Людовик-Филипп Сегюр - Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789

• Название: Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II. 1785-1789
• Автор: Людовик-Филипп Сегюр
• Издательство: Типография В.Н.Майкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1865

Автор предлагаемых записок, граф Людовик-Филипп де Сегюр, родился в Париже в 1753 году. Потомок аристократического рода, сын государственного человека, он получил довольно поверхностное образование, которое в то время обыкновенно давалось молодым людям знатного происхождения. Между тем, по вступлении Людовика XVI на престол, его отец стал военным министром, и молодому графу открылась блестящая карьера.

Министр иностранных дел, граф Верженнь, предложил ему важный дипломатический пост — быть представителем Франции при дворе Екатерины II. Он находился в России с марта 1785 года по 11 октября 1789, заслужил личное расположение государыни и довольно искусно защищал интересы своего правительства, хотя положение его было затруднительное, так как требовалось быть не слишком уступчивым и в то же время не вовлекать расстроенную Францию в отношения неприязненные. Революция 1789 года заставила Сегюра возвратиться в отечество.

Свои записки Сегюр писал под старость и не довел до конца. Более половины записок составляет описание его пребывания в России, и эту-то часть, любопытную по подробностям, очень искреннюю и живо изложенную, мы и предлагаем в переводе. Он говорит здесь об императрице Екатерине II и ее дворе, о замечательнейших лицах, ее окружавших, описывает петербургское общество и путешествие свое в Крым в 1787 г., в свите государыни, рассказывает дипломатические интриги и сделки, обстоятельства, сопровождавшие заключение торгового трактата с Франциею, и политические замыслы держав, передает разговоры, анекдоты и случаи.

Приведено к современной орфографии.

---

События делались благоприятны для императрицы и зловещи для Густава. Предводители финской армии, вместо того чтобы побеждать русских, посылали дружественные письма и даже угощения русским военачальникам: в шведской армии они возбуждали и поддерживали дух недовольства. Шведский король, по отъезде в Стокгольм, оставил армию под командою своего брата, герцога Зюдерманландского, который тщетно старался восстановить порядок. Бунтовщики объявили ему, что он лучше сделает, если удалится, потому что они согласились заставить короля прекратить войну. Хотели даже ограничить его власть, которую он употребил во вред народа, напавши на Россию без причины и подвергнув отечество опасности. Все требовали, чтобы императрице были сделаны мирные предложения, даже хотели просить ее заступничества. Герцог Зюдерманландский из хитрости или по слабости также обвинял своего брата короля, притворно выказывал крайний патриотизм и старался убедить войско, что он ревностно желает мира. Он поехал к финским войскам, говорил им в том же духе я написал великому князю Павлу Петровичу, прося у него перемирия и свидания. Великий князь отъездом своим отстранил это свидание; но, по его приказанию, граф Мусин-Пушкин согласился на переговоры. Поэтому полковник Монгомерри был послан в Фридрихсгам для переговоров с русскими. С своей стороны, императрица послала Спренгпортена в Финляндию с секретными предписаниями.

Трудно постигнуть, отчего императрица, всегда действовавшая тонко и умно, пропустила удобный случай, посланный ей судьбою, чтобы прекратить войну и прочно утвердить в Швеции свое влияние, можно даже сказать, свою власть. Войска ее врага подчинялись ей; недовольство их было сильно возбуждено, как всегда при начале возмущений; они упрекали короля, смеялись над его театральным шлемом с зеленым пером, над батальным живописцем, которого он взял с собою для увековечения своих побед, наконец над его обещанием взять Петербург через неделю и задать там бал шведским дамам. Если бы Екатерина воспользовалась этим положением, мир был бы заключен, и армия, уже возмущенная, не имела бы времени одуматься. Густаву пришлось бы сдаваться и согласиться на восстановление прежней олигархии, которой желала сильная и значительная партия. Но этот переворот должен бы был совершиться в следствие мира, а не быть его условием. Екатерина была слишком раздражена, чтобы ясно видеть дело, и потому упустила цель свою, слишком рано обнаружив ее. Правда, она соглашалась на перемирие, даже на мир, но только с условием, чтобы армия заставила короля восстановить старинные привилегии дворянства. Таким образом, вместо того, чтобы решить дело, стали раздумывать да рассуждать. Патриотизм шведов пробудился, и король, пользуясь нерешительным положением русских и действуя то энергиею, то добротою и строгостью, нашел средства пробудить в войсках чувство истинной чести, возвратить себе их привязанность и собрать достаточные силы, чтобы защищаться от своей опасной противницы. Не дожидаясь мира и союза, можно было по крайней мере на срок положить оружие, герцог Зюдерманландский просил только, чтобы русские выпустили шведский флот, задержанный тогда в Свеаборге. Но императрица, опасаясь, что под этим требованием кроется обман, не согласилась, и военные действия продолжались. Но то, что она считала благоразумным, было вообще признано за ошибку, внушенную ей гордостью.

Продолжение этой войны совершенно соответствовало видам Англии и Пруссии: они твердили о мире, но в замыслах их было другое. Они везде предлагали свое посредничество и везде подымали вражду. Подняв Голландию, Порту и Швецию, они возбуждали смуты в Польше, и прусский король не упускал случая упрочить себе в будущем город Данциг. Четвертной союз один только мог бы разрушить их замыслы. Поэтому угрозы, денежные предложения, слухи, искусно распускаемые, все было употреблено, чтобы отвратить заключение этого столь опасного союза. Я напрасно объяснял все это моему министру в депеше, посланной мною 19 сентября. «Если мы вступим в союз четырех держав, — писал я, — то Англия и Пруссия должны будут отступить. Их влияние на Порту прекратится; они потеряют свое значение в Голландии и не посмеют тревожить Польшу. В противном случае они отвратят от нас друзей и устроят мир уступкою Данцига Пруссии и порабощением Польши. Что же касается турок, то они рады будут купить мир — какою бы то ни было ценою». Порою как будто сознавали эти истины в Версале, и мне казалось, что снова можно надеяться восстановить наше политическое значение; но скоро я опять разочаровывался.

