользоваться ими, чтобы утвердить свое владычество в Голландии и усилить свое влияние, в ущерб нам, на севере и на востоке. Но наше политическое значение оставалось неизменно, и нерешительность наших министров только слегка подрывала его.

Оставаясь в надежде, что мое правительство будет продолжать почтенную роль примирителя России с ее неприятелями, я воспользовался взятием Очакова, чтобы сделать русскому правительству некоторые предложения по предмету мира. Они были очень хорошо приняты, но императрица первым условием для начатия переговоров поставила освобождение Булгакова. Она не переставала утверждать, что самым скорым средством прекратить войну и происки англичан и пруссаков было бы заключение союза между четырьмя державами. Ее желание скрепить эту связь было так сильно, что она предлагала нам, в случае войны с Англиею, не только нейтралитет, но даже помощь; наконец, не требуя более от нас гарантии польской конституции, она хотела только обеспечения польских владений. Это было более, чем я мог ожидать; поэтому я был крайне удивлен, когда получил из Франции, вместо согласия на эти предложения, приказание сделать некоторые попытки, чтобы добиться от императорских дворов восстановления Польши, как она была до первого раздела. Я однако передал это Кобенцелю, который дивился не менее меня и умолял меня не пускаться на эту попытку, которая, конечно, обидит императрицу и склонит ее на сторону англичан. Уже довольно было и того, что нам удалось отклонить от императрицы мысль о новых завоеваниях от соседей, и нужно было оставить тщетный замысел принудить ее к возвращению того, чем она уже владела. Поэтому я не делал дальнейших предложений, и так как русское правительство, вероятно, все уже знало, то я полагал, что достаточно сделал для исполнения полученных мною приказаний. Впрочем, во всех других случаях, Кобенцель усердно мне содействовал, потону что император, тогда больной и огорченный неудачами в Баннате, с нетерпением желал скорого мира. Потемкин тоже желал его, и я узнал от принца Нассау, приехавшего из армии, что князь, признав нас за помощников слабых и ненадежных, решился изменить свою систему и склонить императрицу на сторону Англии и Пруссии, в которых он видел опасных врагов, но полезных союзников. Равнодушие Испании в этом деле еще более подкрепило его убеждения. Все эти неблагоприятные обстоятельства оставили мне один выход: положиться на твердость императрицы. Она всегда была так нерасположена к прусскому королю, что отвергала все внушения о союзе с ним.

Взятие Очакова поразило всех в Версали и изменило все соображения нашего кабинета. Хотели знать, какими требованиями ограничится Екатерина II. Желая узнать это, я спросил графа Безбородко, как-бы лично от себя; будет ли довольна императрица, если Порта освободит Булгакова, утвердит окончательно за Россиею Крымский полуостров и уступит еще Очаков. Через несколько дней после того, императрица велела передать мне, что я угадал ее желания; вместе с тем она извещала меня, что послала Нассау-Зигена в Мадрид. Ему приказано было спешить; предлогом его поездки должно было служить поручение государыни поздравить с восшествием на престол испанского короля Карла IV, некогда оказывавшего покровительство принцу. Но настоящей целью этой поездки было исполнение тайных поручений императрицы. Они состояли в тон, что принц должен был изложить королю причины ее неудовольствия против Англии и Пруссии и сообщить испанскому правительству достоверные известия о замыслах Фридриха-Вильгельма на Данциг и Польшу, чтобы объяснить ему необходимость четверного союза для сохранения мира в Европе, императрица удаляла таким образом сильнейшие поводы к нерешимости нашего кабинета. Она полагала, что мы затягиваем дело из уважения к испанскому королю. « Я вижу, — говорила она принцу, — что в Мадриде решится этот важный вопрос, от которого зависит, может быть, судьба дома Бурбонов в Европе». По просьбе принца Нассау я передал ему записку о политике Англии за несколько лет, в течении которых она, чтобы вознаградить себя за потерю американских колоний, везде старалась ослабить влияние дворов версальского и мадридского и усиливалась, вместе с Пруссиею и Голландиею, возобновить войну, во время которой наши внутренние смуты могли ей дать более надежды на успех. Я постарался изложить эту записку потщательнее, потому что она назначалась для прочтения испанскому королю, его главному министру Флориде, Бланке и графу Монморену.

В это же время готова была разразиться гроза, которой мы опасались: императрица узнала об успехе козней Луккезини.

Поляки, возбужденные им и рассчитывая на помощь прусского короля, уничтожили постоянный совет, существование которого гарантировала императрица; в то же время они громко требовали выхода русских войск из Польши. Императрица, в гневе, хотела было силою поддержать утвержденную ею конституцию. Кобенцель, Нассау и я с трудом могли успокоить ее. Мы доказали ей, что прусский король воспользуется ее поспешностью, чтобы исполнить свои планы, что он вступит в Польшу, что вся Польша восстанет, и что эта диверсия послужит в пользу Швеции и Порты.-Императрица уступила, решилась действовать умеренно и, чтобы рассеять ложные опасения, возбуждаемые в Польше пруссаками, оказала равнодушие к переменам, происшедшим в польской конституции, но решилась оставить свои войска в Украине, чтобы сохранить безопасность армии фельдмаршала Румянцева.