Андрей Фадеев - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Фадеев
• Издательство: Типография Акционерного Южно-Русского Общества Печатного Дела
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1897

Андрей Михайлович Фадеев — российский государственный деятель, Саратовский губернатор, позднее — высокопоставленный чиновник в Закавказском крае, тайный советник. С 1817 по 1834 год он служил управляющим конторой иностранных поселенцев в Екатеринославле. Затем был переведён в Одессу — членом комитета иностранных поселенцев южного края России. В 1837 году, после Одессы, А. М. Фадеев был назначен на службу в Астрахань, где два года занимал пост главного попечителя кочующих народов. В 1839 году Андрей Михайлович переводится в Саратов на должность управляющего палатой государственных имуществ. 1846 года Фадеев получил приглашение князя М. С. Воронцова занять должность члена совета главного управления Закавказского края и, вместе с тем, управляющего местными государственными имуществами. Оставаясь на службе в Закавказском крае до конца своих дней, в 1858 году был произведен в тайные советники, а за особые заслуги при проведении в Тифлисской губернии крестьянской реформы — награжден орденом Белого Орла (1864) и золотой, бриллиантами украшенной, табакеркой (1866).

«Воспоминания» А. М. Фадеева содержат подробную автобиографию, в которой также заключается много метких характеристик государственных деятелей прошлого, с которыми Фадееву приходилось служить и сталкиваться. Не менее интересны воспоминания автора и об Одессе начала XIX века.

Приведено к современной орфографии.

---

В нашем старом Закавказье на подобные проделки не обращают большого внимания: дело привычное. По общим убеждениям, все разбойничьи шайки, шатавшиеся тогда возле Тифлиса, были крепостные крестьяне, татары, князя Мамуки (Макария Фомича) Орбелиани, храброго, умного, очень милого грузинского человека, одного из фаворитов князя Воронцова. Впрочем, его разбойничавшие крестьяне иногда не щадили и своего собственного владетеля и даже раз сыграли с ним пренеприятную штуку. Намереваясь отправиться в одну из своих деревень, с большой компанией гостей, на охоту, князь Мамука, как хлебосольный хозяин, отослал вперед туда несколько подвод с разными хозяйственными припасами. На эти подводы напали разбойники, несомненно крепостные же люди князя; остановили обоз, узнали, чей он, осмотрели все в нем заключавшееся, отобрали себе большую и лучшую часть всех припасов, но однако не все, оставили маленькую частицу и для своего господина. На все протесты и заявления проводников, ехавших с подводами, знавших в лицо и по именам всех грабителей, последние сказали только им на прощание: «для Мамуки довольно и этого!» И, навьючив своих лошадей, поехали далее, нисколько не заботясь о затруднениях Мамуки с его гостями.

В начале сентября семейство мое возвратилось в Тифлис, так же как и зять с дочерьми и с новорожденным в Пятигорске сыном Борисом. Я же прямо из колонии отправился в обыкновенные разъезды по русским и немецким поселениям, через колонию Екатериненфельд, по Эриванскому тракту. За красным мостом началась для меня новая, любопытная и приятная по живописной местности дорога: горы не слишком большие, путь прилегает к шумящей речке Акстафе, по сторонам виднеются армянские деревни с садами и обработанными полями. Около Караван-Саранской станции начинается въезд в Дилижанское ущелье, где уже возвышаются горы, обросшие густым лесом, состоящие частью из голых скал, местами перпендикулярных, базальтовых и гранитных. За четыре версты не доезжая Дилижанской станции, мост чрез Акстафу, и там же жительство чиновников путей сообщения, находящихся при Дилижане. Здесь дорога идет по возвышенности, а внизу под нею расположено селение этого же имени, почтовая станция и многие другие строения.

При Дилижанской станции дорога разделяется на две стороны: одна идет на Эривань, а другая к Александрополю. По центральному местоположению этого пункта, здесь было бы нужно и удобно устроить уездный город из частей трех уездов, — Елисаветпольского, Александропольского и Эриванского, кои слишком обширны, — отделив от каждого из них по отдаленнейшему от них участку. Думаю, что со временем это и сбудется. В этом же месте основалась новая русская колония из молокан, вышедших вновь из Тамбовской губернии.