Однажды вечером, по возвращении моем домой, мне сказали, что приезжал экстренный курьер, но, не застав меня, ушел и не оставил депеш. Мне это показалось странным; я спросил; не из Франции ли он, и еще более удивился, когда мне сказали, что он из Камчатки. Еще за несколько дней пред тем, к удивлению моему, я получил векселя на мое имя от сибирских купцов. На другой день все объяснилось. Ко мне пришел молодой Лессепс, сын прежнего французского консула в Петербурге. Он совершил плавание с Ла-Перузом; знаменитый и несчастный мореплаватель высадил его, к счастию для него, в Камчатке и поручил ему отвезти депеши во Францию. Молодой путешественник проехал всю Азию; он целый год ехал до Петербурга. Стужа задержала его три месяца в Камчатке; потом, не найдя судна, чтобы переплыть Охотское море, он должен был ехать еще три месяца, чтобы обогнуть его. От него я получил любопытные сведения о Камчатке и Сибири. Он впоследствии издал описание этого странного путешествия, писанное просто и ясно и достойное доверия[122]. Ла-Перуз просил меня выхлопотать награду Козлову, камчатскому губернатору[123]. Он отлично принял французов; он даже не допустил их заплатить за мясо, нужное экипажу. Впрочем повсюду в России Лессепс находил помощь, проводников и деньги, которые, по желанию Ла-Перуза, я выплатил русским. Молодой Лессепс, пылкий, усердный, неутомимый, не хотел отдыхать в Петербурге. Спеша исполнить свое поручение, он просил меня послать его курьером в Версаль; я согласился и дал ему свои депеши. Он, может быть, первый из европейцев, проехавший с востока на запад всю Азию и Европу.

Почти в тоже время французский негоциант Бегуан (Begouen), человек почтенный по своим достоинствам, знаниям и поведению в разных должностях, подал мне замечательную записку о торговле на севере, написанную по моему предложению и которую я отослал к де-Люзерну и Некеру. Он высказывал истины, которые не худо бы повторять чаще. «Мы смотрим на торговлю, как на дело второстепенное в политике, тогда как англичане заботятся о ней по преимуществу; в этом отношений они постоянно воюют с нами и в мирное время. Эта борьба, искусно ведомая, составляет источник их богатства и основание их кредита; она дает им, к сожалению, возможность замедлять нашу промышленность, обессиливать нашу навигацию и поддерживать свое влияние на севере огромным сбытом товаров. Вместе с тем, они приобретают себе значительное число испытанных матросов, опасных для нас в случае войны».

В то же время я получил приказания своего двора. Густав просил нашего посредничества для мирных переговоров с императрицею, и мне поручили сделать об этом предложение. Это было довольно трудно, потому что шведский король, не совсем доверяясь Людовику XVI, просил также посредничества Пруссии, Англии и Голландии, и министры этих держав действительно брались помирить императрицу со шведами и турками. Но Екатерина, уверенная, что они толкуют о мире для того только, чтобы протянуть войну, не приняла их предложений. Она отлично знала их тогдашние замыслы и не хотела поддаться их хитростям. В мае месяце этого же 1788 года кавалер Альтести, состоявший при Булгакове и очень преданный ему, приехал из Константинополя[124]. Он привез мне письмо от Шуазеля. Будучи в Петербурге без своего покровителя, он доверчиво обратился ко мне, как к человеку, в котором предполагал знакомство с двором и с лицами, имевшими вес. Я ему дал несколько советов, которые в последствии послужили ему в пользу. Этот молодой человек, родом из хорошего семейства из Рагузы, жители которой по сходству языка и религии видят в России как бы отечество, вступил в службу к Булгакову и был представлен им императрице во время ее пребывания в Херсоне. По приезде его в Петербург, министр[125] приказал ему написать какую нибудь записку, чтобы показать свои способности императрице. Уже прежде того он составил записку об итальянских портах, в которых мог бы стоять русский флот. А так как он мне несколько раз рассказывал об интригах англичан и пруссаков в Константинополе и в особенности о происках кавалера Енслея, о которых он знал более, чем кто-либо, то я ему сказал, что для доказательства своего умения и знания ему лучше бы всего описать подробно все, что при нем происходило в Константинополе, и все средства, которые употреблены были для побуждения Порты к столь неожиданному разрыву. Он последовал моему совету и через несколько дней показал мне свое сочинение, написанное умно, живо и ясно. В нем проглядывало негодование человека, которого Дитц и Енслей разлучили с его покровителем и желали, подобно последнему, запереть в Семибашенный замок. Если бы сам Шуазель-Гуфье диктовал ему, то не выставил бы в более выгодном свете благородный образ действия Франции и двуличность англичан и пруссаков. Министр передал эту записку императрице. Я всегда полагал, что она более всего другого восстановила императрицу против хитрых наущений и происков, которые агенты Пруссии и Англии беспрестанно возобновляли под разными видами. Впрочем, Альтести, который в последствии был назначен в русское посольство в Польше, до такой степени умел заслужить благоволение императрицы, оценившей его таланты, что она наградила его своим личным доверием, поручила важные дела относительно Турции и Персии и перед кончиною своею думала даже дать ему значительную должность.