Я направился отселе по Александропольскому тракту, где таковых колоний было основано четыре. Сделав распоряжения к ускорению их устройства, я возвратился в новые поселения Елисаветпольского уезда, в ногорной его части, и проехал, хотя не без труда, по дороге в то время еще не обработанной, до духоборческой деревни Славянки. Впоследствии на том пространстве, где основаны четыре значительные русские деревня, была проведена повозочная дорога, довольно хорошая, но которая, кажется, со времени турецкой войны совсем запущена. Подобные дороги были проложены во многих местах с немаловажными трудами для жителей и с значительными денежными издержками, в различные времена; некоторые из них были устроены очень порядочно. Но дело в том, что по окончании их устройства они передавались в заведывание земской полиции, чтобы она наблюдала за поддержкою их и ежегодною ремонтировкою, а этого-то и не соблюдается, и потому дороги чрез несколько лет совершенно уничтожаются! А положенные на них труды и издержки делаются совершенно бесполезными. Много раз я говорил об этом и местным, и главным начальникам, но мой голос оставался гласом вопиющаго в пустыне.

Из молоканских деревень некоторые приняли несколько лучший вид сравнительно с прошлогодним: прибавились новые дома, исправлены улицы, дворы, пристроены палисадники, но деревьев посажено мало. Более других поправилась деревня Никитино, где я пробыл с неделю. Между делом, я там расспрашивал духовного старшину Степана Богданова, вышедшего из Царевского уезда, пользовавшегося особенным почетом у раскольников, о их духовных делах. По его отзывам, бывают у них сильные распри, большею частью между выходцами из Саратовской губернии и Бессарабии: первые принимают целование и поклонение при молении, а последние отвергают это. Пост бывает произвольный, по три дня, и тогда уже ничего не едят; пение все из псалмов, но напевы разные, веселые и печальные, смотря по обстоятельствам; исступленные случаются, но в правилах секты не полагаются. По его уверениям, они признают непосредственную божественность христианского откровения. Он не отрицал безнравственность нравов своей паствы, и полагал нужным принятие строгих мер к укрощению ее пьянства и распутства. Вообще у молокан заметно менее притворства и лукавства нежели у духоборцев.

Молокане мало жаловались на неудовлетворительный урожай, хотя повсеместно он был очень плох; но зато крепко жаловались на своеволие кочевых татар, при возвращении их с кочевья. В этом отношении однако же молокане все-таки менее терпели, нежели туземные жители пограничных селений, которые страдали и от неурожая, и еще более от грабительства соседних татар. Многие искали спасения в бегстве за границу. Числа бежавших в этом году армян из Шурагельского участка в Турцию в точности не знали, но по словам уездного начальника число их доходило до 250-ти семей. Они бежали не столько вследствие неурожая, как по неудовлетворению их справедливых жалоб местному начальству на притеснения и грабежи татар, особенно курдов. Земля их осталась пустая. При той недостаточности земель, которая постоянно так затрудняла колонизацию переселенцев, мне казалось, что не предстояло надобности особенно заботиться о возвращении армян, ибо место, ими оставленное, могло быть очень удобно к водворению раскольников, из коих со временем можно бы было по границе образовать кордонную стражу. Но как для прежних обитателей, так и для русских поселенцев в этих местах необходимо было доставить защиту от насилий и разбойничества курдов, которые для сельских, мирных жителей нестерпимы. Исследования судебным порядком, но своду законов, здесь вовсе неудобоприменимы.

Не менее Курдов, но не в пример постыднее, на границе безобразничали хищники другого рода, — казаки кордонной стражи, производившие чрезвычайные беспорядки. Они формально торговали содействием или препятствием к переходу за границу или из-за границы, в видах корысти. В этом главнейше участвовали офицеры и полковые командиры. Они приходили сюда, не имея ничего, и здесь обогащались, в чем, как утверждали хорошо сведущие люди, можно было удостовериться справками в почтовых конторах, сколько они пересылали денег домой. Побег армян в 1848-м году за границу последовал с их содействия, что и было положительно доказано. А как поступили они при выходе татар из-за границы в этом же году! Казаки взяли у них наперед деньги за пропуск, и, как только татары стали переходить через Арпачай и дошли до половины реки, казаки остановили их и с угрозами принуждали возвратиться, полагая, что татары, испугавшись, бросят свои вьюки им в добычу и уйдут. Но когда они требовали настоятельного пропуска, то начали в них стрелять, несколько человек убили и многих переранили. Следствие по этому делу губернатор велел произвести своему чиновнику особых поручений, молодому человеку, неиспытанному в делах такого рода, не понимавшему их важности, к тому же подружившемуся с казачьим полковым командиром и беспрестанно у него бывавшему. При таком ходе действий, разумеется, истина не может открыться. Не может также ничего открыться, если по запискам, составляемым членами Совета о замечаемых ими во время разъездов беспорядках и злоупотреблениях, будут делаться запросы лишь тем же местным начальникам, кои заинтересованы в покрытии оных, — как это было по многим делам и как это часто делается.

Из Славянки, осмотрев духоборческие деревни, я выехал по такой же скверной дороге как во всем крае и, поломав снова экипаж, пробираясь то в тарантасе, то верхом, то пешком, в арбе, повозке, возвратился через немецкие колонии обратно в Тифлис в половине октября. Застал всех своих здоровыми, устроившимися на новой квартире.

Новое наше жилище было богато воспоминаниями прежних лет. Покойный хозяин его, князь Чавчавадзе, жил в нем открыто и весело, широкою, беззаботною жизнью достаточного местного помещика и русского генерала. Двери его дома всегда были отверсты для бесконечного множества родных, друзей, знакомых, гостей, которые в нем веселились, пировали, плясали досыта. В этом же доме, кажется, старшая дочь князя, красавица княжна Нина Александровна, вышла замуж за Грибоедова; здесь же была свадьба и другой дочери, княжны Екатерины Александровны, с владетелем Мингрелии, князем Дадианом[101]. Все что приезжало из Петербурга порядочного и сановитого, молодого и старого, составляло принадлежность гостиной князя. Эта гостиная была причудливо обита античными обоями с изображениями сцен из мифологии. Говорили, будто бы эти обои были подарены Императрицей Екатериной отцу князя А. Г. Чавчавадзе, посланному в Петербург царем Ираклием в качестве аманата. Гостиная и небольшая комната возле нее украшались единственными тогда в Тифлисе цельными зеркальными стеклами в окнах. В этой боковой комнате, рядом с гостиной, в 1842-м году приезжавший в Тифлис бывший в то время военным министром князь Александр Иванович Чернышев, на вечерах у Чавчавадзе, с юношеским увлечением и искусством ловко отплясывал лезгинку с красивой грузинской девушкой, Мартой Салаговой, впоследствии княгиней Эристовой, славившейся необыкновенной красотою и длиною своих волос. Пляски эти хотя и происходили на многолюдных вечерах, но при замкнутых дверях и в присутствии только немногих избранных зрителей, необходимых для аккомпанемента танца хлопаньем в ладоши. Такая бойкая, шумная жизнь в этом доме продолжалась до конца 1846-го года, когда в один печальный день князь А. Г. Чавчавадзе, принесенный с улицы в бесчувственном состоянии, с головой разбитой о тротуарную тумбу при падении с дрожек, опрокинутых испугавшейся лошадью, и скончавшийся чрез несколько часов, — был положен на столе в своей большой зале, где в первый раз всегдашнее веселое оживление сменилось горестью и слезами. Вскоре затем дом был продан, и первыми его жильцами привелось быть мне с моим семейством. Однако для нас в квартире потребовалось много переделок и всяких перестроек. Первую зиму мы жестоко страдали от холода по причине негодности печей, и все более или менее переболели разными простудными недугами: кашли, насморки, горловые болезни не прекращались до весны, и в комнатах мы должны были кутаться почти так же, как на улице. В этом отношении Грузия похожа на Италию и все теплые страны, где, по присвоенному им названию южного климата, не считают нужным предпринимать никаких предосторожностей против зимы; вследствие чего выходит, что в Москве и в Петербурге гораздо меньше зябнут, нежели в Неаполе и в Тифлисе. На севере принимают меры для предохранения себя от холода, а на юге, потому только, что он называется югом, подразумевается, что о зиме нечего и заботиться. А между тем, если морозы там и не слишком чрезмерны и продолжительны, то во всяком случае они бывают очень ощутительны и совершенно достаточны для того, чтобы мучить и истязать человека, не огражденного от них. В Неаполе греются на улице, на солнце; в Тифлисе туземцы греются над мангалами (тазами с горящими угольями), а в домах устроены плохенькие камины, способствующие только к простуде. Впрочем, теперь в Тифлисе уже во многих домах заведены хорошие русские печи.